Внутренний опыт - Томас Мертон

Заметим в скобках, что богословы, как правило, расценивают духовный опыт восточных религий как природный, а не сверхъестественный. В то же время некоторые из них (как Жак Маритен и о. Режиналь Гарригу-Лагранж) допускают, что истинное, сверхъестественное и мистическое, созерцание возможно вне видимой церкви, потому что Бог волен распоряжаться Своими дарами по Своему усмотрению и не откажет в дарах благодати тому, в ком есть честность и глубокая тяга к истине. По мере углубления нашего знакомства с восточными религиями нам открываются глубина и богатства предлагаемых ими разнообразных форм созерцания. До сих пор наши суждения, расплывчатые и не подкреплённые фактами, свидетельствовали больше о нашем невежестве, что, впрочем, не должно служить оправданием равно невежественному увлечению восточными культами, модному сегодня в определённых кругах.

В классической Греции созерцание было занятием аристократов и интеллектуалов, привилегией философского меньшинства, размышлением, а не молитвой. Но идея созерцания в классической Греции при всей её красоте одностороння и неполна. Созерцатель (theoreticos) здесь – это свободный человек, посвятивший свой досуг поискам абстрактной истины и корректному размышлению о ней. Созерцание – спекулятивное мышление, диспут в стенах академии, университета, а созерцатель – профессиональный философ. Но при таком понимании теряется существенный для созерцания религиозный аспект. «Эрос» созерцания истины – «высшее благо», которое может дать человеку «совершенное счастье», – мыслится здесь источником наслаждения и потому изменяет своей цели. Мы уже говорили на первых страницах этого эссе, что гедонический поиск созерцания обречён на неудачу.

Тем не менее христианская созерцательная традиция многим обязана классической Греции. Александрийские платоники (особенно Ориген и Климент) восприняли нечто от интеллектуального гедонизма Платона, и это благодаря им мы до сих пор бессознательно отождествляем созерцательную жизнь с праздностью, эстетизмом и теоретическими размышлениями.

Великие практики созерцания, отцы-пустынники Египта и Ближнего Востока, уходили в пустыню не за духовной красотой или умственным озарением, но для того, чтобы встретить Бога. И они знали, что прежде чем они смогут лицезреть Его лик, им придётся пройти через борьбу с Его противником. Они должны будут изгнать дьявола, который укрывается в их внешнем «я». Они шли в пустыню не ради изучения отвлечённой истины, но на битву с практическим злом; не за совершенствованием своего аналитического ума, но за чистотой сердца. Они искали уединения не для того, чтобы получить нечто, но чтобы отдать самих себя, ибо «кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретёт ее» (Мф. 16:25). Отрекаясь от страстей и привязанностей, распиная своё внешнее «я», они освобождали «я» внутреннее, нового человека «во Христе».

Нас не должен смущать тот факт, что в Новом завете слово «созерцание» (theoria) не упоминается. Как мы вскоре увидим, учение Христа по существу «созерцательно» в гораздо более высоком и одновременно более практическом смысле, чем учение Платона.

Мы уже говорили о том, что в христианской традиции созерцание – это «опытное» (или лучше, сверхопытное) познание Божьего присутствия во мраке, очищающем нашу веру и просвещающем наше внутреннее «я». Это «встреча» и общение души с Богом в любви и внимании, даруемых Святым Духом и приобщающих нас тайне Христа. Слово «созерцание» ассоциируется у нас с наслаждением недеянием, выпадением из времени и благородным бездействием. Все эти элементы там присутствуют, но являются, скорее, рудиментами языческой theoria. Главное в созерцании не наслаждение, радость, мир, счастье, но опыт трансцендентной реальности и истины в акте высшей, свободной, духовной любви. Не удовлетворение и покой, но осознание, жизнь, творчество, свобода. В действительности, созерцание – это высшая и наиболее необходимая человеку форма духовной деятельности, творческое и динамичное подтверждение его богосыновства. Это не вялое, смутное приникание к «бытию» во сне, в убаюкивающем удовольствии: это сияние божественного света, пронизывающее мрак греха и ничтожности. Не туманная абстракция, но напротив, нечто предельно конкретное, личное, самое что ни на есть «экзистенциальное». Это встреча человека с Богом, сына с Отцом. Пробуждение внутри нас Христа, восстановление Царства Божьего в нашей душе, торжество Истины и Божьей воли в нашем глубинном «я», когда Отец и Сын становятся одно в Духе, даруемом верующему.

 Глава 3.

 Христианское созерцание

История о грехопадении Адама символически говорит о том, что человек был сотворён созерцателем. Изгнание из рая было отпадением от единства. Греческие отцы даже, развивая мысль Платона, считали само разделение человечества на два пола следствием грехопадения. В более осторожной интерпретации святого Августина грехопадение Адама заключалось в том, что внутреннее, духовное, созерцательное «я» человека было введено в заблуждение Евой – его внешним, материальным и практическим «я»; человек отпал от целостности созерцания – в дробность, сложность, суету деятельного земного существования.

Теперь, попав в зависимость от обстоятельств, человек стал изгнанником в мире вещей, каждая из которых могла обмануть и поработить его. Утратив Бога и своё внутреннее, духовное «я», он должен был начать сознавать себя так, как если бы был богом сам себе. Он стал изучать себя как один из тех объектов, от которых был отчуждён. А чтобы компенсировать тяжесть мук и разочарований этого отчуждённого состояния, он стал любоваться собой, потакая себе во всём и утверждая себя за счёт себе подобных. Отсюда тот запутанный, болезненный клубок любви и ненависти, желаний и страхов, лжи и самооправдания, в которые мы все заключены как пленники. В таком состоянии человеческий разум скован постоянной заботой о внешнем, преходящем, иллюзорном и ничтожном. Захваченный погоней за призрачными, внешними очертаниями, человек больше не видит своего внутреннего «лица», не узнаёт себя в Боге, потому что его образ Божий скрыт, невидим и невыразим. Человек потерял мужество и веру, без которых он уже не довольствуется тем, чтобы быть «невидимым», жалким образом завися от самолюбования и самоутверждения. Иными словами, он полностью оторван от Бога и от своего внутреннего «я», ибо ни в Боге, ни в истинном «я» нет места агрессивному самоутверждению: лишь полнота любви и истины.

Итак, человек оторван от Бога и от своего внутреннего «я». Он склонен искать Бога и счастья вовне, и потому его поиски оборачиваются бегством от Бога, от самого себя и от реальности. В конце концов, он осел в «дальней стороне» (Лк. 15:13), где, утратив внутреннее подобие Богу, продолжает расточать свою свободу, вместо того, чтобы вернуться домой, в святилище Бога.

Но человек должен вернуться в рай. Он должен прийти в себя, восстановить своё достоинство, возвратить потерянный разум, обрести свою истинную личность. Есть только один путь достижения этого, говорит Евангелие: Сам Бог должен взыскать человека, подобно женщине из притчи о потерянной драхме. Сам Бог должен был стать Человеком, чтобы человек смог потерять себя как человека и найти себя как Бога в Богочеловеке. Сам Бог должен был умереть на Кресте, давая человеку пример и доказательство Своей бесконечной любви. И ныне, причащаясь Богу в смерти и воскресении Христовых, человек должен умереть духовной смертью, в которой его внешнее «я» будет разрушено; и тогда его внутреннее «я» верой восстанет из мёртвых и снова оживёт «для Бога». Он должен вкусить вечной жизни, о которой сказано: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин. 17:3).

Христианская жизнь – это возвращение к Отцу, к истоку и основанию всякого бытия, через Сына, Славу и Образ Отца, во Святом Духе и взаимной любви Отца и Сына. Но необходимо пройти через отрешённость и «смерть» внешнего «я», чтобы внутреннее «я», очищенное и обновлённое, могло исполнить своё назначение – быть образом божественной Троицы.

Христианство – это жизнь и мудрость во Христе. Это усыновление Отцу во Христе, причастие бездне абсолютной реальности, в которой укоренена наша личная реальность и которой мы только и живы. Это возвращение к источнику всякого смысла и всякой правды, к внутренним родникам жизни и радости. Это повторное обретение рая в глубинах нашего духа через забвение себя и – поскольку мы одно с Христом – осознание себя детьми Божьими, через открытие в себе Христа. Это познание силы любви, даруемой чудесным присутствием Безымянного и Скрытого, именуемого нами Святым Духом.

(Отец – Святой Дух, именуемый Отцом. Сын – Святой Дух, именуемый Сыном. Имя Святого Духа известно только Отцу и Сыну. Когда же Дух берёт нас к Себе, соединяя с Отцом через Сына, не принимает ли Он на Себя, обитая в нас, и наше тайное имя? Возможно ли, чтобы Его несказанное Имя становилось нашим личным именем? Возможно ли нам узнать Имя Святого Духа через откровение нашей личности в Нём? Я могу ставить эти вопросы, но не отвечать на них.)