Неправильный рейд. - Кассандра Дженкинс

- Будешь слушать или нет? Чтобы я зря не распинался.

- Что тебе вообще надо? – прошипела я.

- Тебе помочь хочу! – процедил он и вновь накинул эту маску оскорбленной невинности, которую я терпеть не могла.

- Я за Орду. Мне не нужна помощь Альянса, - только и нашла я, что ответить.

Не могла же я в заполненной столовой кричать о том, что он не поддержал план побега, а потом еще и насмехался над нами. Качая головой, Делавер возвел синие очи к потолку, прошептал что-то нецензурное и насильно усадил меня обратно, когда я уже собралась уходить с гордо поднятой головой.

- Я хочу помочь тебе, как человек человеку. И если ты продолжишь талдычить про Орду, я решу, что ты такая же психованная, как и остальные. И когда тебя вызовет Шахраз, дров ты наломаешь столько, что несколько лет топить можно будет. Даже летом!

Я села обратно – аккуратно и медленно, что было жизненно необходимо в компании с людьми с неуравновешенной психикой. А Делавер после таких фраз впечатление нормального не производил.

- Я слушаю, - елейно сказала я и даже, как прилежная школьница, сложила перед собой руки.

Сумасшедшему паладин сразу полегчало, он отпустил мою кисть и некоторое мгновение молчал. Я повторила, что нахожусь вся во внимании и внемлю его словам.

- Не смотря на весь этот цирк, надеюсь, ты сможешь запомнить мои слова, - наконец, сказал он. – Когда тебя вызовут к Шахраз…

- С чего это? – удивилась я.

- Да выслушай же ты!

На его крик обернулись с десяток жующих физиономий.

- Это не вам, - почти хором произнесли мы, оглядываясь по сторонам.

- Я слушаю, - беззвучно прошептала я.

Сложив длинные пальцы «пирамидкой», Делавер сделал несколько глубоких вздохов и продолжил.

- В кабинет к Шахраз тебя вызовут из-за Артема. Он нарушил несколько серьезных правил и теперь, наверное, отдыхает в одиночке. Первое – что нельзя кричать на Шахраз. Второе – Артем не должен был знать, что сейчас на календаре начало мая. И тем более объявлять об этом во всеуслышание.

И тут я расхохоталась, позабыв о правиле номер один – не смеяться над людьми с больной психикой. Некоторые жующие физиономии теперь предпочитали глядеть на нас, а не в свои тарелки. Я ожидала новой волны праведного гнева, но паладин устало махнул на меня рукой. Видимо, для него я стала таким же безнадежным случаем, как и он для медицины.

- Жаль, - протянул Делавер. – Ты новенькая и я хотел тебе помочь. Но кругом психи, одни только психи…

* * *

Ничего нового Делавер не сказал. Кругом действительно были одни только психи, и каждый, как и полагалось в такой ситуации, считал себя непонятым и недооцененным окружающими. И даже в таком, больном и безнадежном социуме, каждый мнил себя светилом, центром Вселенной, продолжая вращаться в собственном сумасшедшем мирке. Или такое свойственно не только психам, запертым в сумасшедшем доме?

Мою жизнь до клиники, как и реку на восходе солнца, застилал такой густой туман, что вспомнить, как же там было, вне этих стен, я не могла. Зато я по-прежнему хорошо помнила названия всех локаций Калимдора и каждое достижение, которое заработала, а вот воспоминания о школе и университете и моя роль в здоровой общественной жизни упрямо от меня ускользали, прячась в холодном речном тумане.

В собственной Вселенной Делаверу на каждом углу виделись заговоры, о которых ему, как честному паладину, обязательно нужно было предупредить окружающих. Артем создал среди пациентов собственную гильдию и благополучно занял место лидера и всеобщего спасителя. Хотя его странному поведению на утренней терапии подходящего объяснения я до сих пор не находила. Но за неимением данных о собственном прошлом, я не могла решить, какую роль в собственном мире отводилась мне.

Я медленно поднималась в отделение по лестничным пролетам, когда подсознание услужливо спросило: «Выберите вашу роль - хилер, дамагер, танк?».

- Ты что здесь делаешь? – строго спросил спускавшийся мне на встречу санитар.

Санитар повторил свой вопрос, и я потеряла такой очевидный, но такой далекий ответ. Окончательно вынырнув из тумана памяти, я подняла на него глаза.

- А какой сейчас месяц? – с глупой улыбкой спросила я санитара первое, что пришло на ум.

Мой невинный вопрос его очень разозлил.

- К себе в палату, быстро! – рявкнул он в ответ. – Давай! Я прослежу!

Я побежала, перепрыгивая через ступени, и теперь Делавер не казался таким уж сумасшедшим.

 «Артем не должен был знать, что сейчас на календаре начало мая».

Я опять остановилась.

Не должен был знать!… Ведь в застенках Черного Храма не было календарей! Наш день состоял из трехразового приема пищи и трехчасовой групповой терапии, тихого часа и двух свободных часов перед отбоем, но никого не волновало – какой это был день? Понедельник, вторник или один из выходных дней? А когда этих дней становилось три десятка, в том, другом мире, четыре недели упрямо складывались в месяцы, а здесь, получается, нет?

- А сколько вообще времени прошло с того дня, как ты попала сюда, если сейчас май на дворе? – поинтересовался какая-то барышня моим собственным голосом.

- Хм, - ответил ей другой, но опять же мой голос. – Чтобы подсчитать это, надо знать, в какой месяц она попала в клинику. Когда это было?

 В глазах потемнело. Этой информации просто не было в моей памяти. Голоса ойкнули и испуганно притихли.

- Делавер до сих пор считает меня новенькой. И Артем тоже, - успокоила я саму себя.

- А новенькая – это сколько? – снова послышался недовольный голосок барышни «Хочу-все-знать». - Сколько это в месяцах?!

- Если Артем здесь около двух лет…, - прикинула я. - Ну, я-то точно меньше! Я в любом случае рядом с ним буду считаться новенькой!

- А откуда, собственно, Артему известно, сколько времени он провел в клинике? – продолжала возмущаться внутри меня эта дотошная барышня.

«Мысли логически», - из последних сил призвала я свой разум. – «Если ничего, кроме Варкрафта, ты не помнишь, то… Какой праздник в Азероте стал для тебя последним?», - выпалила я на одном дыхании.

Ответ явился незамедлительно.

«Тыквовин, конечно же», - с легким презрением ответило собственное подсознание.

- А сейчас начало мая, - сыграла в капитана очевидность барышня.

- А когда ее только привели сюда, была осень, - вторило ей мое другое Я.

«Октябрь, если быть точной», - ввернуло подсознание.

Клубившийся вокруг меня туман бесцеремонно проник в мою память, заглушив все посторонние голоса. Клиника стала настолько далекой и чужой, что, казалось, раскрой я выкрашенную белой краской дверь, я окажусь вовсе не в холле психоневрологического отделения.

Я окажусь на кухне, где у плиты крутится мама. Я поздороваюсь с сидящим за столом папой. Родители будут пить терпкий кофе, а я – сладкий горячий кисель.

- Солнышко, не лей так много варенья, - будет приговаривать мама, а я все равно буду загребать его ложкой и укладывать на тонкий румяный блин. 

Позабыв о своей газете и мобильном телефоне, который верещит с утра пораньше, папа с мамой обсуждают поездку к морю. Исчез телевизор, и поэтому мама не ест автоматически, с большим интересом следя за перипетиями утреннего сериала, чем за вкусом поедаемого завтрака. Вокруг меня нет книг (а ведь когда-то я читала не только ради школьной программы), нет гаджетов, чтобы одной рукой есть, а второй – лениво играть в очередную бессмыслицу.

- Говорила я тебе, не жадничай.

Непослушное варенье стекает по рукам и подбородку, и мама протягивает желтенькое кухонное полотенце, но другая – тонкая и белая ручка забирает его прежде. Я вижу себя – как одной рукой держу полотенце, а второй – умудряюсь гладить наглого полосатого кота.

- Мулзик, блысь, - картавлю пятилетняя я.

Папа улыбается.

- Мулзик, - тихо говорю я, зажатая между папой и собственной детской копией. – Папа… А я ведь научилась произносить букву «р». Ты знаешь?

Но я не успеваю коснуться папиного большого плеча. С шорохом страниц, пестрыми птицами вокруг кружат газеты и книги. Серый дым расползается под потолком, и снова показывается черная физиономия квадратного телевизора. Я то хватаюсь за папино плечо, то тянусь к пульту, чтобы не дать маме включить любимый канал, но везде натыкаюсь на полосатую спину Мурзика, который трется о мои руки. Я снова опоздала. Реальность опять настигла мой сказочный детский мир, и он рушится, растекается, и его остатки, словно крошки, мама смахивает с обеденного стола.

Почему никто не лечил папу за то, что он все свое свободное время читал газеты? Почему маму не пичкали лекарствами от зависимости от мыльных опер? Ведь это могло помочь им, и тогда папа услышал бы, как однажды я перестала картавить.

Папа исчез с моей светлой кухни. Пропал с тарелки и румяный блин, и я неловко опустила ложку, все еще полную клубничного варенья. Мама больше не варила кофе, а в спешке заливала кипятком растворимую смесь «Три в одном». Серии утреннего сериала нумеровались трехзначными цифрами, но сюжет мало интересовал зрителей. Даже в рекламных роликах, то и дело прерывавших серии, смысла было больше.