Моцарт - Борис Кремнев

Но вместе с тем ему было и радостно. Ведь этот чудо-ребенок был его детищем, частью его, продолжением его самого. То, что не удалось в жизни отцу, с лихвой наверстает сын. И Леопольд Моцарт в расцвете жизненных сил — ему тогда было всего сорок три года — поступился собой ради сына. Отныне он видел судьбу свою лишь в судьбе сына и жизнь целиком посвятил ему.

Позже, повстречавшись с Вольфгангом и его отцом, знаменитый в то время композитор Гассе неодобрительно заметил, что Леопольд обожает сынка и своей безумной, слепой любовью только балует и портит мальчика. Это, конечно, верно лишь отчасти. Леопольд действительно боготворил свое, как он любил выражаться, «чудо природы». Но любовь его отнюдь не была слепой. С самых ранних лет отец не баловал Вольфгангерла. Напротив, он воспитывал его в строгости, разумно. Леопольд отчетливо понял ту простую истину, которая, к сожалению, не всегда и не всем родителям ясна: чем больше человеку дано, тем больше с него и спросится. Чем легче давалось мальчику ученье, тем выше становились требования отца. Сын хорошо играл заданную пьесу, отец требовал, чтобы она была сыграна отлично; играл отлично, отец требовал превосходного исполнения. Всякий технически трудный пассаж отделывался ювелирно: повторялся бесчисленное количество раз, так, чтобы в любом темпе, начиная с самого медленного и кончая наибыстрейшим, звучала каждая нотка. Именно отцу обязан Моцарт-клавесинист своей поистине бисерной техникой, приводившей современников в неописуемый восторг.

Леопольд методически последовательно и чрезвычайно разумно расширял учебный репертуар маленького музыканта. В хранящейся в «Моцартеуме» второй тетради, где рукой отца написано: «Моему любимому сыну Вольфгангу Амадею к его шестым именинам — от отца, Леопольда Моцарта. Зальцбург, 31 октября 1762 года», — больше сотни разнообразных пьес.

Наряду с занятиями клавесином отец учил малыша игре на скрипке и даже на органе, так что с малых лет ребенок был приучен к повседневному труду и строгой дисциплине. Великое трудолюбие и великая скромность стали отличительными чертами характера Вольфганга. «Его никогда не принуждали ни сочинять, ни играть, — пишет сестра. — Напротив, необходимо было постоянно удерживать его от этого. Иначе он день и ночь просиживал бы за клавесином или за сочинением музыки». А отец дополняет: «Ребенком ты был преувеличенно скромен и даже начинал плакать, когда тебя чересчур расхваливали».

Отец был сурово-требователен к сыну, но и сын оказался не менее требователен к себе. Мальчуган беспрестанно стремился решать все более трудные задачи. Он никогда не довольствовался сделанным, а упрямо старался достичь нового, — того, что выше и значительней прежнего. Андреас Шахтнер живо и ярко рассказывает об этом:

«Однажды после церковной службы я вместе с вашим отцом[2] зашел к вам домой. Мы застали Вольфгангерла занятым, с пером в руке.

Папа. Что ты пишешь?

Вольфганг. Концерт для рояля. Первая часть скоро будет готова.

Папа. Покажи-ка. Воображаю, что за красота.

Отец отобрал у него и показал мне мазню, состоящую из нот, написанных поверх размалеванных чернильных клякс. Маленький Вольфгангерл в своем неведении то и дело макал перо на самое дно чернильницы и, таким образом, всякий раз, касаясь им бумаги, ставил кляксу, но преспокойно вытирал ее ладонью и снова продолжал писать. Сначала мы посмеялись над этой кажущейся галиматьей, но затем отец принялся рассматривать главное — ноты, сочинение. Долгое время он стоял как вкопанный, разглядывая лист бумаги. Наконец две слезы — слезы восхищения и радости — покатились из его глаз.

— Взгляните, господин Шахтнер, — промолвил он, — как все верно, по правилам написано. Только вот жаль, что нельзя использовать. Ведь это так необыкновенно трудно, что ни один человек не сможет сыграть.

Вольфгангерл перебил его:

— На то это и концерт. Надо до тех пор упражняться, пока не получится. Поглядите, это должно идти вот этак.

Он заиграл и сумел ровно столько показать, сколько нужно для того, чтобы мы поняли его намерения. В то время он был убежден, что играть концерт и творить чудеса — одно и то же».

Шло время, Вольфганг рос, а вместе с ним росла и ширилась молва о необыкновенном сыне Леопольда Моцарта. Все, кто слышал Вольфганга, восторженно рассказывали о чудо-ребенке, а те, кто не слыхал, дабы не ударить лицом в грязь, присочиняли кучу небылиц к походившим на выдумку рассказам очевидцев.

Но среди зальцбуржцев было немало и злопыхателей, которые завидовали невероятному счастью, привалившему скромному, незнатному скрипачу архиепископской капеллы. По городу поползли слухи, будто здесь не все чисто, что тут, мол, не обошлось без вмешательства черных сил. «У всех дети как дети, а у этого Моцарта, что девчонка, что мальчишка — мальчишка в особенности — противно воле бога, создавшего людей по образу и подобию своему, похожими друг на друга, ни на кого не похожи. Не иначе, тут дьявол приложил свою руку».

Слухи эти были особенно опасны здесь, в Зальцбурге, — центре церковно-католического княжества. На лысой горе по-прежнему зловеще маячил угрюмый замок. В его казематах во мраке подземелий томились люди, чьи мысли и поступки в чем-либо расходились с официальными взглядами попов. Маленький городок кишел иезуитами.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что Леопольд поспешил объявить, будто чудесный талант дарован его детям богом, что этот талант есть не что иное, как наивысшее проявление милости господней, что мальчику предопределено свыше изумительным искусством своим восславить католическую церковь и вседержителя.

Для большей убедительности он приглашал послушать игру сына на органе. Ведь именно орган — владыка всех инструментов, — являясь непременной принадлежностью храмов, звуками своими сопровождает молитвы, возносимые владыке всех владык.

Князь-архиепископ Зальцбурга Сигизмунд Шраттенбах был большим любителем развлечений. Правда, львиную долю в них занимали женщины и вино. Но Сигизмунд считал себя просвещенным государем, а потому, в подражание великим монархам, не забывал и об искусстве. Помимо капеллы, он содержал и придворный театр, на сцене которого шли пышно обставленные и богато костюмированные спектакли с музыкой зальцбургских композиторов Эрнста Эберлина, Каэтана Адельгассера, Михаэля Гайдна (брата великого композитора). В одном из таких представлений, в комедии «Сигизмунд, король венгерский», в числе других ста с лишним исполнителей выступил и пятилетний «Вольфгангус Моцгарт» (так он поименован в программе). Он пел в хоре мальчиков на сцене.