Три жизни Жюля Верна - Кирилл Андреев

Перед самым отъездом Жюль все же побывал на площади Вогезов. Начинающий поэт хотел видеть дом № 6, где с 1830 года жил Виктор Гюго, властитель его мечты.

Уснувшие стены, высокие окна, наглухо закрытые белыми жалюзи, дремлющие крыши старых домов, окружающих площадь, – все это заставило Жюля вспомнить, что он в самом сердце старого Парижа.

В этом уснувшем мире, где лишь чудовищные дымовые грубы казались бодрствующими, оживали тени людей, некогда обитавших на площади, носившей тогда название Королевской. Дом № 6, именовавшийся раньше отелем Геменэ, принадлежал Марион де Лорм. Кардинал ришелье, Корнель, Мольер, мадам де Савиньи жили в соседних дворцах. Площадь в те годы была местом встреч элегантного общества… Молодому Верну это прошлое казалось таким живым, таким могущественным! Вероятно, он не смог бы поверить, что королевская Франция доживает свой последний год.

Лето Жюль провел в Провансе, у представителей старшего поколения семьи Вернов. Это был заслуженный отдых после успешно выдержанного экзамена. Зима должна была пройти в усиленных занятиях, в подготовке к последнему экзамену. В феврале 1848 года Жюль должен был получить ученую степень лиценциата прав и звание адвоката. Двадцатилетний адвокат мэтр Жюль Верн! Контора Берн и Верн на Кэ Жан Бар!

В феврале 1848 года весь Нант был потрясен известиями из Парижа: на улицах столицы баррикады, король бежал в Англию, во Франции провозглашена республика!

С лихорадочным возбуждением молодой Жюль Верн следил за событиями этого великого года по доходившим в Нант столичным газетам, по слухам, по рассказам приезжих из Парижа. Все это было смутно и неопределенно и не вмещалось сразу в его голову. Перед ним сразу открылось два новых измерения – прошлое и будущее Франции. За спиной возник призрак девяносто третьего года, великий и ужасный, по определению Виктора Гюго. Впереди смутно сверкали очертания грядущего, которое молодому мечтателю казалось лишенным пятен, как солнце, по мнению Аристотеля.

…10 ноября 1848 года, в девять часов вечера, почтовая карета компании «Мессажери Паризьен», запряженная четырьмя першеронами, тронулась со своей стоянки на площади Граслен. Последним впечатлением путешественников был гранитный фонтан на площади рояль с большой мраморной статуей, аллегорией города Нанта, и тринадцатью бронзовыми 'статуэтками, изображающими тринадцать рек, впадающих в Луару на территории города.

Карета должна была прибыть в Тур рано утром, чтобы поспеть к первому поезду, отправляющемуся в Париж. Среди пассажиров экипажа было двое молодых людей, уезжающих в столицу для окончания образования: Эдуар Бонами и Жюль Верн.

Молодые люди спешили. Четвертого ноября национальное собрание приняло новую конституцию Второй французской республики, и двенадцатого ноября на площади Согласия должно было состояться ее торжественное провозглашение. И правительство вновь рожденной Второй республики, во главе с президентом принцем Наполеоном Бонапартом, деятельно готовилось, чтобы торжественно отметить этот день.

Но был ли этот день праздником французского народа? Тогда как французская буржуазия ликовала – она праздновала свою победу, кровавую расправу над парижским пролетариатом, впервые в мире поднявшим красное знамя социальной революции, – простые люди Парижа – ремесленники, рабочие, безработные – смотрели на этот «праздник» как на траурное событие: он напоминал им о жертвах, о крови, пролитой на мостовых Парижа.

Молодой Жюль Верн это видел, но не мог этого понять. Для него слова «революция», «республика», «свобода» были всеобъемлющими понятиями, за которыми он не видел живых людей, их произносивших, придававших им разный смысл. Ведь по-разному они звучали для рабочего Альбера, члена Временного правительства, пришедшего на заседание во дворец в рабочей блузе, прямо из мастерской; для буржуазного республиканца Ледрю Роллена и для принца Бонапарта, ставшего президентом, чтобы задушить молодую республику окровавленными руками.

Но чем меньше знали о республике Жюль Верн и его друг Бонами, тем нетерпеливей стремились они в Париж – сердце Франции, чтобы увидеть все своими глазами.

Однако на вокзале в Туре путешественники увидели только специальный поезд, предназначенный для национальных гвардейцев.

– Где ваши сабли и мундиры, господа? – спросил блистающий парадной формой жандарм.

– В наших чемоданах, – с апломбом заявил Жюль.

– А депутаты вашей коммуны, которых вы должны сопровождать?

Увы, молодые люди попали в ловушку! Улизнув в темный угол, они наблюдали, как вагоны наполнялись вооруженными гвардейцами армии победившей буржуазии, как уполномоченный префектуры отдал сигнал к отправлению. Пассажирский поезд шел только через несколько часов, и друзья опасались, что они не успеют на церемонию, которая для них, родившихся после реставрации, была символическим завершением тысячелетней истории королевской Франции.

Они прибыли в Париж в воскресенье 12 ноября, поздно вечером. На площади Согласия догорали последние факелы, холодный ветер рвал намокшие и потемневшие флаги, падал мокрый снег. Ярче всего запомнились отряды солдат, занявшие все соседние улицы, и бледные лица парижан: для обитателей мансард ранняя зима была почти что общественным бедствием. Все это слишком походило на похороны революции, которой Жюлю Верну не пришлось увидеть.

В первые же дни пребывания в Париже юноша буквально набросился на газеты, журналы и памфлеты великого революционного года, чтобы восстановить всю его историю, весь путь революции, лишь эхо которой доносилось в родной ему Нант. И события, о которых он не знал, заново прошли перед его глазами.

22 февраля возмущенное и доведенное до отчаяния парижское население вышло на улицы, и могучая демонстрация народа прошла по улицам столицы. К вечеру на некоторых окраинах, где ютились рабочие и ремесленники, стихийно выросли баррикады.

Но даже и тогда король Луи Филипп, лицо которого было похоже на сгнившую грушу, а карикатуристы изображали его не иначе, как в нижнем белье и с большим зонтиком, – даже тогда король не понял, что это не мятеж группы недовольных, а демонстрация французского народа, восставшего против ненавистного ему королевского правительства.

– Вы называете баррикадами опрокинутый кабриолет? – иронически спросил король своего министра полиции.

Нет, это не был мятеж, это была революция. 23 февраля в Сент-Антуанском предместье, населенном рабочим людом, прогремели первые выстрелы. В ответ на провокационный выстрел человека, оставшегося неизвестным, прозвучал залп. И этот залп королевских солдат опрокинул французскую монархию.