Запечатленный труд (Том 1) - Вера Фигнер

Молодые революционеры флота приветствуют «ветераншу народовольчества Веру Фигнер», «первую ласточку революционных шквалов, штормов и циклонов», «первую вестницу красного корабля революции»[69].

В 1929 году рабочие фабрики «Освобожденный труд» имени Петра Алексеева прислали В. Н. Фигнер приветственный адрес в связи с 25-летием освобождения ее из Шлиссельбурга: «Теперь мы жмем Твою честную руку и заверяем, что дело, которому Ты служила всю свою жизнь, находится в верных руках и будет доведено до конца. Прими от нас, Вера Николаевна, наше пролетарское спасибо»[70].

Н. А. Семашко, первый народный комиссар здравоохранения, писал в 1934 году Вере Николаевне: «…жизнь Ваша должна еще долгие, долгие годы светить как образец для всех честных людей»[71].

Особенно трогательны детские письма. Школьники просили «бабушку Веру» прислать свой портрет и воспоминания, рассказывали о школьных буднях, присылали свои рисунки, тетради лучших учеников, стенгазеты. Школы имени Веры Фигнер были не только в Казанской губернии, но и в Сибири, Нижнем Новгороде…

«И мы обещаем Вам, — пишут ребята из детдома, — что мы постараемся поменьше думать о своих интересах и выгодах и заботиться о товарищах, жить дружно, не ссориться, укрепить свое здоровье, чтобы, когда мы вырастем большие, бороться за Советскую власть и строить новую, справедливую жизнь»[72].

Вера Фигнер не была членом Коммунистической партии, но люди воспринимали ее как коммунистку. Ударники колхоза «КИМ» из Татарии, рапортуя о своих успехах и недостатках, так и обращались к ней: «Дорогая старая большевичка Вера Николаевна Фигнер!»[73]

Последние годы жизни старой революционерки-народницы прошли в тяжелых условиях культа личности Сталина. На личной судьбе В. Фигнер они, к счастью, не отразились. Сильным потрясением для Веры Николаевны было официальное забвение памяти героев-народовольцев, горячо приветствовавшихся в первые годы Советской власти, незаконные репрессии в отношении многих честных людей, иногда ей близких. В. Н. Фигнер мужественно протестовала против неоправданных и несправедливых арестов, неоднократно писала об этом во ВЦИК и лично Сталину, тщетно пыталась спасти от гибели людей, ставших жертвами произвола, используя все свое влияние и обращаясь за поддержкой к М. И. Калинину, Ем. Ярославскому и другим. Но даже в самые тяжелые минуты Вера Фигнер верила в свой народ, в торжество справедливости.

В конце 1933 года, предлагая вдове С. Кравчинского, жившей в Англии, «воссоединиться с новой Россией», она писала: «Мы не поехали за границу и не хотим ехать; хотим переживать все, что переживают все русские»[74].

С годами все больше седела голова старейшей революционерки, но в остальном время словно не властно было над ней. Только тихий голос и просьба к собеседнику не говорить слишком громко напоминали о десятилетиях «шлиссельбургской тишины». Ей хотелось еще и еще работать. «Если бы у меня были силы, — говорила 80-летняя Вера Фигнер, — может быть, я принесла бы еще пользу народу»[75].

Умерла Вера Николаевна Фигнер в возрасте 90 лет 15 июня 1942 года в Москве.

Три поколения революционеров в России, сменявшие друг друга, сильно отличались. Но в одном и главном они неразделимы: они делали одно великое дело, сражались против России старой, реакционной, отсталой, за Россию обновленную, за свой народ, его будущее. Вера Николаевна Фигнер — крупная представительница одного из революционных поколений. Ее борьба, ее слово будут всегда занимать почетное место в истории русского революционного движения.

Настоящее издание воспоминаний В. Н. Фигнер ограничивается двумя наиболее интересными и ценными в историческом плане книгами «Запечатленного труда». Переиздание осуществлено с последнего прижизненного издания Избранных произведений Веры Фигнер в 3 томах (Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, Москва, 1933).

При воспроизведении воспоминаний Фигнер сохранены все стилистические особенности авторского текста, орфография же и синтаксис приведены в соответствие с современными правилами.

Данное издание пополнено новыми иллюстрациями, прокомментировано и снабжено широко аннотированным указателем имен. Комментарии расположены в конце каждого тома, указатель к обоим томам помещен в конце второй книги.

Подстрочные примечания принадлежат самой Фигнер, текст от издательства, уточняющий выходные данные упоминаемых работ, набран курсивом. Документальные приложения, опубликованные в 1933 году, использованы и в настоящем издании.

Э. Павлюченко.

Предисловие к первому изданию «Запечатленного труда»

(1921–1922 годы)

В безрадостные дни бездействия меня утешала мысль, что есть общественное дело для меня — издание книги, которая запечатлела бы опыт той полосы революционного движения, в которой я принимала личное участие.

Теперь, после многих неудач и отсрочек, первая часть этой книги выходит наконец в свет.

Сердцевину ее составляет период 1876–1883 годов, когда последовательно и в преемственной связи действовали две организации: тайное общество «Земля и воля» и партия «Народная воля», представляющие после опыта «хождения в народ» дальнейшие стадии эволюции нашего революционного движения.

Перебирая имена землевольцев и народовольцев, находящихся в живых, я не встречаю никого, кто прошел бы чрез весь этот период: каждому недостает того или другого звена или некоторых годов которого-нибудь из них. В этом отношении мое положение исключительное: в 1876 году я участвовала в выработке программы «народников», которая легла в основу деятельности революционных сил, объединившихся в тайное общество «Земля и воля». С другой стороны, я была последним членом Исполнительного комитета «Народной воли», арестованным в 1883 году, когда из инициаторов и основоположников этой партии, входивших в Комитет, на свободе в России не оставалось уж никого.

Кому же, как не мне, худо ли, хорошо ли проследить в рамках личного участия и переживания путь, которым шли мои товарищи, отдавшие революционному движению свою жизнь?

Едва я вышла из Шлиссельбургской крепости, как друзья и знакомые, в особенности основатель журнала «Былое»[76] В. Л. Бурцев, стали настаивать, чтобы я писала. Но я не была в состоянии заняться этим в то время.

Выход на свободу после 22 лет заточения был великим переломом в жизни: потрясение охватывало и физическую, и духовную сторону организма. Нервы, привыкшие к тишине, одиночеству и однообразию обстановки, не могли справиться с наплывом новых впечатлений. Не говоря о явлениях и встречах более или менее ярких и внезапных, даже самые обыденные, нормально ускользающие от внимания людей свободных вызывали у меня реакцию до болезненности сильную: они раздражали и мучили меня.

Приходилось перевоспитывать себя и медленно приспособляться к обстановке и условиям, которые за двадцатилетие стали непривычными и по своей непривычности тревожными; а в области духовной мучительно стоять перед категорическими и от шумихи жизни совершенно оголенными вопросами: как жить? чем жить? зачем жить?

Не буду останавливаться на этой послетюремной психологии. Во второй части книги, в главе «С горстью золота»[77], о моем тогдашнем настроении сказано достаточно.

Не обращать взор назад — смотреть надо было в настоящее и в нем искать свое место в жизни. И я смотрела, искала. Одна из попыток войти в жизнь, приладиться к ней описана в той же главе второй части; о двух других, быть может, напишу потом[78].

Попытки кончились неудачей. В 1913 году я осталась перед пустотой: не было у меня ни работы революционной, ни деятельности общеполезной — ничего.

Тогда я обратилась к работе, о которой напоминали друзья и давно думала я сама. Я начала писать.

В то время я жила за границей, и условия для работы сложились самые благоприятные: уют уединенного жилища на полугоре у Женевского озера; неподвижная красота вековечных гор, темнеющих на горизонте; изменчивая роскошь вечерних красок надозерного неба; одиночество и тишина, рождающие духовную сосредоточенность, в которой легко прислушаться к голосам прошлого.

Начав с очерка, развития моей личности до 1872 года, когда я поступила в Цюрихский университет и познакомилась впервые с западноевропейским рабочим движением и с учением социалистов, я описала первый революционный кружок, в который вступила за границей, а потом оставление университета, отъезд в Россию и участие в качестве активного члена в деятельности русской социалистической партии вплоть до образования в 1879 году «Народной воли». Тут я остановилась: что-то мешало мне, говорить о «Народной воле», об Исполнительном комитете и выступлениях его в борьбе с самодержавием. Я не могла сразу найти язык, которым надо было говорить об этом ярком периоде нашего прошлого. Теперь мне кажется, что препятствием, быть может, был размах, который приняло революционное движение за время моего отсутствия из жизни; выступление на политическую арену рабочих масс слепило меня: историческая перспектива мешала говорить языком участника и очевидца.