Последняя глава (Книга 2) - Джон Голсуорси

Твоя родня, Динни, - сказал он, - типичные мандарины. На них зиждется империя. Все наши знаменитые школы - Осборн, Сандхерст, - да что там, разве только это? От поколения к поколению, с младенческих лет. Впитано с молоком матери: служение церкви и государству - очень любопытно! Теперь это редкость. Весьма похвально!

- Особенно если благодаря этому они могут держаться на верхней ступеньке лестницы! - пробормотала Динни.

- Чушь! - воскликнул Хьюберт. - Как будто в армии об этом думают!

- Ты не думаешь потому, что тебе незачем, а если понадобится, еще как будешь думать!

- Туманно, - возразил сэр Лоренс. - Ты хочешь сказать, что если что-нибудь будет грозить их благополучию, они взбунтуются, говоря, что без них нельзя обойтись, ибо они - "соль земли"?

- А разве они - соль земли, дядя?

- У кого ты набралась этих идей, деточка?

- Ни у кого, просто иногда хочется подумать самой.

- Как это грустно, - сказала леди Монт. - Русская революция и все прочее...

Динни чувствовала на себе взгляд Хьюберта, который не понимал, что на нее нашло.

- Из обода всегда можно вынуть втулку, - сказал он. - Но тогда колесо свалится.

- Правильно! - воскликнул сэр Лоренс. - Зря думают, что так легко подменить одну породу людей другой или наспех вывести новую. Барство - вещь врожденная, а не благоприобретенная, конечно, если добавить сюда и ту атмосферу, в которой ребенок живет с самого рождения. И, на мой взгляд, порода эта вымирает удивительно быстро. Жаль, что ее нельзя как-нибудь сохранить, - ведь можно было бы устроить для бар особые заповедники, как это делают с бизонами!

- Нет, - заявила леди Монт. - Не буду.

- Что, тетя Эм?

- Пить в среду шампанское. Гадость, и еще пузырится!

- А разве непременно нужно пить шампанское?

- Я боюсь Блора. Он так к нему привык. Если я скажу, что не надо, он все равно его подаст.

- Динни, ты что-нибудь слышала о Халлорсене? - вдруг спросил Хьюберт.

- С тех пор как вернулся дядя Адриан - ничего. По-моему, он где-то в Центральной Америке.

- Он был такой большой, - сказала леди Монт. - Две девочки Хилери, Шейла, Селия и маленькая Энн, - это пять; я рада, Динни, что дело обойдется без тебя. Конечно, это чистое суеверие...

Динни откинулась назад, и на ее шею упал луч света от лампы.

- Хватит, я уже была подружкой на чужой свадьбе, тетя Эм.....

Наутро, когда Динни встретилась с Уилфридом в галерее Уоллеса, она спросила его:

- Может, вы завтра придете в церковь на венчание Клер?

- У меня нет ни фрака, ни цилиндра: я подарил их Стаку.

- Я так хорошо помню, какой вы были в тот раз. На вас был серый галстук и гардения в петлице.

- А на вас - платье цвета морской волны.

- "Eau-de-Nil". Мне хочется, чтобы вы поглядели на моих родных; - они все будут там; потом мы сможем о них посудачить.

- Я проберусь туда, где стоят "и другие". Надеюсь, никто меня не заметит.

"Кроме меня", - подумала Динни. Ну вот, теперь ей не придется жить без него целый день!

С каждой встречей он как будто становился спокойнее; иногда он смотрел на нее так пристально, что у Динни колотилось сердце. Когда она смотрела на него, а это бывало редко, и так, чтоб он не заметил, взгляд у Динни казался таким безмятежным! "Какое счастье, что у нас есть хотя бы это преимущество перед мужчинами: мы всегда знаем, когда они на нас смотрят, и умеем смотреть на них так, что они об этом и не подозревают!"

Прощаясь, Дезерг спросил:

- Поедем в четверг снова в Ричмонд? Я приду за вами к Фошу в два часа, как в прошлый раз.

И она ответила:

- Да.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Венчание Клер Черрел на Ганновер-сквер было "великосветским", и отчет о нем вместе со списком гостей должен был занять целую четверть колонки петитом. А газетам, как заметила Динни, только этого и надо.

Клер и ее родители с вечера прибыли из Кондафорда на Маунт-стрит. Провозившись с младшей сестрой все утро и пытаясь скрыть волнение шуткой, Динни приехала с матерью в церковь незадолго до невесты. Она задержалась у дверей бокового придела, здороваясь со старым слугой, и сразу же заметила Уилфрида. Он стоял у входа, откуда должна была появиться невеста, и смотрел на Динни. Она мельком улыбнулась ему и прошла вперед к матери, на переднюю скамью слева. Майкл прошептал, когда она шла мимо:

- А народу-то сколько набралось!

И правда: Клер знали многие и она людям нравилась, Джерри Корвена знало еще больше народу, хотя нравился он меньше. Динни рассматривала "зрителей" трудно было назвать присутствующих на венчании "паствой". Какие разные лица, у каждого свой характер, - не подстрижешь под одну гребенку. Видно, у всех этих людей свои убеждения, свой взгляд на жизнь. Мужчин не отнесешь к какому-нибудь определенному типу, в них нет того унылого однообразия, какое отличает, например, кастовое немецкое офицерство. Рядом с ней и ее матерью на передней скамье сидели Хьюберт и Джин, дядя Лоренс и тетя Эм; за ними Адриан с Дианой, миссис Хилери и леди Элисон. На два или три ряда дальше Динни заметила Джека Маскема - высокого, элегантного и немножко скучающего. Он кивнул ей, и Динни подумала: "Странно, как это он меня запомнил?"

Через проход сидели гости Корвена - такое же разнообразие характеров и лиц. За исключением Джека Маскема, жениха и его шафера, никто из мужчин не выглядел хорошо одетым или специально принарядившимся. Но по их лицам сразу скажешь, что все они твердо знают, во что верят и чего хотят. Ни одно из них не похоже на лицо Уилфрида, - полное душевного разлада и внутренней борьбы, лицо мечтателя, страдальца, творца. "Я, кажется, брежу", - подумала Дании. Она взглянула на Адриана, сидевшего сразу за ней. Он тихонько улыбался в свою козлиную бородку, еще больше удлинявшую его худую, загорелую физиономию. "Какое у него милое лицо, - думала она, - и ни капли тщеславия, - а ведь оно всегда бывает у мужчин, которые отпускают такие бородки. Нет, он самый лучший человек на свете!" Она шепнула ему:

- Сегодня здесь собралась завидная коллекция ископаемых!

- Отдай мне свой скелетик, Динни!

- Нет уж! Меня сожгут и развеют прах по ветру. Т-с-с!

Появился хор, а за ним священники. Джерри Корвен обернулся. Ох уж эти губы, и улыбается из-под тонких усиков, как кот, черты лица словно вырезаны из дуба, и какой дерзкий, пронзительный взгляд! Динни вдруг подумала с испугом: "Как Клер могла? Но мне, наверно, сейчас противно всякое лицо, кроме того, единственного. Я, видно, совсем свихнулась". Но вот по проходу, покачиваясь и опираясь на руку отца, проплыла Клер. "Вот красотка! Дай бог ей счастья!" У Динни от волнения сдавило горло, и она схватила за руку мать. Бедная мама! Как она побледнела! Ей-богу же, вся эта комедия - ужасная ерунда! Зачем разводить такую длинную церемонию? Сколько волнений! Слава богу, папин старый фрак выглядит совсем прилично, - она вывела пятна нашатырем; он стоит вытянувшись, совсем как на параде. Если у дяди Хилери не в порядке пуговицы, папа непременно это заметит. Но, кажется, на облачении не бывает пуговиц. Динни ужасно захотелось очутиться рядом с Уилфридом. Он, наверно, думает о чем-то своем, хорошем, и они улыбнутся друг другу тайком.

А вот и подружки! Ее двоюродные сестры, дочки Хилери - Моника и Джоан, тоненькие и очень деловитые, светленькая как серафим Селия Мористон (если серафимы бывают девочками), темноволосая, яркая Шейла Ферз, а сзади уточкой переваливается малютка Энн.

Опустившись на колени, Динни немножко успокоилась. Она вспомнила, как в детстве, когда Клер была трехлетней крошкой, а она "уже совсем большая" лет шести, они стояли на коленях в ночных рубашонках возле своих кроватей. Динни старалась опереться подбородком о край матраца, чтобы коленям было не так больно, а Клер стояла, сложив ручонки, ну просто прелесть, как с картины Рейнольдса. "Этот человек будет ее мучить, - думала Динни. - Я знаю, будет!" Она снова вспомнила свадьбу Майкла десять лет назад. Вон там она стояла тогда, недалеко отсюда, рядом с какой-то незнакомой девушкой - родственницей Флер. И взгляд ее, с жадным любопытством молодости перебегавший с одного лица на другое, вдруг остановился на Уилфриде, который стоял сбоку, наблюдая за Майклом. Бедный Майкл! В тот день у него был совсем одуревший вид, видно, счастье вскружило ему голову! Она ясно помнила, что подумала тогда: "Майкл и его падший ангел!" По лицу Уилфрида казалось, будто он навсегда отрешен от счастья, - взгляд у него был какой-то язвительный и в то же время тоскливый. Это было всего через два года после окончания войны, и теперь Динни понимала, какое беспросветное отчаяние владело им тогда, какое крушение всех надежд он переживал. Последние два дня он разговаривал с ней откровенно; он даже с иронией признался ей в своем увлечении Флер; он влюбился в нее через полтора года после ее свадьбы и бежал на Восток. Для Динни, которой к началу войны было всего десять лет, эти годы запомнились только тем, что мама все время волновалась из-за папы, беспрерывно что-то вязала, и весь дом превратился в склад мужских носков; все ненавидели немцев; ей запрещали есть конфеты, потому что их делали на сахарине, а потом все очень волновались, когда на фронт ушел Хьюберт, и письма от него приходили реже, чем хотелось. Но за последние несколько дней Динни отчетливее и острее поняла, что принесла война таким людям, как Майкл и Уилфрид, - они ведь провели в самом ее пекле несколько лет. Уилфрид образно рассказывал, как люди были оторваны от всего, к чему привыкли, как разительно переоценивались все ценности, как разъедало душу сомнение во всем, что было освящено веками и традицией. Только теперь, по его словам, он наконец выздоровел от войны. Ему казалось, что выздоровел, но и до сих пор какие-то нервы еще обнажены. И всякий раз, когда Динни его видела, ей хотелось положить прохладную руку на его разгоряченный лоб.