Поп - Александр Сегень

– Быстро же заканчивается наша миссия! – щерил зубы Бенигсен. – Интересно, на расстрел или куда?

– Скорее всего, на какие-то срочные трудовые повинности, – предположил отец Александр.

Молодцеватый немецкий лейтенант торжественно и красиво произнёс длинную фразу на своём языке. Рядом стоящий переводчик, стараясь говорить столь же торжественно, перевёл:

– В окрестностях города появились бандиты, называющие себя народными мстителями. Ночью они обстреляли немецкие посты. Германская армия понесла потери. В этой связи комендант города Плескау генерал Балангаро-Гравена в порядке репрессии постановил интернировать всё мужское население города Плескау в концентрационный лагерь. Это в шестидесяти километрах от Плескау, неподалёку от монастыря. Просьба проявлять спокойствие ради вашей же собственной безопасности.

– Вот и возродили Православие! – безрадостно улыбался отец Георгий. – «Вкушая вкусих мало мёду, и се аз умираю».

– А почему Плескау? Что за Плескау такое? – удивлялся отец Александр.

– Так Псков по-немецки называется, – пояснил Бенигсен. – А Чудское озеро будет Пейпус. А Новгород – Наугард.

– Не понимаю. А Берлин как?

– Берлин.

– А Кёнигсберг?

– Кёнигсберг.

– Отчего же мы немецкие города точно называем, а они наши переделывают на свой лад?

– Так уж повелось. Впрочем, мы говорим «Германия», а по-немецки «Дойчланд».

– Всё равно мне это Плескау никак не нравится!

Толпа, окружённая оцеплением, продолжала расти. Ещё пару раз объявили, что происходит, куда всех интернируют и по какой причине. Но вот пришёл полковник Фрайгаузен и сердито что-то долго объяснял молодцеватому лейтенанту. Потом обратился к толпе арестованных:

– К сожалению, произошло недоразумение. Под общий приказ генерала Балангаро-Гравена не подпадают священники Псковской Православной миссии. Просьба господ священников выйти из оцепления и принять от нас извинения.

– Хороша же после этого будет к нам любовь жителей! – на сей раз не выдержал и возмутился отец Александр.

И он был прав. Среди арестованных многие были недовольны:

– Тьфу, попы проклятые! И на небе им рай, и здесь выкрутятся!

– Погодите же, отольются вам наши слёзы!

За оцеплением радостно встречала матушка Алевтина:

– Родненький! Хоть вас-то отпустили, и то спасибо!

– Стыдись, матушка, – тихо ответил ей священник. – Нас наглядно от народа отделяют. Что же это, господин полковник! – обратился он к подошедшему Фрайгаузену. – Как же нам после этого людям в глаза смотреть?

– Не волнуйтесь, – отвечал Фрайгаузен. – Через несколько дней их отпустят, а мы объявим, что это благодаря вашим ходатайствам. Всё будет хорошо.

– Хотите сказать, это всё нарочно так подстроено?!

– Ни в коем случае!

– Вы обещаете, что их отпустят?

– Слово немецкого офицера!

15

Спустя несколько дней Фрайгаузен гостил в Риге у митрополита и рассказывал о том, как начала работу миссия:

– После всех недоразумений, вопреки ожиданиям, в народе против священников обозление не разгорелось. Через несколько дней из лагеря под Псковским монастырём небольшими группами стали возвращаться депортированные псковичи. Мы сообщали, что это благодаря заступничеству Псковской Православной миссии. Немного слукавили, но, в общем-то, здесь была доля правды, потому что все священники возмущались приказом коменданта Балангаро-Гравена.

– Это хорошо, что вы так слукавили, – кивал митрополит Сергий. – Такое лукавство не во вред, а только к пользе. Как же они разъехались?

– Всех распределили по приходам, ранее закрытым большевиками. Люди окрестных сёл приходили в Псков с просьбами прислать к ним батюшек. Весьма трогательно. Половина священников осталась во Пскове, половина разъехались по разным сёлам, включая и отдалённые.

– Отцу Александру Ионину нашли храм Александра Невского? – первым делом вспомнил любимого батюшку митрополит.

– Так точно, – улыбнулся Фрайгаузен. – В селе Закаты. Недалеко от места битвы Александра Невского с войском Андреаса Вельвена на Пейпусе… Прошу прощения, на Чудском озере. Храм во имя святого благоверного князя Александра Невского. Известно, что под его фундаментом покоится прах нескольких воинов, которых после битвы на Чудском озере везли ранеными, но они скончались в дороге.

– Прекрасно! Батюшка Александр должен быть счастлив. О таком он мог только мечтать. Закаты большое село?

– Вполне большое. Хороший приход. Озёра Чёрное и Белое. Не так много болот. Места роскошные по своей красоте. Множество грибов, ягод. Неподалёку строится лагерь военнопленных.

Появился новый секретарь митрополита:

– Ваше высокопреосвященство, какой-то человек настаивает на визите к вам. Говорит, что он священник, пострадавший от советской власти, и принёс вам что-то, что вы потеряли.

– Хорошо, сейчас я закончу беседу с господином полковником и приму его.

– Собственно говоря, я должен откланяться и поспешить, – вставая, произнёс Фрайгаузен. – А вечером с удовольствием приму ваше приглашение и приду на ужин.

Как только он удалился, в кабинет митрополита вошёл средних лет мужчина в цивильной одежде, но обликом и впрямь напоминающий священника.

– Благословите, владыко, – подошёл он под благословение.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Кто вы?

– Я принёс вам ваши чётки, которые вы потеряли, когда в Ригу входили немецкие войска.

– Благодарю вас, очень рад, добро пожаловать.

16

Глубокой ночью Лёшка Луготинцев постучался, наконец, в заветное окошко.

– Маша! Это я, Машенька! Я дошёл! Я в плен не попал, прорвался! Открой, Маша!

Вместо ожидаемого любимого лица в окне возникло другое – лицо Машиной матери.

– Лёшка?

– Я, Васса Петровна! Машу позовите!

– Погоди. Ступай к двери.

У дверей Алексея встречал уже отец Маши, Николай Николаевич. Увидев его, Лёшка сразу понял: не будет радости. Прошли в сени. Торопцев поставил на стол керосиновую лампу.

– Садись, солдат. Васюша, дай человеку поесть.

Появилась сонная, но светящаяся любопытством мордашка младшего, шестилетнего Костика.

– Привет, Костик!

– Привет! А у нас Машу убили! – простодушно объявил Машин брат.

– Костя! Иди спать! – сурово прошипела на него Васса Петровна и вытолкала вон.

Табуретка поплыла из-под Алексея. Усталый, голодный, он почувствовал, как проваливается куда-то… Но, к своему удивлению, скоро обнаружил, что продолжает сидеть за столом, что горит керосиновая лампа, а в тарелке светится голубовато-белым гречневая каша, залитая молоком.

– Вчера девять дней было, – промолвил Николай Николаевич.

Васса Петровна тихо зарыдала в салфетку и ушла.

– Не понимаю, – сказал Луготинцев.

Торопцев долго не мог произнести ни слова. Видно было, что стоит ему заговорить, и он тоже разрыдается. Наконец, мужик собрался с силами и заговорил, стараясь рассказывать, будто о чём-то постороннем и не имеющем к нему никакого личного отношения.

– Они купались на Чёрном озере. Много ребятишек, наши все там были. И дочери, и Костя. Подъехали два немца на мотоцикле. Один из озорства стрельнул… Никого не задело, только Машу. Наповал. Ты только… Если заплачешь, у меня может сердце лопнуть. Сам откуда?

– Отвоевался. Даже не знаю, как не зацапали меня немцы. Одной мыслью спасался: «Иду к ней». Однополчан всех поубивало, а большинство – в плену. Далеко фронт?

– Говорят, уже за Новгородом, а там – кто его знает. Дальше тебе идти нет смысла.

– Немцев много в Закатах?

– Совсем мало.

– Понятно. Пойду к своим.

– Ты что же? Дома ещё не обозначился? Сразу к нам?

– Ага.

17

Через неделю после праздника Преображения, солнечным и пригожим августовским днём отец Александр, матушка Алевтина и отец Сергий Ефимов ехали на коляске, запряжённой полудохлой лошадкой, из города Пскова в село Закаты. Имущество при отце Александре было никакое – нехитрый багаж в одном чемодане и пакет с медикаментами, несущими в основном дезинфицирующие свойства. При себе он также имел хлебные карточки и пропуск на гильзовой бумаге. Матушка бережно прижимала к себе любимого полосатого котика. Морда у него была крайне недовольная.

Бедному отцу Сергию по делам, связанным с миссией, предстояло ехать вдвое дальше, аж до самого Гдова. Он рассказывал о том, что ему довелось претерпеть в июне, когда по всей Прибалтике шли неслыханные по своему размаху аресты:

– Меня схватили за девять дней до начала войны. Сразу повели на допрос и, не говоря ни слова, без каких-либо обвинений, хватают за волосы и хрясь рылом об стол! Кровища из носу так и хлестанула. Никогда бы не подумал, что во мне, старом, столько ещё крови осталось. Но меня ещё не сильно истязали, а вот вашего друга протоиерея Иоанна… У него ещё фамилия такая хорошая…

– Лёгкий, – подсказала матушка.