Том 68. Чехов - Наталья Александровна Роскина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ирине исполнилось сегодня двадцать лет; она не может чувствовать себя, как в детстве, а ей может только «вспоминаться» детство. В конце этой реплики в ялтинской редакции была фраза: «Мне двадцать лет, я уже взрослая, как это хорошо!» В беловой рукописи фраза эта убрана Чеховым, но немного ниже реплика Ирины: «Не говори, Оля, не говори...» (ялтинская редакция) заменена: «Ты привыкла видеть меня девочкой — и тебе странно, когда у меня серьезное лицо. Мне двадцать лет!»
Все начало акта идет под знаком приближающейся какой-то новой жизни, но крайней мере для Ирины: ей двадцать лет, она «взрослая», готовится переезд в Москву, где ждет настоящее дело, потому-то Ирина и ощущает себя «на парусах».
Чехов иногда придает новую окраску действию и взаимоотношениям персонажей в эпизоде изменением одного слова. «Оставь, Андрюша, завтра объяснимся»,— говорит уставшая, измученная Ольга брату, который пришел с ненужным «выяснением отношений», пришел лгать перед ними и перед собой, опустившийся, неискренний, знающий это и страдающий. В слове «объяснимся» в беловой рукописи изменена лишь грамматическая форма: «объяснишься». И этим вскрыта далеко зашедшая отчужденность во взаимоотношениях Андрея с сестрами: они не будут участвовать в «объяснениях» с ним ни сейчас, ни завтра.
В маленьком монологе Маши из второго акта объединены почти все виды стилистических правок.
Ялтинская редакция
Маша. Счастлив тот, кто не замечает или не различает времен года, кто и зимой улыбается так же, как летом. Мне кажется, что если бы я жила в Москве, то не замечала бы, лето теперь или зима.
Беловая рукопись
Маша. Счастлив тот, кто не замечает, лето теперь или зима. Мне кажется, если бы я была в Москве, то относилась бы равнодушно к погоде.
Реплика сокращена, облегчена, облагозвучена и «оразговорена». Для этого: устранено ненужное созвучие слов «замечает» и «различает»; оборот «времен года» заменен более конкретным и разговорным: «лето теперь или зима»; устранена ненужная литературность образа: «кто и зимой улыбается так же, как летом»; убрано «что» во избежание книжности оборота; во избежание повторений слова «не замечала бы, лето теперь или зима» заменены: «относилась бы равнодушно к погоде».
Из мелких по объему правок следует особо выделить такие, которые акцентируют состояние действующего лица в той или иной сцене. Так, добавлено три эпизода, подчеркивающие нервный смех Маши во втором акте. Вершинин, по тексту беловой рукописи, три раза повторяет, что он хочет чаю, так как ничего не ел с утра. Это создает не только троекратное повторение темы, о котором говорилось выше, но и делает значительнее.неожиданный уход Вершинина, вызванного запиской дочери, как раз в тот момент, когда подали чай. В новых монологах Маши в четвертом акте развивается тема перелетных птиц.
Другие правки выполняют еще более многогранную функцию: они и развивают образ, и придают речи музыкальность и поэтичность, и связывают между собой отдельные реплики и сюжетные эпизоды. Вот, например, как переделана реплика Ирины из первого акта:
Ялтинская редакция Беловая рукопись
Ирина (...) Нас, трех сестер, за- Ирина (...) У нас, трех сестер, глушает жизнь, как сорная трава. жизнь не была еще прекрасной, она
заглушала нас, как сорная трава...
Здесь на первый план выступает усиление поэтического звучания текста; кроме того, добавленные слова — «жизнь не была еще прекрасной» — связывают фразу и с предыдущей репликой Тузенбаха и с началом монолога Ирины («Вы говорите: прекрасная жизнь»).
Не менее интересны правки другого рода. Вот, например, как выглядел конец монолога Андрея во втором акте:
А н д р е й <...> Громадная у меня память, с этакой памятью другой на моем месте давно бы протянулся поперек всей Москвы, как канат... Поперек всей России... Я думаю, ничто не дает выше и слаже наслаждения, чем слава... (Звонок.) Да, дела... Мечтал когда-то о славе... Да... (Потягивается.) И она была так возможна... (Не спеша уходит к себе.)
В беловой рукописи Чехов устраняет «лобовые» тексты, слишком прямолинейно выражающие мысль:
Андрей <...> Громадная у меня память, и с этакой памятью другой на моем месте давно бы протянулся поперек всей Москвы, как этот твой канат... Поперек всей России... Ступай... (Пауза.) Он ушел. (Звонок.) Да, дела... (Потягивается и не спеша уходит к себе.)
Еще пример такого же рода правки из того же второго акта:
Тузенбах <...> Хоть один день в моей жизни поработать так, чтобы прийти вечером домой, в утомлении повалиться на постель и уснуть тотчас же. (Уходя в залу.) Я сплю неважно.
Любопытно, что реплика исправлялась уже в беловой рукописи. После ремарки: «(Уходя в залу)»— зачеркнута фраза: «Сплю я неважно». Вместо нее: «Рабочие, должно быть, спят крепко/»
Изменения в тексте любовных сцен Маши и Вершинина, Ирины и Тузенбаха усиливают оттенки взаимоотношений каждой пары: обреченность и нескладицу любви Маши и Вершинина и безнадежную, но радостную любовь Тузенбаха.
Ялтинская редакция
Вершинин (вполголоса). Я люблю, люблю, люблю вас...
Маша (закрывает лицо руками). Не повторяйте... (Вполголоса.) Что делать? Я не знаю, не знаю, что мне делать теперь... Не повторяйте, не надо. Сюда идут...
Т у з е н б а х <...) Немецкого у меня осталось мало, разве одна только терпеливость, упрямство, с каким я дожидаюсь собственного счастья. Вас я жду уже четыре года и готов ждать еще хоть десять.
Ирина. Как я устала.
Тузенбах. И все десять лет я каждый день по вечерам буду приходить на телеграф и провожать вас домой.
Беловая рукопись
Вершинин (вполголоса). Я люблю, люблю, люблю... Люблю ваши глаза, ваши движения, которые мне снятся... Великолепная, чудная женщина!
Маша (тихо смеясь). Когда вы говорите со мной так, то я почему-то смеюсь, хотя мне страшно... Не повторяйте, прошу вас... (Вполголоса.) А впрочем, говорите, мне все равно... (Закрывает лицо руками.) Мне все равно... Сюда идут, говорите о чем-нибудь другом.
Тузенбах <...> Немецкого у меня осталось мало, разве только терпеливость, упрямство, с каким я надоедаю вам. Я провожаю вас каждый вечер.
Ирина. Как я устала.
Тузенбах. И каждый вечер буду приходить на телеграф и провожать вас домой, буду десять — двадцать лет, пока вы не прогоните...
В беловой рукописи в дополнительных придаточных предложениях и в косвенной речи всюду убрано слово «что», например: «Думают, [что] я доктор», «Казалось, [что1 горит весь город» и т. п. «В пьесах надо осторожнее с этим „что"»,— писал Чехов А. М. Федорову (XIX, 158).
Такие, казалось бы, мелкие и незначительные по объему правки рассыпаны по всему тексту; они придали не совсем еще завершенному
