Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою - Герберт Крафт

Красный, черный, коричневый — будучи ребенком, я этого не понимал. Поэтому лозунги нового Рейха «ОДИН народ, ОДИН Рейх, ОДИН вождь!» обещали и мне, что будет покончено с враждой между братьями. Я видел, как социалисты со своими пулеметами занимали позиции и направляли оружие на людей своего города. Я видел, как резервисты, вооруженные тяжелыми пулеметами, двигались с места своего сбора в Залезианерхоф, чтобы сделать то же самое с «красными», я видел, как федеральная армия выезжала с артиллерией, чтобы для установления мира и порядка палить в отцов и братьев. Чтобы понять это, надо быть действительно взрослым, здоровому мозгу мальчишки это было не под силу.

Слава богу, эта эпоха миновала. Жертвы тех лет должны оставаться для нас вечным предостережением.

Когда я очнулся от своих мыслей и выглянул из купе поезда, мимо меня проносились густые облака тумана. Земля лежала в предрассветных сумерках: луга, пашни, пруды, дороги и ручьи, много старых ив на холмистой равнине. «Ландшафт из «Лесного царя», — подумал я. Холодный туманный воздух сквозил через щель в окне.

НАШИ ЗНАМЕНА НЕ НА ТОЙ ПЛОЩАДИ

В Вайдене — вот уж действительно город получил свое название по окружающей местности — наша поездка по железной дороге подошла к концу. Дальше огромные грузовики повезли нас в неизвестном направлении. Дорога постоянно шла в гору, навстречу утреннему солнцу, встававшему из-за горизонта. Значит, мы ехали на восток, к чешской границе.

— Если продолжать ехать с такой бешеной скоростью, к полднику будем в Праге, — поделился своим расчетом на алеманском диалекте мудрый Кеттенмайер, парень из Форарльберга.

Мы проезжали небольшой городок, на дорожном указателе было написано: «Флоссенбюрг». Дорога снова пошла в гору, а потом, уже далеко от городка машины остановились на привал. Мы были у цели.

Наша цель? Оказалась ничем. То, что мы увидели — были бараки, сработанные достаточно примитивно, без малейшего комфорта. В соответствии с приказом мы должны были сначала в них разместиться и приспособить их для ночлега. После первого огорчения нам вскоре доставило наслаждение с помощью хороших идей и ремесленного мастерства создавать почти роскошную обстановку. Из моего отделения два человека отправились «организовывать». Унтершарфюрер Дерикс, наш новый командир отделения, отдал такое распоряжение лично с добавлением:

— Среди товарищей это называется «организовывать», и если у вас что-то стащили, то так вам и надо! Ясно?

«Организовывали» всё: доски, фанеру, толь, гвозди, веревки, мешки, а из ротной канцелярии — свечи и исправный аккумуляторный фонарь. Но последнее нам вскоре пришлось вернуть обратно, впрочем, мы там сразу же узнали, что у старшины кто-то «организовал» бутылку вайнбранда.

Едва нам удалось построить самое необходимое, как уже начали распределять первые караулы: караул по лагерю и караул по концлагерю!

Уже во время наших первых прогулок мы заметили, что здесь создается концлагерь. Он был еще очень маленьким и незаметным, но это впечатление было обманчивым, так как планировалось уже сейчас этот лагерь быстро расширить. Бараки заключенных, обнесенные высоким забором из колючей проволоки, были такими же примитивными, как и наши.

Заключенные производили удручающее впечатление изможденных трудом. Они выполняли тяжелейшую работу: вручную они добывали камень, дробили его и строили стену для своего заключения.

В 5 часов вечера их колонны возвращались в лагерь. Их заметная для нас работа вне лагеря была закончена. То, что происходило с ними внутри лагеря, оставалось для нас закрытым. За это отвечали люди из комендатуры, которые держались от нас обособленно и не подчинялись приказам наших начальников.

Самые старые из заключенных были ветеранами Первой мировой войны, а самые молодые должны были иметь за плечами два года военной службы. Если бы их вооружить, то это был бы мощный отряд, который вполне бы расправился с одной-единствённой ротой охраны. Но это в том случае, если бы в нем не было профессиональных уголовников с их внутренней иерархией или если бы он получил поддержку извне. Но время было не то.

Сегодня, в субботу, я вышел на штрафные занятия. Меня застали за тем, как я, придя из караула, высыпал из своей сухарной сумки великолепные белые грибы, чтобы зажарить их на нашей самодельной плите. К сожалению, я не смог найти объяснения тому, когда и как грибы оказались внутри моей сухарной сумки, если я не нарушал обязанностей часового.

Мои товарищи занимались службой до 15 часов, а потом, если им удавалось выдержать взгляд зорких глаз дежурного унтерфюрера во время осмотра, они могли выйти в расположенный внизу городок и завязать знакомства. Особых успехов до сих пор они не имели. Совсем не так, как в Ораниенбурге, где наши молодые солдаты могли затеряться на просторах Берлина. Здесь мы служили в изоляции, совершенно отдельно от населения. И хотя мы здесь ходили не в черной парадной форме, а в серой полевой, дистанция между нами и местными жителями была ощутимой.

С неба палило солнце, когда я в полной выкладке и с охлаждавшимся водой пулеметом времен Первой мировой войны представился унтерфюреру, проводившему штрафные занятия. Унтершарфюрер Хинце, чемпион ораниенбургского полка по боксу, совершенно не относится к сорту мягких, а, напротив, к тем, у которых иногда проявляются некоторые садистские наклонности. Хотя наши унтерфюреры привыкли смотреть на нас, австрийцев, как на слабаков, которых легко «доканать», при каждой возможности они проверяли, как быстро это произойдет. Двухчасовую «гонку с переползаниями» едва ли можно было выдержать без слома собственной воли.

Именно так все и происходило: бегом из лагеря, и в качестве «введения» — «свиной галоп» с постоянными «Ложись!», «Встать! Бегом марш!». Хинце при этом вразвалочку шел в направлении Флоссенбюрга. Не хочет ли он показать меня населению в таком виде? После того как нам неоднократно отказывали в увольнительных, и мы поэтому не контактировали с местным населением, теперь все же представилась возможность познакомиться с местностью и людьми.

Но нет же! Перед городком справа в гору тянулось картофельное поле. Для нашего Хинце это было нечто! Теперь он погнал меня в длинной шинели и надетом противогазе и, Бог мой, с таким легким пулеметом с залитым водой кожухом вверх по полю.

Вверх приходилось непрерывно бежать, а вниз бежать, постоянно выполняя команду «Ложись!». «Фишка» заключалась в том, что когда я бежал вверх, то постоянно наступал на полу шинели и в буквальном смысле падал в дерьмо, а когда бежал вниз, то при падении легкий пулемет бил меня по спине, соскакивал и улетал вперед. При этом, естественно, ранец и корпус противогаза били по затылку. Каждый раз, поднимаясь, я скрытно пытался отсоединить шланг от противогаза, чтобы у меня было больше воздуха. Сделать мне это удалось так, что Хинце ничего не заметил. Но все же воздуха для моих тяжело дышавших легких не хватало. Внезапно при очередной команде «Ложись!» Хинце оказался рядом со мной и в два приема снова прикрутил фильтр противогаза. Для опытного мучителя показалось подозрительно, что он так долго не может меня «доканать».

Итак, потом все началось снова. Теперь я на корточках скакал в гору, удерживая пулемет двумя руками. В такую жару, на таком подъеме это было довольно мучительно. Уже через двадцать метров прыжков в гору у меня потемнело в глазах, и я упал на спину. При этом противогаз сполз с лица, так что я мог захватить пару глотков свежего воздуха. Пулемет валялся в грязи, стальной шлем укатился далеко вниз по картофельным грядкам. Когда я восстановил мое прежнее состояние, скачки продолжились, на этот раз под гору. С уставшими коленями и икрами, обессилевшими руками было очень тяжело держать равновесие. Через каждые пару метров я падал — на этот раз вперед.

Стремясь втянуть в себя воздух, через запотевшие стекла маски противогаза я увидел группу мужчин и женщин в очень непочтительном виде и на непочтительном расстоянии отунтершарфюрера. Хинце остановился и, очевидно, что-то пренебрежительно им говорил.

У меня перед глазами снова поплыли темные круги с белыми искрами. Я окончательно свалился — «доканали». Хинце сорвал маску противогаза с моего лица. Я думал, что мучение будет продолжаться. Все тело было словно в облаке пара, по распаленному лицу текли ручьи пота, форма превратилась в один сплошной ком глины, а в пулемете едва ли можно было угадать очертания оружия.

Хинце теперь показалось, что штрафных занятий достаточно, и мы пошли в лагерь. То ли ему действительно показалось, что их достаточно, то ли недружелюбное настроение гражданских поспособствовало прекращению мучений, осталось не ясно. Я также не понял, было ли вызвано недовольство мужчин и женщин видом моих мучений, или тем, что во время них были попорчены картофельные грядки. В любом случае, я и на этот раз выдержал. За чисткой оружия и обмундирования прошли остатки субботы и все воскресенье.