Нечисти - О'Санчес

– Гурман, Турман да Дурман – они в Конотопе, сезон охотничий, на зомбарей да на чокнутых ведьмачек ходят, друг выпросил. А Мурман – никудышный, глаза синие, вот и взял в дом. Ни злобы в нем нет, ни ума. Сбежал давеча, задрал хряка у Филатовых. Зачем? Поди спроси. Платить пришлось. Дармоеды они – что твой Васька, что мой Мурман. Одно слово – домашние. Вот Дуська – не зря жила и геройски погибла. Возьми хоть коня, быка – уважаю, у них достоинство есть. Козел – то же самое – самостоятельное животное, а эти – так, теребень холопская, захребетники.

Ленка, несогласная с этими речами, ухватила под мышки кота и пересадила к себе на колени. Васька равнодушно отнесся к моральному осуждению и приговору дяди Пети, он только что от пуза натрескался чуть подкисшей сметаны и хотел просто подремать под уютную щекотку и почесывание на руках у новой хозяйки.

– Ну, ладно, Федоровна, я в общем и целом все понял, ближе к полночи, без нескольких минут, я нагряну. – Подмигнул Ленке: – Не робей, красавица, мы такие резюме зеленкой будем мазать… Ну, еще кружечку и пойду. Ох, жарко, зря пиджак надевал…

Без четверти полночь ввалился в избу дядя Петя, вроде и не хмельной, но весь будто бы на пружинках, глазки блестят, кулаки сжимаются да разжимаются… пахнет от него лесом и тиной…

– Ленка, на-ка, подарок, дескать! Как даме от джентльмена.

– Что это? – удивилась Ленка, вертя в руках ветку полузнакомого растения, с единственной шишечкой среди узеньких, фигурной вырезки листьев…

– Папоротник. Сегодня мой счастливый день, Ивана Купала. Засекай: через десять минут цветок появится. Только пока не распустится и не отвердеет – не нюхай, откусит нос – и весь привет на сто оставшихся лет! Да и не пахнет он, а от вражеского глаза отведет, ну, как шапка-невидимка. Только шапка в сказке, а папор – здесь. Федоровна, дверь я запечатал, время есть, ставь самовар.

– Да уж только вскипел. Садись, Петр Силыч, сейчас начнется, чувствую… Лен, ты-то сама что ощущаешь?

Ленка выпрямилась на стуле, прислушалась к себе…

– Ничего не ощущаю. Сердце стучит, страшно, но не конкретно, а по памяти… Понимаете, баб Ира?…

– Ну и ладно бы. Васятка, иди-ка поближе, не ходи где попало.

– Пе… дядя Петя, а почему папоротник расцветет в полночь по местному времени, а не по поясному? Вы ведь знаете, что наше время отли…

– Ленинский декрет? Да уж знаю, помню, грамотен. Тут все дело в том, что колдовство – это только при человеке бывает, а без человека, при динозаврах, к примеру, и колдовства небось не было. А где человек, там и обычай. Сказано – в полночь папору цвесть, он и декретного времени послушается вместе с людьми. Вот как. А без человека папор так и вообще не расцветет. А будет цвет, так вглядись как следует: цветок этот – нежить. Потому и опасен: где прибыток, там и капкан. Во, во, во! Смотри как пошел… Не нюхай только…

Шишечка лопнула беззвучно, и желтое пятнышко стремительно выросло, превратилось в бутон размером с куриное яйцо. Бутон в свою очередь раскрылся в плоское блюдечко цветка о семи лепестках, лепестки даже при электрическом свете давали свой собственный блеск, очень приглушенный и чем-то неприятный. Метаморфозы продолжались не более минуты, еще минуту Ленка подождала и решилась пальцем потрогать лепестки.

– А они теперь как каменные, трогай смело, не сломаешь. Но лучше не пробовать его бить да ломать, потому что если обидится – накидает подлянок по самое некуда. Понюхай… видишь, ничем не пахнет… нет, ни в коем случае никуда не клади, только в руках, в смысле – в любой руке держи, но с рук не выпускай, сразу… заболеешь, гм… А под утро, с первым кукареку, он сам осыплется. Еще с ним клады хорошо искать, но сегодня нам не до кладов…

Мощный удар потряс дубовые двери, один, второй, зазвенели стекла и посуда в шкафу, кот вскочил на руки к бабке Ире, Ленка бросила взгляд на дядю Петю: тот поставил пустое блюдце на стол, отер рукавом потный лоб и мокрые губы и с гнусной ужимочкой пропел:

– Кто т-а-аммм?

– Посланник.

Дядя Петя вынул из кармана носовой платок, утерся как следует, согнал с лица ухмылку, откашлялся и позвал уже басом:

– Войди, товарищ посланник!

Бабка Ира с беспокойством зыркнула на дядю Петю, но промолчала. Ленка обеими руками вцепилась в цветок, глаза ее против воли смотрели на обитую дерматином входную дверь.

Тяжеленная дверь распахнулась настежь, резко, вот-вот готовая слететь с пудовых петель. Через невысокий порожек из темных сеней в комнату медленно и бесшумно вошел гость. Он выглядел как человек, высокого роста, с прямой осанкой. Тело его, от шеи до пола, было сокрыто под одеянием, которое Ленка назвала про себя хитоном. Был он лыс, худощав, темен ликом, неподвижные, без возраста, черты лица его не выражали никаких эмоций, разве что хищной тусклой зеленью светились глаза. Посланник сделал два шага и остановился, словно уткнулся в стену. Глаза его медленно осмотрели комнату, взор остановился на дяде Пете, все так же сидящем во главе стола, лицом к двери.

– Я не вижу ту, за которой пришел, но она здесь. Напрасно ты, насекомое, пытаешься помешать неизбежному. Я пришел за девушкой и уйду с ней, так повелел пославший меня.

– Смотри какая цаца! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь! Гы-ы… – От смеха дяди Пети стол мелко затрясся, но глазки колдуна зорко следили за незнакомцем.

– Сними преграду, червь, не препятствуй воле Всемогущего, не умножай гнева Его, ибо послал меня Люцифер.

– Да хоть бы сам Мефистофель! – Дядя Петя вцепился толстыми пальцами в столешницу, захрюкал, загыгыкал жирно, затряс щеками, в полном восторге от собственной остроты.

Руки Посланника, до этого опущенные вдоль туловища, вскинулись на уровень плеч, из раскрытых ладоней полыхнули темно-багровые молнии прямо в хохочущую грудь. Дядя Петя поперхнулся, крякнул, стул под ним затрещал, захрустел, но он уже оттолкнул пузом массивный стол и встал. Посланник выпустил еще две молнии и еще… На третьем ударе дядя Петя, наконец, добрался до Посланника, в его левой ручище, толщиной с кабаний окорок, вдруг оказался кистень на цепи, и он ударил им посланника Ада безо всяких премудростей в лоб. Тот замер, словно окаменел или замерз, во всяком случае Ленка видела, что взор Посланника погас, губы и руки замерли… Но дядя Петя взмахнул правой рукой и набросил на Посланника нечто вроде черного мешка, но не из ткани, а как бы из полупрозрачной тьмы. Кистень исчез, а дядя Петя стал сноровисто пахтать ладонями воздух вокруг замершей фигуры, словно он взялся лепить невидимую снежную бабу. Фигура под его ладонями очень быстро начала уменьшаться в размерах, а дядя Петя все лепил и лепил, постепенно оседая на корточки.

– Федоровна, у тебя пустая бутылка найдется?

– Да как не быть! Тебе какую? Сабониса? Или помене? Петр Силыч, какую тебе?…

– Да, все равно, лучше бы на винте.

– Чекушка экспортная есть с крышкой, но выпита. Нужна тебе?

– Вот ее-то мне и давай… Во-о-от… Я его в джинна переделаю… – дядя Петя довольно засопел, умяв, наконец, большим пальцем какую-то замазку, либо сургуч вокруг бутылочного горлышка. – С-с-с, горячо… Вот будет кому-то сюрприз-нежданчик лет через тысячу!… Гы-ы… Осенью на Чудское поеду, да там и оставлю… Смотри, смотри, очнулся… Еще и шевелится, тварь… – Дядя Петя сунул чекушку в карман своих необъятных джинсов, вернулся к столу, поменял стул и опять сел.

– Давай-ка, Федоровна, быстренько еще по кружечке, а то, чую, опять гости пожалуют… О-о! На дворе – ого – целый сабантуй идет, хорошо, что я Мурмана не взял, извели бы напрочь. Тут не до чаю… Да чего они, Лена Батьковна, к тебе прицепились, адовые-то? Чудеса!…

Дядя Петя ткнул пальцами – и входные двери мгновенно захлопнулись. Пробормотал – и поверх дверей легла синеватая пелена, слоем в ладонь. Садиться он уже не пожелал: встал посреди комнаты, руки в боки, принялся заново осматривать стены и потолок. Все замерли – старая ведьма Ирина Федоровна, кот Васька у нее на руках, Ленка с трепещущим цветком… И вдруг стало слышно, как потрескивают, гудят оконные рамы, стекла словно сопротивляются напору извне… но только это не ветер…

Вроде бы и не было удара, но защитная пелена в клочья разлетелась по сторонам, а дверь попросту упала внутрь. Дзинькнули лампочки в люстре и свет погас, но почти в то же мгновение комната непонятно как осветилась мрачным, тускло-красным цветом. В горницу тяжко вступил новый гость. Абсолютно голый, с темно-багровой кожей, ростом он был примерно как дядя Петя, под притолоку, однако в широченных плечах его не было старческого жира, все тело чудовищно пучилось мышцами. Но его лицо… Ленка навсегда запомнила его, но ни разу ей не удалось описать его словами или рисунком… неземная печаль в изгибе рта и грубая, всепокоряющая мощь его взгляда… Словно бы он коснулся ее сердца…