Круг - Анар

Открыл дверь — и обомлел.

Мамед Насир играл в нарды один, сам с собой. Он не видел Заура.

— Ходи, Дадаш, — сказал он и бросил кости. — Ага, шесть — шесть.

Сыграл.

— А теперь твой покорный слуга Мамед Насир.

Кинул.

— Тьфу! Опять два — один! Уж не везет, так не везет…

Заур тихонько затворил дверь и медленно стал спускаться.

Покачал головой, улыбнулся.

— До свидания, — сказал он вахтеру и сунул ему тридцать копеек. Вышел на улицу и вновь покачал головой.

Письмо Дадаша

«Москва, улица Добролюбова, 11, кв. 4.

Профессору Гейдару Махмудову.

От души приветствую Вас, многоуважаемый и дорогой профессор! У меня так занята голова непробиваемой текучкой, что давно уже не находил времени написать Вам. Наконец сегодня, в субботу, я сказал себе: что бы там ни было, я должен выкрутиться и написать хоть несколько слов.

Однако, если я не пишу Вам, это отнюдь не значит, что я ничего не знаю о Вас. Кто бы из знакомых ни приезжал из Москвы, я неизменно о Вас расспрашиваю и неизменно радуюсь, услышав, что Вы здоровы и хорошо настроены. Я горжусь, когда вижу в центральной печати Ваше имя. Вероятно, Вы не вполне представляете себе, дорогой профессор, что значит для нашего поколения Ваше имя, творчество, судьба, жизнь. Когда я думаю о подлинно советском ученом, о подлинно кристальном гуманисте, мужественно, с открытым забралом преодолевающем все испытания, все превратности, я вспоминаю о Вас. То, что вы прошли сквозь такие тяжелые годы, облыжно обвиненный, но не сломленный, с несокрушимой верой в будущее, и заняли вновь достойное место среди строителей нашей жизни — все это урок не только для молодого поколения, но и для нас. В самом деле, даже сейчас еще встречаешь людей, которые, столкнувшись с несправедливостью или злоупотреблением, заболевают страшным недугом равнодушия, опускают руки, уходят в тень, ни во что не вмешиваются, начинают жить по принципу „плетью обуха не перешибешь“, „моя хата с краю“. Вы же после всего, что Вам довелось испытать, с прежней энергией, с молодым задором, с юношеской страстностью работаете, творите, живете для нашего народа.

Дорогой Гейдар-муаллим, простите мне громкие слова и поверьте, что слова эти пришли из глубины души и выражают неподдельное, живое чувство.

Дорогой профессор! В прошлом году Вы обещали приехать. И — не приехали. Сдержите слово хоть нынешним летом. Вот закончатся занятия в университете — приезжайте сюда в отпуск. Как говорится, родные пенаты Вас ждут. Поездим по Азербайджану. Поднимемся на Гёк-Гёль.[10] Сам, собственноручно приготовлю Вам шашлык — пальчики оближете. Оттуда проедем через Шушу, Лачин в Кельбаджары. Я же помню, Вы любитель таких путешествий. А потом соберемся у нас в Баку, позовем старых друзей, выпьем из армуду[11] хорошего чаю, сыграем в нарды. Вы не забыли эту игру?.. К слову, я в прошлом году посылал Вам с молодым человеком, с Яхьей, нарды. Я специально заказывал их в Нухе. Не знаю, как они Вам понравились.

У нас здесь все в порядке. У бухгалтера Сафтара умерла жена, Мина-ханум, — помните ли Вы ее? Да, профессор, наше поколение понемногу уходит. Смотришь порою, кто остался из старых друзей? Кто остался из людей нашего времени? Из тех, кого Вы принимали на работу, остались я, Сафтар и Мамед Насир. Мамед Насир пьет. Не женили мы его вовремя. Может, семья бы его остепенила. Недавно его чуть не выгнали с работы. Но, слава богу, до этого не дошло. Я встал и сказал: ну, вот вы выгоните его, а что он будет делать? Легко человека выгнать на улицу. Но давайте сперва посоветуемся, как ему помочь. Он старый работник. Ветеран издательства. Грамотный корректор. Его принимал сюда сам Гейдар Махмудов. И вы, молодые, можете у него кое-чему поучиться. Вы знаете, профессор, нынешнюю молодежь — они так разговаривают, будто умнее всех. Я говорю: мы уже были в вашем возрасте, а вы до нашего еще не дожили. То, что знаете вы, мы уже давно знаем, что знаем мы, вы еще не знаете. Короче говоря, отстоял я Мамеда Насира. Призвал и Вас на помощь. Говорю: если профессор узнает, он не одобрит этого, уж он так людьми не разбрасывался.

Ну, вот и все новости. Наш Агил окончил в этом году школу с золотой медалью. Мечта его — Москва. Учиться дальше хочет только там. Говорю: ты думаешь, легко выдержать конкурс в Москве и попасть? Но он ничего не хочет слушать. Сам еще не знает, в какой области специализироваться. Может быть, дадите ему совет? В общем, это тоже проблема…

Дорогой профессор, с нетерпением жду Вашего ответа. И с еще большим нетерпением — Вашего приезда.

Искренне Ваш Дадаш.

Баку, 5 июня 1965».

Третий

Он прикуривал сигарету от сигареты. «Если это розыгрыш, то, надо сказать, довольно глупый. А может, она думала, с другой стороны? Но там же нельзя стоять. Сказала — на левой стороне? Ну вот, это и есть левая сторона».

Заур еще раз глянул на автомобильные часы, потом на свои. Она опаздывала уже на 45 минут.

«Жду еще пятнадцать минут. Будет ровно час. Для опоздания часа вполне достаточно. Дольше того я не стану ждать даже Брижитт Бардо. Ну, а если это розыгрыш, что ж, переживем. Я ведь тоже парень не промах!»

Прошло еще семь минут.

Он закурил последнюю сигарету. Смял в руке пустую пачку и, прицелившись, кинул ее в урну на тротуаре.

Открыл ящичек в машине, достал новую пачку, остановился, поглаживая руль.

У самого уха послышалось:

— Извини, я, кажется, немного опоздала.

Хотя он давно уже ждал этого голоса, но вздрогнул, обернулся, увидел белый ряд пуговиц на красном платье.

— Ничего, — сказал он, — переходи на ту сторону.

Он открыл дверцу. Тахмина села, протянула ему две пестрые сумки.

— Погоди, — сказал Заур, — положу их назад. Чего это ты тут набрала?

— Да так, кое-что из еды.

Заур завел машину, они тронулись.

— Из еды? Зачем? Поела бы дома. — Он взглянул на Тахмину, улыбнулся. — Вернемся же часика через два…

Тахмина повернула к себе дорожное зеркало и стала поправлять волосы.

— Я поела. А потом подумала: может, задержимся. Проголодаемся…

— A-а, вот как. — Он с интересом оглядел Тахмину.

«Вот какие дела, — подумал он. — Едет на пляж с чужим мужиком. И знает, для чего едет. И при этом не забывает о заготовке кормов. Вот он, двадцатый век, дружище Заур! Время романтики миновало».

— Куда поедем? — спросил он.

— В сторону Пиршагов, — тотчас ответила она. — Там за Пиршагами есть один пляж — славное местечко: тихо, пусто…

«Что значит бывалый товарищ, знающий жизнь! На твою голову, друг Манаф!»

— В детстве у нас была дача в Пиршагах. Когда был жив папа… Мы всегда ездили туда купаться… Там есть чудные скалы…

Из людных, тесных улиц они выбрались на широкое шоссе. В субботний вечер, казалось, весь город устремился на побережье — в машинах, в автобусах. Их задние окна напоминали огород: арбузы, дыни, помидоры…

И тут Заур вспомнил Мамеда Насира.

— Что такое? Чему ты смеешься?

— Да так, вспомнилось. Я на минуту вернулся в издательство — вдруг вижу…

И он подробно рассказал, как Мамед Насир сам с собой играл в нарды. Кажется, до Тахмины не дошел смысл рассказанного.

— Да разве можно с самим собой играть в нарды?

— В том-то и дело, что он никого не смог охмурить, вот и стал играть с собой. Что, не понимаешь?

— Я не понимаю, что в этом смешного. Тут плакать надо, а не смеяться, — сказала Тахмина и добавила: — Мамед Насир очень странный человек.

— Да. Прошлым летом его племянница поступала в университет. Он похвастался, что устроит ее, пьян был, наверное. А мой дружок как раз работает в университете, так он рассказывал: «Смотрю, говорит, однажды — стоит Мамед Насир около университета, как отбившийся барашек, сутулится. Не пускают его внутрь. Стоит — слегка того. Я говорю вахтеру: „Впусти! Ты знаешь, кто это? Большой человек!“ Впустил. Племянница тоже с ним. Как только он вошел, сразу выпрямился, схватил девчонку за руку и — прямо в аудиторию, где идет экзамен. Я, конечно, за ними — посмотреть, что будет. Открыл он дверь, видит — экзамен, ребята сидят. Ну, комиссия, то-се. А в комиссии, значит, только Рагим да еще Джаваншир из старых преподавателей. Ну, Мамед Насир вежливо с ними поздоровался и сказал: „Джаваншир, ты меня знаешь?“ — „Знаю“. — „Вот и отлично! Ну, а ты, Рагим?“ — „Знаю, конечно, Мамед Насир“. — „Вот и чудесно! Это моя племянница. Теперь вы и ее знаете, да? Ну и все. И — молчок. Моя племянница, поняли?“ — „Поняли, няли“. — „Ну, садись, девочка, не волнуйся. Все ясно. До свиданья!“ И пошел, а потом вернулся, сказал: „Извините мое вторжение и вы, молодые люди, извините“. Дома, наверное, заверил сестру: ты, мол, не волнуйся, успокойся, считай, что дочь твоя уже сидит на лекциях».

Дорога становилась все малолюднее.