Сияющее Эльдорадо - Элизабет Хаксли

Мне не пришлось написать, что я была оглушена пронзительным визгом компрессоров, стуком молотков и шумом кранов. Приехав на строительную площадку, я увидела, что рабочие отложили свои инструменты, и вышла из машины. Наступила тишина. Строители бастуют; на этой стройке редкий день проходит без забастовки.

Здание Оперы растет, и после завершения строительства это будет одно из самых прекрасных и величественных сооружений не только в Южном полушарии, но и во всем мире[26].

Когда в мое последнее утро в Сиднее я остановила такси, шофер еще подсчитывал деньги, заплаченные ему предыдущим пассажиром. Шести центов не хватало. Я ожидала свойственной лондонскому водителю реакции на такого рода незадачу (в одной из наших газет как раз недавно сообщалось об одном таксисте, оштрафованном на сто пятьдесят долларов за нападение на пассажира, давшего ему «на чай» всего лишь три пенса) и нерешительно смотрела на шофера. Однако этот здоровый австралиец спокойно сунул монеты в карман и пробормотал:

— Бедняге деньги, должно быть, нужны больше, чем мне. Куда вас, мэм?

Канберра и Тидбинбилла

В первом доме, который я посетила в Канберре, стояла на японской циновке ваза с букетом, подобранным в японском стиле, — хозяин дома недавно вернулся из Токио. Канберра стала космополитическим городом. Его можно также назвать и самым мелкобуржуазным городом в мире: одна треть работающих здесь — государственные служащие. В Канберре почти нет промышленных предприятий, зато растет три миллиона деревьев.

Пятьдесят лет назад на этом месте был лишь сухой коричневый кустарник, жесткая трава да эвкалипты. Стояла также церковь Св. Иоанна, построенная бывшими владельцами известковой равнины — Кэмпбеллами.

В центре Канберры на холме лежит каменная плита, отмечающая то место, где в 1913 г. жена генерал-губернатора леди Декман развернула лист бумаги, на котором было написано хранившееся до этого момента в тайне название еще несуществующей столицы. Прочитав его вслух, она таким образом утвердила и произношение.

Нужды в столице в те время вообще не было, и Канберра оставалась ею лишь номинально до второй мировой войны, когда жители штата Виктории и Нового Южного Уэльса временно прекратили свои междоусобицы, а федеральное правительство приступило к централизации сборов подоходного налога и таким образом прибрало к рукам ключи от казны.

С тех пор Канберра росла как на дрожжах и растет до сих пор. По площади она уже равна Портланду, крупнейшему городу штата Мэн.

Сердце Канберры — не комплекс зданий, а искусственное озеро, строительство которого обошлось в несколько миллионов австралийских долларов и разгневало многих австралийцев из других городов, которые считают, что эти деньги следовало бы вложить в нечто более полезное, например в сооружение плотин или ирригационных систем. Но жители Канберры гордятся своим озером, которое привлекает птиц, и предполагают построить здесь прогулочные площадки, разбить парки, открыть концертные залы и рестораны.

Вода притягивает австралийцев, чье благосостояние так часто от нее зависит. Вера в то, что среди безводного пространства пятого континента находится большое внутреннее море, владела умами многих первых исследователей Австралии. «Завтра мы двинемся к горам, — писал Чарльз Стерт[27], —а затем к морю — незнакомому морю, по которому никогда не ходили корабли…» В действительности же Австралия — самый сухой континент в мире.

Местные жители забросают вас статистическими сведениями: «если 'бы все наши реки текли к центру страны, они разлились бы по поверхности и уходили бы на глубину от одной и одной трети дюйма по сравнению с девятью дюймами в Соединенных Штатах»; «у нас в стране среднее количество осадков всего шестнадцать дюймов по сравнению с двадцатью шестью в остальных районах мира»; «реки, вливающиеся в Дунай, несут в шесть раз больше воды, чем все реки Австралии, вместе взятые» и т. д.

Я никогда не слышала, чтобы канберрское озеро называли здесь его официальным именем — озеро Берли Гриффина — в честь незадачливого чикагского архитектора, который вместе с женой в 1912 г. занял первое место на конкурсе проектов новой столицы Австралии — города красоты. Незадачливым его назвали из-за многочисленных трудностей, с которыми Гриффин столкнулся, приехав сюда в 1913 г. для воплощения в жизнь своего великолепного проекта, значительно измененного за это время правительственной комиссией. Фактически проект превратился лишь в пародию на него. Австралийские и британские архитекторы бойкотировали конкурс, объясняя это ничтожностью премии (три миллиона пятьсот американских долларов) и некомпетентностью жюри, которое не было в состоянии принять правильное решение.

В течение семи лет Уолтер Берли Гриффин безуспешно боролся с бюрократизмом, а затем подал в отставку и занялся частной практикой в Мельбурне и Сиднее. Он завоевал репутацию смелого и самобытного архитектора, не уделяющего внимания практическим деталям, что его современные почитатели объясняют отнюдь не отсутствием профессионализма, а мягкостью характера, которая мешала ему в отношениях с наглыми подрядчиками. А это уже ошибки исполнения, а не проекта.

Гриффин был романтиком-идеалистом, связанным догмами функционализма, господствовавшего тогда в архитектуре. Он писал, что цель его — «использовать архитектуру в качестве демократического языка повседневной жизни, а не языка аристократии, в особенности образованной элиты, что стало характерным начиная с 1500 г…»

Он хотел строить дома для простых людей, но не обычные дома; он хотел дать каждой семье возможность жить просторно и гармонично, а, главное, не теряя контакта с природой. Гриффин любил свет, воздух, воду и деревья. «Нам нужна общая первооснова, объединяющая все наши здания. Архитектора перегружают наукой. А нам надо изучать саму природу — красота там, где мы даем возможность природе проявить себя».

В Сиднее в 1921 г. он разработал проект пригородной зоны Каслкрэг, в котором отразились его взгляды на архитектуру. «Я хочу построить Каслкрэг так, чтобы каждый человек мог приобщиться к природе, окружающей его жилище. Никаких заборов, никаких красных крыш, портящих австралийский пейзаж».

Каждый дом должен был выглядеть как замок, при этом одна пятая всей окружающей площади остается в первозданном виде; у домов — плоские крыши, дворы, крытые аркады. Кругом свет, воздух, простор. Каждому дому в Австралии, считал Гриффин, нужна «терраса для обзора, для спокойного сна на свежем воздухе и прогулок, а таже сад».