Старший камеры № 75 - Юрий Комарницкий

В камере раздались взрывы смеха. Я убрал руку, попросил Ван-Тун-Шана встать. Перед глазами предстало новое изобретение садиста Матроса: на коленях, низко согнувшись, по-восточному, стоял Одесса. Штаны у него были спущены, остро торчал грязный зад. В анусе торчала вогнанная до половины ученическая ручка. Словно дрессировщик возле покоренного зверя, рядом стоял Матрос. Он повернулся лицом к камере и торжественно изрек:

— Граждане заключенные, — перед вами птица аист. Он вам счастье принесет.

Я не знал, что делать. Было смешно, но в то же время я осознавал, что это типичное насилие. Матрос разрешил Одессе выдернуть «оперение». Морально сломленный Одесса хлюпал носом и поскуливал. Свой авторитет он потерял безвозвратно.

Одесса до этого в других камерах унижал себе подобных. Но, естественно, это не было причиной для издевательства над ним здесь, в камере.

— Ну ладно, Матрос, пошутил и хватит. Я вижу, ты не можешь жить спокойно. Если тебе дали маленький срок, так ты хочешь здесь добрать? — Я ему намекнул на то, о чем мне рассказывал во время наших личных бесед он сам. Однажды этот подросток поведал мне следующее:

— Вот я, Карабин, сижу тут за туфту, а не за дело. Ударил одного козла по пьянке ножом. Это по сравнению с тем, что мы делали, — пустяки. Если бы узнали, что мы творили в нашем городе-дикаре, мне бы светил вышак.

— Расскажи, Матрос, время как-то убивать надо.

— Короче, собираемся мы вечером кодляком восемь-десять человек, хорошенько вмажем, ловим баб и насилуем.

У меня по коже мороз пошел. Оказывается, на воле он баб видел. Теперь я понял, что за этими словами стояло. Такой лгать не будет.

— Ну и сколько вы так баб попробовали? — поинтересовался я. — Одну, две?

— Да ты чё, Карабин! Скажи лучше двадцать или тридцать — не ошибешься. Мы к этому привыкли. Как вечер, так идем на дело.

Мне было не по себе. Он же мое беспокойство расценил, как неверие ему.

— Может, ты мне не веришь? Вон сидит Мухан, — он указал на казаха, который со мной завязал драку. — Мухан всегда был со мной вместе, не даст соврать.

Но я ему верил. Такие лгать не будут, рассказывая обо всем том, что связано с насилием и садизмом.

— Ну и как вы это делали?.. Расскажи хоть один случай.

Матрос задумался. Затем по его губам поплыла спокойная, задумчивая улыбка садиста.

— Идем мы как-то по глухой улице ночью. Никто нам долго не попадался. Смотрим, идут муж с женой. У нее пузо, беременная. Мы все кучей вышли на дорогу, стали их теснить к обочине. Ее муж говорит: «Ребята, что вам нужно, оставьте нас в покое». Наш один пацан сорвал с него шапку, а Мухан ударил “пузырем” по башке и вырубил. Потом мы повалили бабу, оттащили ее в канаву, и сняли трусы.

Меня бил озноб. На губах Матроса блуждала та же мертвая улыбка. Он продолжал.

— Прошлый раз первым был я, а на этот раз полез Мухан, — он посмотрел в угол, где лежал его товарищ по «ратным делам». — Ну и Мухан кричит: «Матрос, мне живот мешает!» А я ему кричу: «Наступи коленом, сразу меньше станет».

Матрос засмеялся и продолжил:

— Мухан залез на нее, а тут ее муж очухался и кинулся на Мухана. Но тут его один пацан трахнул “пузырем” уже из-под “огнетушителя” — 750 грамм. Он снова отрубился. Короче, мы сделали свое дело и ушли.

Как я мог в тот момент поступить? Вы скажете: избить, заявить охране?.. В тюрьме, где камеры кишат подонками всех мастей, это занятие ни к чему бы не привело. Рассуждать на свободе легко, но я убежден, что ни один заключенный в тюрьме не смог бы добиться наказания для другого преступника, находясь в заключении. Своим заявлением он бы только подписал себе смертный приговор.

Я не знаю дальнейшую судьбу этого подростка, но, единственное, на что надеюсь, Фемида рано или поздно воздаст ему по заслугам.

Проходили дни, этапы сменялись этапами, я по-прежнему оставался старшим камеры № 75. О свободе я уже не думал. Мне стало казаться, что так было всегда: утренние проверки, подсчеты, запуганные подростки — с одной стороны, и творившиеся бесчинства — с другой.

Иногда нас выводили в рабочие камеры сколачивать ящики. Рабочие камеры находились в нижних этажах тюрьмы. Узкие переходы, ведущие туда, проходили мимо камер смертников.

Мы умудрялись на ходу отодвигать тот или иной волчок на черной двери, и заглядывали в камеры смертников. Ничего особенного там невозможно было увидеть. В тусклом освещении сидели обыкновенные понурые люди. Серые лица, серые стены, серая одежда. Двери, ведущие в эти камеры, отличались от камер верхних этажей тем, что на них в придачу к обыкновенным запорам навешивались амбарные замки. Все это еще раз подтверждало, что самая незыблемая в мире машина — правосудия. Такие вот замки, видимо, висели на дверях камер во времена Петра и Екатерины.

Изредка, когда нас совсем заедали вши, которыми в камере кишело, нас выводили в прожарку одежды. Эта варварская процедура по отношению к плодам человеческого труда всегда вызывала у меня возмущение. Происходило это так: мы снимали с себя рубашки, брюки, пиджаки и развешивали в огромной ржавой камере. Камера закрывалась, и туда поступал горячий пар. После такой обработки вещи превращались в изжеванное тряпье, пригодное только для свалки. Но другой технологии в тюрьме не существовало. Не менее упрощенной была и тюремная медицина. Страдающим кожными заболеваниями подросткам сваливали в кучу различные мази: «Выбирайте, которая нравится по цвету».

Помню, как одному подростку, страдавшему зубной болью, медсестра принесла спичку с ватой, смоченной зеленкой:

«Помажь зуб, все пройдет», — сказала эта подделка под медсестру. Позже мы узнали, что эту тупую развращенную девицу устроили в тюремную часть по знакомству. До этого в городе ее знали как обыкновенную потаскуху. Судьбы и здоровье детей вверялись посторонним людям, далеким от любого участия.

Глава 3

Перед Новым годом мне удалось лечь в тюремную больницу. Естественно, это было крайне трудно. Пришлось просить, угрожать, доказывать, прежде чем мне оказали эту «милость». В больничке, как ее называют, я попал в двухместную камеру. Пол в камере был цементный, единственное отличие от общих условий — простыня и наволочка. Питание несколько лучше в смысле количества пищи. Лечение я здесь получал, как и все остальные — витаминные уколы. Витамины на все случаи жизни. В камере, в которую меня поместили, уже находился один заключенный, оказывается, это был убийца. В пылу ревности он убил свою любовницу. Этот тип совершенно не переживал о содеянном, но возможно, что это было маскировкой. Вывод делаю по тому, что он все надеялся, что его признают психически ненормальным. Это убийство у него было вторым. Первое убийство он совершил в несовершеннолетнем возрасте. Об убитой он выражался своеобразной для него поговоркой: «Пускай с ней черви спят». Цинизм этой фразы меня не переставал удивлять до конца нашего совместного пребывания. Что касается его внешности — таких сухощавых лысых мужичков бродит на свободе тысячи и миллионы.