Вертикаль. Место встречи изменить нельзя - Станислав Говорухин

Проклятое время! Сколько замечательного советского народа перемерло в этих очередях у винного отдела в магазине, так и не дождавшись одиннадцати! К слову сказать, винные отделы тогда называли в народе очагами сопротивления.

Разделся, полез в море. Вода теплая до отвращения, а народу-у… Вспомнил одесский анекдот:

— Хаим, ты что не купаешься?

— Да пока не жарко, а писать я не хочу.

Пробрался наконец между телами, выплыл на чистую воду. Впереди плывет какой-то мужик. Далеко плывем, уже за буйки зашли. Навстречу нам из солнечного марева появляется еще один пловец. Издалека плывет, из Турции, что ли? Вот оба мужика поравнялись. Тот, который из Турции, спрашивает:

— Который час?

— Около одиннадцати…

— Куда же ты плывешь?

— Ой, я и забыл! — мужик развернулся, и оба, торопясь, поплыли к берегу.

Вот такая тогда дурацкая была у нас (алкоголиков) житуха.

Года два назад вынужден был поехать в Америку. После долгого перерыва. Не люблю эту страну, и «демократию ихнюю» не люблю. Долгое сосуществование двух миров дало свои результаты. Мы у них переняли самое плохое (Солженицын пишет: «Открыли «железный занавес», и оттуда хлынула к нам одна навозная жижа»), и они переняли у нас самое плохое.

Живу в Нью-Йорке в отвратительном отеле. Курить нельзя, даже в номере. Окна не открываются, кондиционер терпеть не могу. Промучился всю ночь, спускаюсь в бар. Время — без пяти одиннадцать. Говорю бармену-негру:

— Плесни чего-нибудь!

Замахал руками, замотал головой:

— Нет, нет, нет! Только после одиннадцати…

Великая княгиня

Как-то едем мы с Зурабом Чавчавадзе мимо «Президент-отеля».

— Давай к Леониде зайдем, — говорит он.

— С ума сошел, час ночи!

— Ты что, не знаешь Леониду Георгиевну?

Когда мы позвонили, Леонида Георгиевна ложилась спать.

И вот мы, два нетрезвых дурака, ввалились среди ночи к великой княгине. Пили чай, добавили по рюмочке, рассказывали анекдоты, порой довольно рискованные, она хохотала, сама вспомнила что-то смешное; накурились до одури, уходили, как из газовой камеры. Она расцеловала нас на прощание, а потом, наверное, надев шубу, всю ночь проветривала гостиничный номер.

Я смотрел на нее — ни капли усталости на лице. А было ей тогда далеко за семьдесят.

Грузинская княжна Леонида, из знатного грузинского рода Багратионов, вышла замуж в эмиграции за великого князя Владимира Кирилловича, прямого наследника русского престола. Вошел я в эту семью по рекомендации того же Зураба Чавчавадзе; он был доверенным лицом царской семьи. Жили они в самом центре Парижа, на rue Rivolie.

Помню, в первый раз подхожу к дому, думаю, на какую кнопочку нажать, вижу — идет старушка, нагруженная авоськами. Совершенно наша русская баба, только авоськи иностранные. Улыбается мне. Так мы и познакомились с Леонидой Георгиевной.

Подхватил я ее пакеты с едой, поднялись в квартиру, она представила меня великому князю. Князь высокий, поджарый, одет не по-домашнему, при галстуке. Держится прямо. Передвигается по комнатам, садится в кресла, встает — легко, по-спортивному. И чем-то очень похож на покойного государя.

Все они, Романовы, на одно лицо. Помню, приехали мы в Зимбабве посмотреть на одно из чудес света — водопад Виктория. Входим в старинный, позапрошлого века, английский отель. Над центральной лестницей парадный портрет Николая Второго. «Как он сюда попал? — думаю. Потом догадался: — Это же Георг V, двоюродный брат Николая!»

Великий князь водил меня по комнатам, показывал старинные портреты великих князей, государей, мы перелистывали с ним альбомы фотографий. Мне все было интересно, я как раз готовился к съемкам фильма «Россия, которую мы потеряли». Потом пили чай в гостиной, рядом вертелся пес Мишка, длинношерстный, палевого цвета «дворянин». Заговорили о собаках.

Я рассказал, какая у нас беда с нашим бассетом Антипом. Вдруг во время прогулки падает на землю и орет благим матом. Врачи ничего понять не могут.

— А вы привезли рентгеновский снимок? — спросила Леонида Георгиевна.

— Жена меня заставила взять, велела показать в Париже собачьему доктору.

— Дайте его мне. Я посоветуюсь с нашим врачом.

Наутро я передал ей снимок, а еще через день — была суббота — позвонил.

— Здравствуйте, Ваше Высочество. Это я, такой-то…

— Леониды Георгиевны еще нет. Уехала к доктору. Позвоните часа через два.

Звоню через два часа. Уже смеркалось.

— Вы знаете, ее еще нет. Я уже сам начинаю волноваться…

Появилась она только в девятом часу вечера. Оказывается: поехала к доктору, тот уехал за город, в предместье; она — туда, он ушел в гости; нашла его в гостях, доктор взглянул на снимок и сразу выписал лекарство; потом она вернулась в Париж и еще долго искала дежурную аптеку.

Лекарство, которое привезла великая княгиня, оказалось чудодейственным. Хватило двух таблеток, и наш Антип до конца своей короткой жизни забыл, что такое боль.

Париж, Париж

Историю эту мне рассказал в 1967 году Саша Милюков, гвардии капитан в отставке, Герой Советского Союза.

«…Первого мая, за неделю до Победы, меня ранило. Был тяжелый бой. Немецкая дивизия прорывалась на помощь осажденному Берлину. Мы остановили ее. Меня даже представили к высокой награде…

И вот лежу я в госпитале. Извлекли мне пулю из плеча, перевязали… А за окнами каждый день салюты, Берлин уже наш, красное знамя над Рейхстагом… А я на госпитальной койке валяюсь. И так мне захотелось в свой полк, к ребятам, чтобы разделить с ними эту невыносимую радость Победы, что стало на мне все, как на собаке, заживать.

На седьмой день, аккурат восьмого мая, чувствую — пора. Выкрали мы с одной симпатичной сестричкой мою одежку, поцеловал я ее на прощание, — «разыщу, обязательно разыщу!» — и был таков.

Стою на улице, вижу, едет большой новенький «Хорьх» с белым флагом на капоте, а в нем немецкий генерал и два офицера. Ищут, стало быть, кому сдаться.

Поднимаю руку, машина остановилась. Показываю им: мол, выметайтесь на хер! Что-то залопотали. «Schnell, Schnell!» — говорю. Не задерживайте, мол, движение.

Ну, сел я за руль и поехал. А куда ехать, понятия не имею. Где он, мой полк? На западе, это понятно. А сколько они за неделю протопали?

Ладно, поеду за солнцем.

Навстречу пленные немцы бредут. Не совсем еще пленные — многие без охраны, с оружием, но — идут сдаваться. К вечеру все-таки разыскал свою часть. А там… дым коромыслом! Только что объявили по радио о капитуляции.

Сразу попал за праздничный стол. Стали мы пить шнапс, пили-пили, и допились вот до чего. Под утро Ленька Елисеев — был у нас один майор шебутной из Одессы — говорит:

— Во какая мысль, пацаны! Машина у нас есть, классная машина… Возьмем на продскладе спирту, колбасы… Сегодня как раз наши дежурят… И махнем в Париж!

Мысль всем понравилась. Хоть бы кто возразил, хоть бы кто затылок поскреб, подумал о последствиях.

— А че, поехали!

— Чего тут ехать-то? За сутки обернемся…

— Да кто нас хватится? Кому мы на х… нужны сейчас?..

И что ты думаешь? Загрузились, сели, поехали. Молодые, пьяные — о последствиях не думали.

Подъехали к американской зоне. Американцы нам откозыряли.

— Куда?

— В Париж.

— О, Париж! Карашо!..

Мы еще с ними по стаканчику виски распили, обнялись на прощание и поехали.

Ну и, значит, пили весь день. Никакой Франции не видели ни хрена. Я лично проспал всю дорогу.

На закате въехали в Париж.

На первой же улице остановили французского гражданина. По-немецки, с русским матерком, помогая жестами, объяснили ему: давай, мол, папаша, показывай, где тут у вас публичный дом?

Встал он на подножку, проехали мы с ним еще один квартал, остановились у какого-то дома. Дверь закрыта, окна погашены. Стали звонить, вышла хозяйка. Французик объяснил ей, чего жаждут русские офицеры… Спрашивает: «Чем господа будут расплачиваться? Доллары? Фунты? Дойчемарки не принимаем…»

Открыли мы багажник, показали: две канистры спирта, мешок колбасы и ящик тушенки…

Что тут началось! Рокфеллеры приехали! Дом осветился, музыка заиграла, вышли мадемуазели… Надушенные, в прозрачных одеждах… А под ними ничего, кроме ажурных чулок…

На рассвете меня будят. Открываю глаза: советский офицер, тоже капитан. Судя по погонам, из контрразведки… (В Париже была советская комендатура.)

Хватаюсь за одежду — не моя. Оказывается, ночью мы бабами менялись. Ну кое-как оделись, вышли на улицу, погрузились в свою машину, смершевцы впереди на своей — тронулись в обратный путь.

Едем молча. «Да, — думаю, — хорошо погуляли… Лувр, Шанз-Элизе, Эйфелева башня… Ни хрена не видели. И чего-то теперь будет?..»

Подъехали к американской зоне. Передняя машина остановилась.