Тсантса - Морис Сантос

- Ну что я могу поделать? Я разочарована...

И отказалась пояснить. Я понял, что она подразумевает тсантсу, но, поскольку мыслыоб этом пробудила во мне воспоминания относительно постыдной сделки с Санчесом, а также ужас от того, что я позорно поддался соблазну, я отверг такое объяснение, как слишком наивное, и впервые в своей жизни воспользовался распространенным американским правилом: " Не стоит об этом говорить".

Несмотря на ее отчуждение в последнее время, я всей душой желал возвращения Санчеса, хотя совсем недавно одно воспоминание о нем бросало меня в дрожь.

У меня было смутное подозрение, что очень многое зависело от его возвращения. Даже теперь я сомневался, действительно ли мисс Хойет жаждала овладеть этой тсантсой. Что ее привлекало, так это сама идея заставить меня уступить, лучше даже сказать, сдаться.

Поневоле у меня возникло ощущение, что, если я буду поддаваться ее прихотям, она не станет более противиться мне. Это был бы "справедливый обмен", что является основой любого разумного ведения дела. Как вы видите, я даже не пытаюсь вдохнуть поэзию в наши отношения. Я думаю, так бывает только в кинофильмах. Более того, я чувствовал, что это положит конец напряженности между нами, которая возникла из-за ее же капризов.

Вследствие жаркой погоды, стоявшей тогда, в селениях на границе с Бразилией и в соседних с севера странах появились случаи заболевания желтой лихорадкой. Власти очень разумно тут же издали указ для жителей столицы о необходимости профилактических прививок.

Миссис Хойет и я пошли в клинику, где производилась иммунизация. Элис отказалась присоединиться к нам.

Это стало причиной ее гибели, так как недели через три она оказалась в госпитале с этим опасным заболеванием.

Представьте себе, каково было мое состояние: мне не разрешали видеть больную. В этот самый момент, когда она висела на волоске между жизнью и смертью, появился Санчес. Опять швейцар сообщил, что со мной хочет поговорить какой-то человек, но на сей раз я догадался, о кем идет речь.

Я послал Санчесу записку с просьбой подняться ко мне в комнату. Через несколько минут он появился все с тем же неизменным кожаным ранцем, на который я на сей раз уставился со страхом. Что в нем было?

Но, поверите ли, так уж устроен человек, я отчасти был даже рад его визиту. В конце концов, это был последний акт драмы, ставшей для меня невыносимой. Этот акт следовало доиграть до конца, и я с нетерпением ждал, когда опустится занавес.

Санчес, не обращаясь ко мне со своими обычными приветствиями, сразу открыл ранец и с величайшей предосторожностью, которая так не соответствовала его грубой внешности, развернул несколько ярдов шелка, в котором покоилась тсантса.

И вот она была извлечена на свет божий. Я испытал настоящий шок, настолько она была не похожа на то, что я предполагал увидеть.

Не знаю, почему, но я настроился на то, что увижу тсантсу белого человека с волосами орехового цвета, которые, подходя к голубоватому оттенку чисто выбритого подбородка, в то же время будут противоречить желтоватой бледности его кожи.

Но у этой тсантсы были удивительно тонкие светлые шелковистые локоны, которые оживали при малейшем движении головы, как будто были на действительно живом теле.

Лицо было цвета молочной белизны, а курносый нос был весь усыпан веснушками, как у английских подростков.

И тут у меня мелькнула мысль, что мне предлагают тсантсу, сделанную из головы юноши, студента или, скорее всего, школьника старших классов.

Я отказался прикасаться к этому "фрагменту трупа" (так я про себя ее назвал) и умолял Санчеса завернуть тсантсу опять в шелк, из которого он ее вынул жестом сентиментального заклинателя или мага.

Я смутно сознавал, что это было не давно сделанное, но нечто новое, ужасающе новое изделие, свежесть которого подчеркивалась молодостью самой жертвы.

Более того, поведение Санчеса усилило мою мысль.

- Сожалею, - сказал он, - но меня не устроят сто тысяч песо. Слишком многих пришлось заставить держать язык за зубами, а это не так легко, как закрыть рот этой тсантсе. Совесть ценится очень дорого. Поэтому вы должны мне двести тысяч песо.

Мне был настолько невыносимо отвратителен Санчес (и я сам), что в тот момент никакая сумма не показалась бы мне слишком большой, лишь бы поскорее от него избавиться. Не возразив ни слова, я немедленно дал ему чек на требуемую сумму.

Санчес ушел, оставив шелковый сверток на столе. Когда я прятал это жуткое приобретение в ящик стола, дверь вновь открылась.

- Послушайте, - из-за двери показалась голова Санчеса, если в национальном банке поинтересуются, за что уплачен чек, скажите, что купили драгоценный камень.

Дверь закрылась. Таким образом, драма подошла к концу, и с этого момента я буду наслаждаться более приятной жизнью. По крайней мере, так я считал тогда.

Прямо на следующий день миссис Хойет, не дожидаясь моего ежедневного визита с целью справиться о здоровье Элис, которая все еще была на карантине, попросила меня прийти к ней домой, где, к моему величайшему удивлению, меня сопроводили в ее комнату.

Слова, с которыми она приняла меня, отбросив в сторону обычные любезности, заставили меня понять, что случилось и почему она нарушает правила приличия, пригласив прямо к себе.

- Элис умерла, - произнесла она совершенно спокойно. - Вы не поможете мне выполнить необходимые формальности для похорон? Ну, ну, успокойтесь, - добавила она, увидя, как я побледнел. - Быстрее! Налейте немного виски; вам полегчает.

Это были ее единственные слова сочувствия. Три последующих дня прошли в молчании. Похороны были очень немноголюдные; очевидно, страх перед инфекцией свел количество пришедших попрощаться до минимума.

Через день миссис Хойет сказала мне, что решила вернуться в Бостон, где вторично закажет поминальную службу. Она дала понять, что ее дальние родственники в Бостоне посчитают мое присутствие при этом бесполезным, если не сказать большего. Как я мог после этого настаивать?

Я помог ей достать удобное место на пароход, идущий в Филадельфию, и решил отправиться при первой же возможности в Европу.

Мне казалось, что дальнее путешествие может слегка облегчить тяжесть переживаний.

В действительности, я обманывал себя. Именно здесь, в Марселе, я почувствовал общий упадок сил и духа. То, что я сейчас вам скажу, в самом деле очень странно. Никто не склонен верить тому, что я говорю, и все, на кого я полагался, неизбежно приходили к выводу, что я выжил из ума. Я не стану просить вас поверить мне, только выслушайте меня. Нельзя ожидать, чтобы люди верили в то, что непостижимо и выходит из ряда вон.