Страшила - Майкл Коннелли

В ответ на ее прочувствованную речь я лишь пожал плечами. Теперь это были ее проблемы, не мои. Через двенадцать дней я покину газету навсегда.

— Ладно. Что сделано, то сделано, и теперь уже ничего не изменишь, — сказала она после паузы. — Но повторяю, мне жаль, что ты уходишь. Мне всегда нравилось работать с тобой.

— Ну, у меня еще есть немного времени. Возможно, за оставшиеся две недели мне удастся раскопать какой-нибудь интересный материал и произвести сенсацию, которая и будет сопровождать мой уход.

Она вся засветилась от улыбки.

— Это было бы великолепно!

— Кстати, что-нибудь любопытное сегодня в сводках по городу проходило?

— Ничего особенного, — произнесла Дороти уже без прежнего энтузиазма. — Намечается встреча шефа полиции с чернокожими лидерами по поводу убийств на расовой почве. Но такие встречи происходят регулярно и всех уже задолбали.

— Ну, раз так, отправлюсь-ка я с Анджелой в Паркер-центр. Вдруг нам удастся зацепить там что-нибудь вкусненькое?

— Очень хорошо.

Несколькими минутами позже мы с Анджелой уже сидели в кафетерии газеты с полными стаканчиками горячего кофе и разговаривали. Кафетерий находился на первом этаже, и в начале прошлого века, когда журналистов не разводили еще по отдельным помещениям и клетушкам, именно здесь от начала и до конца создавалась и версталась «Лос-Анджелес таймс».

Беседа у нас с Анджелой поначалу не заладилась. Повторяю, я слишком мало ее знал. Видел несколько минут, когда шесть месяцев назад Фаулер водила эту девушку, только что поступившую к нам на работу, по новостному залу, знакомя с сотрудниками. Но с тех пор я ни строчки вместе с ней не написал, ленчем ее не кормил, кофе не поил и в питейные заведения, которые посещали наши редакционные зубры, не водил. Если разобраться, я с ней даже парой слов не перекинулся.

— Вы откуда приехали, Анджела?

— Из Тампы. Училась в Университете Флориды.

— Хороший университет… Факультет журналистики посещали, да?

— Диплом уж точно писала по журналистике.

— А криминальные или полицейские репортажи вам писать не приходилось?

— Прежде чем приступить к диплому, я два года проработала в печатных изданиях Сент-Пита. И год из этих двух посвятила писанию статей о преступлениях.

Я глотнул кофе, почувствовав, как он теплой волной растекся у меня по желудку. Мне обязательно следовало подкрепиться, поскольку последние двадцать четыре часа мой организм категорически отказывался принимать пищу.

— Вы работали в Сент-Питерсберге? Говорят, там бывает не более двух-трех дюжин убийств в год.

— Бывает и меньше. Если год удачный.

Сказав это, она улыбнулась, почувствовав заключавшуюся в ее словах иронию. Как известно, криминальному репортеру нужно, если так можно выразиться, хорошенькое убийство, чтобы написать хороший репортаж. И удача криминального репортера почти всегда сопряжена с большой человеческой неудачей, обыкновенно именуемой трагедией.

— Здесь все по-другому, — сказал я. — Удачным считается год, когда количество убийств не превышает четырех сотен. Очень удачным. Так что Лос-Анджелес — ваш город, если хотите писать об убийствах и преступлениях. Серьезно писать, а не в ожидании того, что вам подвернется другая тема — более перспективная. Если так, тогда, конечно, это вам вряд ли понравится.

Анджела покачала головой:

— Меня мало волнуют другие темы. Я хочу заниматься только этим. То есть писать репортажи об убийствах. Более того, я хочу писать об этом книги.

Мне показалось, что она говорила искренне. Я тоже был молодым, искренним и преданным своему делу. Когда-то, целую вечность назад.

— Ну что ж, — произнес я. — Предлагаю вам прогуляться по Паркер-центру. Там встречаются интересные типы. В основном детективы. И они вам помогут. Но только в том случае, если вам удастся завоевать их доверие. Если же нет, то единственное, на что вы можете рассчитывать, — это пресс-релизы.

— Но как мне добиться этого, Джек? Как завоевать их доверие?

— Со временем вы об этом узнаете. Ну а пока пишите статьи и репортажи. Максимально честные, объективные и точные. В основе доверия лежат дела. Стоит запомнить еще кое-что. В этом городе у копов полно знакомых, информаторов и осведомителей, и сведения о репортерах распространяются в их среде очень быстро. Если вы честны и справедливы, они скоро узнают об этом. Но если, к примеру, будете спать с одним из них, то они об этом тоже очень скоро узнают. Кстати, если такое случится, доступ в полицейскую среду вам будет закрыт. Полностью. Уж таковы законы этого сообщества.

Моя граничившая с цинизмом и грубостью откровенность, похоже, ее покоробила. Ничего, ей придется привыкнуть к таким речам, коль скоро она хочет иметь дело с копами.

— И еще одно, — сказал я. — Каждый коп — человек чести, склонен к благородным порывам и отзывается на них, хотя тщательно это скрывает. Разумеется, я настоящих копов имею в виду. И если вам удастся в своих репортажах затронуть эти струнки, сыграть на них, то с этих пор коп — ваш друг навек. Так что не забывайте в своих писаниях, образно говоря, рассыпать крохи благородства. Это вам зачтется. Обязательно.

— Хорошо, Джек. Я постараюсь.

— Ну, раз так, все у вас будет хорошо.

Пока мы бродили по Паркер-центру и я знакомил Анджелу с народом, нам заодно удалось столкнуться в отделе нераскрытых преступлений с одним любопытным случаем. Это старое дело только что раскрыли благодаря тому, что в недрах отдела хранения доказательств министерства юстиции нашли наконец запропастившиеся куда-то анализы образцов ДНК, взятых с тела жертвы, пожилой женщины, убитой и изнасилованной двадцать лет назад, и прокрутили их через главный полицейский компьютер. Один образец полностью совпал с ДНК некоего парня, отбывавшего ныне срок в тюрьме Пеликан-Бей за попытку изнасилования, так что на преступника, которого еще не успели освободить на основании закона об условно-досрочном освобождении, завели новое дело прямо в тюрьме. Случай, конечно, не сенсационный, поскольку убийца уже находился за решеткой, но написать небольшую заметку по этому поводу все-таки стоило. Широкая публика любит читать истории о неотвратимости наказания и насчет того, что, как веревочке ни виться, конец у нее рано или поздно обнаружится. Последнее, впрочем, касалось в основном экономических преступлений.

Когда мы после похода в Паркер-центр вернулись в новостной зал, я попросил Анджелу набросать статейку — кстати, первую из серии «криминальных» со времен ее водворения в стенах «Лос-Анджелес таймс» — о только что услышанной нами истории, а сам решил любой ценой добраться до миссис Ванды Сессамс. Удивительное дело: все, что было связано с прошлой пятницей, вызывало у меня повышенную эмоциональную реакцию.

Поскольку в записях электронного коммутатора новостного зала номера телефона миссис Сессамс не осталось, я провел быструю проверку всех других электронных ресурсов «Лос-Анджелес таймс», где этот номер мог, образно говоря, «заваляться», и, не обнаружив такого, позвонил детективу Гилберту Уокеру из полицейского управления Санта-Моники. Уокер числился главным дознавателем по делу Алонзо Уинслоу, арестованного по подозрению в убийстве Дениз Бэббит. Если честно, я особых надежд на этот звонок не возлагал. Во-первых, я не знал лично упомянутого детектива, а во-вторых, Санта-Моника проходила у нас в новостях крайне редко. Это было довольно спокойное в криминальном отношении прибрежное поселение, располагавшееся между Венисом и Малибу. Там имелись, правда, проблемы с вторжениями бездомных, но серьезные преступления случались не часто. И хотя местный отдел по расследованию убийств расследовал ежегодно несколько убийств, почти все они происходили на бытовой почве и интереса для широкой публики не представляли. Что же касается убийств на пляжах, то ими занималась так называемая пляжная полиция, а они формально к Санта-Монике не относились. Убийства вообще куда чаще происходили в южной оконечности Лос-Анджелеса, так что обнаруженный в Санта-Монике женский труп в багажнике, должен был, по моему мнению, рассматриваться там как случай отнюдь не ординарный.

Мой звонок застал Уокера на рабочем месте. Детектив разговаривал со мной довольно любезно, пока я не отрекомендовался репортером из «Таймс». После этого голос у него стал словно замороженный. Что ж, такое бывает. Я проработал в этом городе криминальным корреспондентом семь лет, почти всех копов знал лично, а многих даже считал своими приятелями и источниками информации. Но иногда бывало так, что мне не удавалось связаться с человеком, который вел то или иное дело, и я, пользуясь своими связями, получал необходимую информацию через голову следователя, а подобное не забывается. Вывод: всех знать невозможно, как, равным образом, быть всеми любимым и уважаемым. Это не говоря уже о том, что пресса и полиция довольно часто вступали между собой в конфронтацию по поводу того или иного дела. Как уже было сказано выше, средства массовой информации — цепной пес общественности, защищающий ее интересы, а никому, включая полицию, не нравится, когда за вами подглядывают в процессе исполнения вашей профессиональной деятельности. Так что между двумя организациями — полицией и прессой — с незапамятных времен пробежал холодок отчуждения, и существовало, скажем так, некоторое взаимное недоверие. Настороженное отношение со стороны полиции касалось прежде всего щелкоперов — неглубоких журналистов-торопыг и любителей сенсаций, которые, быстро накропав репортаж, обращались к полицейским лишь для уточнения некоторых деталей.