Целительная сила любви - Екатерина Романова

Сколько Ольга себя помнила, Байсар была изгоем. Она уводила у казачек и плохих, и хороших мужей и не убита была ими только по причине своего уникального дара, который не раз спасал их детей. Ее величественное имя, означающее на родном языке «быть победительницей», быстро заменили на Босярку, хоть и величали ее так только за глаза. Чаще же ее называли чертовкой и обходили стороной.

Ольга вздохнула и принялась будить детей для приема лекарства. Авдотья, добрая ее помощница в лечебных делах, сморенная усталостью, спала рядом и даже не шелохнулась.

При воспоминаниях о матери Ольге всегда становилось грустно. Никто не понимал этой женщины, и даже родная дочь не стала исключением. Оля тянулась к другим ребятишкам, ко всем животным, а мать уводила ее в лес, заставляя рвать и сушить травы. Вместе радовались они только чьему-то исцелению, потому что для Оли это была возможность получить друга (даже если лечили щенка), а для матери — опробовать новое средство.

Босярка была худа, смугла и очень красива. Она отличалась от дородных и веселых казачек так же, как изящная роза от букета полевых цветов. Но Оля не видела роз и тянулась к казакам, а сейчас с удивлением обнаруживала, что крайне похожа на мать.

На секунду Ольга оторвалась от своих размышлений, потому что ей показалось, будто слышит снаружи шаги. Проверив еще раз засов на двери, она вернулась к детям. Больница располагалась недалеко от поместья, и Ольге некого было бояться. Во всяком случае, сейчас. Как правило, высокие гости о себе предупреждали.

После того как последний малыш проглотил безвкусную смесь и заел ее вареньем, Ольга присела рядом на кровать и принялась ждать. Если лекарство подействует, то результат видно уже через несколько часов. А если нет… Что ж, придется искать других лягушек. По опыту, Ольга знала, что подходили не все… С этими мыслями Ольга Григорьевна так сидя и заснула.

Удивленного лица Александра Николаевича, нагнувшегося, чтобы посмотреть, что бросила ему под ноги Ольга, никто не увидел. Лягушек оказалось шесть штук. Их осветила луна, выглянувшая из-за туч.

Вдалеке за лесистыми холмами Анниной слободы вставало солнце. Крестьяне спешили на поля, детвора еще нежилась на печках, их матери выпекали хлеб. Ольга с трудом разлепила припухшие веки и бросилась к детям. Малыши спали вполне спокойно, с маленьких личиков спала лихорадочная краснота, хотя жар еще сохранялся. Ольга могла бы запрыгать от радости, но усталость не позволяла. Немного придя в себя, она поплелась к умывальнику. Ледяная вода несколько освежила лицо. Авдотья подала белоснежный рушник, тоже светясь от счастья. Беда отступила!

Ольге требовались лягушки, а также малыши, которых матери забрали по избам. С замиранием сердца Ольга вышла из больницы, стараясь не представлять себе, что могло случиться за эту ночь с ее бывшими маленькими пациентами.

Двор встретил ее росой и прохладой. Она пробежалась по саду, надеясь, что ее помятый вид и вчерашнее платье не вызовут ненужного интереса у обитателей поместья. За садом простирался обширный овощной огород — настоящее Акулинино царство, на котором с самого раннего утра ежедневно работало не менее четырех человек. Но в этот день Ольга опередила даже Акулину. Она свернула на проезжую дорогу и заторопилась к лесу.

Александр этим утром, напротив, долго не мог подняться. Всю ночь снились болотные кикиморы, которые тянули к нему свои страшные крючковатые руки, и на каждом приплюснутом пальце сидело по жабе, огромной и безобразной. Разгоняя нечисть, Александр бегал в своем сновидении по ночному саду, и ему отовсюду слышался голос Ольги Григорьевны. Она то звала его, то смеялась, а когда он нагнал ее, улыбнулась блаженно и радостно и протянула ему на своей чистой, ароматной ладошке скользкую лягушку, предложив ее поцеловать…

Проснулся Александр Николаевич полностью разбитым. Перед ним стояла Дуня в красивом вышитом переднике, а за ее спиной — малюсенький самовар на две чашки, прозванный в народе «эгоистом». Когда Дуня с улыбкой отодвинулась к окну, чтобы открыть его, облегчив барину пробуждение, рядом с самоваром обнаружились тарелка с теплыми пирогами, кувшин молока и засахаренные ягоды.

Александр понял, что завтрак он проспал и заботливая Дуня, стараясь услужить, будет потчевать его деликатесами. С огромным усилием выпроводив заботливую девушку, Александр сел на кровати. Спать он привык обнаженным, вопреки изменчивой моде на ночное белье. Именно поэтому Дуню пришлось выпроваживать с особенной настойчивостью. Упрямая плоть пыталась устроить забастовку, вспоминая аппетитные Дунины формы, но Алекс подавил ее мыслями о жабах, и, к немалому его удивлению, помогло.

Греясь в лучах солнышка, припекавшего из открытого окна, Александр принялся жевать пирог. В голове царил хаос, а утреннее, непонятно откуда взявшееся влечение и вовсе сбивало с толку. Александр попытался прикинуть, когда последний раз в его постели оказывалась женщина. По подсчетам выходило, что давно.

По приезде в Петербург он завел приличествующую случаю подружку из профессиональных жриц любви, так называемую камелию. Она являлась уроженкой какого-то провинциального городка Германии, блистала знанием языков и искусств, а также имела собственные меблированные апартаменты на набережной. Жюли, как она сама себя называла, была очень милой и ласковой, и они с Александром проводили вместе прекрасные ночи. Оперы, балы, театры сменяли друг друга, прогулки в карете по Невскому — все это нравилось Александру и настраивало на романтический лад. Жюли разделяла его амбициозные интересы, с одинаковой радостью сопровождала на балах и приемах, на охотах и посещениях дальней родни. Она была прекрасна.

Но несколько месяцев назад Александру пришлось по делу уехать в Астрахань, затем он посетил пару уездных имений. Известие о кончине дяди направило его в Москву, а потом и в Аннину слободу. И еще в Москве его настигло послание милейшей Жюли, в котором она выражала уверенность, что его дела идут на поправку, и сообщала также, что отныне она отдала свое горячее сердце в обмен на вместительный кошелек французу Мишелю Монескью…

Александр пытался ощутить разочарование и боль от столь вопиющего непостоянства изящной камелии, но… не смог. Как человек добрый и совестливый, во время своего отсутствия он продолжал оплачивать счета красотки, и, по правде говоря, был рад снятой с него этим письмом обузе. Жюли грела его тело и душу, но почему-то расставание с ней нисколько не тронуло Александра. Подумав, он решил, что виной тому стал перенятый у камелии поверхностный взгляд на чувства, ведь, будучи хорошими любовниками и друзьями, они никогда не собирались становиться друг для друга чем-то большим.