Над строками Нового Завета - Георгий Чистяков

Мир (шало́м) на земле, в сердцах людей, которых любит Господь, есть отражение той славы Божией, которая на небесах, той славы Божией, которую видел и описал пророк Исайя в начале 6-й главы своего пророчества.

Само выражение «яко на небеси, и на земли» взято из Екклесиаста: «Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле» (Екк 5: 1).

Новый Завет дошел до нас в рукописях самого разного времени. Древнейшие из них – рукописи IV века. Это знаменитый кодекс Sinaiticus Petropolitanus – рукопись, которая раньше хранилась в Петербурге, а после революции была продана англичанам и теперь находится в Британском музее. Это также Ватиканский кодекс, названный так по месту хранения. Правда, он был похищен Наполеоном и временно находился в Париже, но после 1812 года его вернули в Рим. Это и Александрийский кодекс, который тоже хранится в Англии, в Британском музее.

Sinaiticus Petropolitanus первоначально хранился в монастыре св. Екатерины на Синае. Монахи решили было уничтожить ветхую, без переплета рукопись – в монастырях Востока любят, чтобы в библиотеке всё было красиво, – но в это время ее случайно обнаружил немецкий ученый на русской службе К. Тишендорф и попросил передать в подарок российскому императору Александру II. Так Синайский кодекс оказался в Петербурге, попал в поле зрения ученых и был издан.

Эти три древние рукописи вместе с еще более древними, сохранившимися только во фрагментах папирусами I–II веков и более поздними, относящимися к V–VII векам, составляют первую группу рукописей Нового Завета. Вторая группа рукописей относится к IX–XI векам.

В ряде случаев тексты древних и поздних византийских рукописей существенно различаются. Таких случаев не так уж много, но знать их необходимо. Перевод под редакцией епископа Кассиана (Безобразова) сделан именно с древних рукописей, поэтому, сличая Кассиановский перевод с Синодальным, можно, даже не зная греческого языка, легко обнаружить все эти значимые различия.

Иногда в византийском тексте присутствует намеренная редактура. В Нагорной проповеди Спаситель говорит: Молись Богу тайно, и Он воздаст тебе явно; постись тайно, и Он воздаст тебе явно; подавай милостыню тайно, и Он воздаст тебе явно». В византийских рукописях получается очень выразительное противопоставление: «тайно – явно». Но в древних рукописях слова «явно» нет. В них сказано: молись, постись, давай милостыню тайно, и Бог воздаст тебе.

Слово «явно» появилось в византийских текстах примерно в VIII веке как следствие упрощенного понимания христианства. (Это как у матери, которая говорит ребенку: «Молись Боженьке – получишь пятерку». А пятерку он получает совсем не потому, что молился, а потому, что хорошо и внимательно делал уроки.) Здесь читатель ориентируется на результат – на легкий результат, как ребенок, которому показывают лакомство и говорят: «Будешь вести себя хорошо – получишь пирожное». Это очень опасная и глубоко антихристианская, антиправославная тенденция. Слово «явно» попало в текст Евангелия в Византии в условиях огосударствления христианства, когда Слово Божие приспосабливали к нуждам идеологии. Чтобы люди были добрыми христианами, надо их заинтересовать. А как? Результатом. Конечным результатом. Вот, пожалуйста, молись, и Бог воздаст тебе явно. Простодушный человек поддается на такого рода агитацию и начинает молиться. Действительно, это делает людей христианами, но только христианами, которые верят не в Христа, а в результат своего благочестия.

Похожий случай – слово «напрасно» в Евангелии от Матфея: «Всякий, кто гневается на брата своего напрасно, – говорится в византийском тексте, – подлежит суду». В древних рукописях слова «напрасно» нет: «Всякий, кто гневается на брата своего, подлежит суду». Не гневаться – это очень трудно, но Спаситель ждет от нас именно этого. С появлением слова είκῆ – «напрасно» в византийских текстах стих теряет смысл. Но в условиях государственного христианства это словечко было необходимо, потому что император, естественно, может гневаться на своих людей и, разумеется, не напрасно, ведь он – император.

Да, не гневаться вообще – фантастически трудно. Но именно к этому нас зовет Иисус. Не гневаться напрасно – это даже не цель, ибо если я хоть сколько-нибудь владею собой, то всегда смогу доказать, что мой гнев не напрасен. Дав нам заповедь «не гневаться», Иисус поставил нас перед задачей, которая подобна сияющей от белизны недостижимой вершине Эвереста или Эльбруса. Достичь ее (вообще не гневаться!) почти невозможно, но, всегда сияя своей белизной перед нашими глазами, она каждому из нас безошибочно указывает направление той дороги, по которой мы решились идти вперед.

Третий пример. «Если согрешит брат твой, – говорит Спаситель, – пойди и обличи его между тобою и им одним», т. е. если ты видишь, что брат согрешил, наедине скажи ему об этом. Совершенно замечательная рекомендация, удивительная и глубоко евангельская. В византийском же тексте (и это перешло в Синодальный перевод) подставлены два слова: «против тебя». Если брат твой согрешил против тебя, тогда обличай его, а если просто согрешил – тогда и не надо. Христианин, который будет обличать (не наедине, разумеется, – ведь мы любим обличать за глаза, мы никого не обличаем в лицо, мы этого не любим, боимся испортить отношения), получает от Спасителя совсем другую рекомендацию: обличи наедине, если брат согрешил. Эти два слова – против тебя – сразу как бы «обезвреживают» стих. Византийский текст делает христиан социально неопасными. Потому что христианин, который обличает всякого, кто согрешил, социально опасен, а обличающий только того, кто согрешил против него, опасности не представляет.

На этих трех самых вопиющих примерах византийской цензуровки можно понять, до какой степени было обезврежено такое, сросшееся с госаппаратом, христианство.

… Рождается Младенец, и волхвы приносят ему дары – золото, ладан и смирну. Золото – как царю, потому что на библейском языке золото – знак царской власти. Ладан – символ святости; как святому – а свят только Бог – Ему приносят они ладан, тем самым свидетельствуя, что в этом Младенце, как потом скажет апостол Павел, вся полнота Божия пребывает телесно. Но апостол пользуется здесь языком греческой философии, а Евангелие от Матфея, рассказывая о поклонении волхвов, использует язык символов. И смирну приносят волхвы, а она бывала нужна только для бальзамирования тел умерших. Смирна – знак того, что Он пришел в этот мир, чтобы умереть, как бы первый в Новом Завете намек на крест, на крестное страдание, на то, что этот Младенец вырастет и пойдет на крест – за нас. Потому что Он родился, как сказано у Матфея (в сирийском варианте перевода) и у Луки (во всех вариантах), – «для нас» или «для тебя». Младенец, Которому волхвы принесли смирну как знак, как символ смерти, лежит в такой же пещере, в какой после погребения будет лежать Иисус умерший. Младенец так же запеленут, как будет запеленут Он умерший. Два евангельских текста – поклонение волхвов в начале и погребение Спасителя в конце – тоже (как и сообщение о пастухах и волхвах) следует читать один на фоне другого.

Об этом же, только на другом языке, будет сказано в Евангелии от Иоанна: «Отче! – говорит Иисус, – избавь Меня от часа сего! Но на час сей Я и пришел». Иисус в этой молитве ясно, прямо говорит о том, о чем в Евангелии от Матфея сказано в виде намека.

Снова ангел является Иосифу и говорит: «Возьми Младенца и Мать Его, и беги…» И, не дожидаясь утра, Иосиф уходит вместе с Марией и Младенцем: «Он встал, взял Младенца и Матерь Его ночью, и пошел в Египет» (Мф 2: 14). Не дожидаясь утра, Иосиф здесь как бы показывает нам, что и мы должны, когда к нам обращается Господь, не ждать, а сразу исполнять Его слово.

…И убегают в Египет. Мы ничего не знаем о пребывании Святого Семейства в Египте, но известно, что с первых же веков распространения Евангелия по миру Египет стал страной монахов, страной иночества. Именно в Египте жили Антоний Великий и его друг Павел Фивейский, первые пустынножители. Именно в Египте Пахомий, создатель монашеского общежития, основал свою лавру – первый в истории мира и Церкви монастырь; именно в Египте жили блаженная Исидора и великое множество других святых. Макарий Египетский, которому приписывается авторство большинства утренних и вечерних молитв, тоже жил и подвизался там. Для жительства монахи выбирали, как правило, древние гробницы, разграбленные или полуразграбленные, опустошенные и превращенные в пещерки; там они скрывались от дневной жары и ночного холода, там, в пустыне, где нет ни воды, ни еды, искали они свой путь к Богу. Особый, трудный путь.

Монахи, которые жили в Египте, конечно, знали из Евангелия, что где-то здесь скрывался Младенец Иисус, увезенный сюда Иосифом. Им хотелось найти следы пребывания Иисуса в этой стране, но не получалось. И вдруг чей-то взор упал на голову огромного сфинкса вблизи пирамиды Хефрена, сфинкса, которого египтяне называли отцом ужаса. Сфинкс этот в прежние времена улыбался – та улыбка сохранилась для нас в стихах греческих поэтов, на одной из гравюр XVIII века. Но увидеть ее «в оригинале» теперь нельзя: наполеоновские солдаты упражнялись в стрельбе из пушек по голове скульптуры. Так вот, однажды, когда она была еще целой, взгляд по-детски наивного, радостно настроенного монаха скользнул по устам сфинкса. И вдруг он понял: сфинкс улыбнулся оттого, что увидел Богомладенца – Мария с Младенцем на руках и Иосиф, прибыв в Египет, заночевали между лапами этого сфинкса. Так сложилась легенда о том, что сфинкс улыбнулся, увидев Младенца, и, поскольку он каменный, улыбка застыла на его губах навсегда. Пройдут века, и дядя последнего русского царя поэт Константин Романов напишет замечательное стихотворение об этой легенде…