Выход из Случая - Зоя Журавлева

После смены Мурзин ждал под лестницей. Из диспетчерской спускались гурьбой. Мурзин смешно делал навстречу короткой ножкой, вроде — общий поклон. Нине всегда припасал цветочек, хоть была зима. Нина брала небрежно, шла к дверям, не глядя. Кругленький Мурзин катился за ней впритык, как пришитый. Даже в высокой шляпе был Нине чуть по плечо. «Наша-то Корабеля!» — «Ой, девочки, присушила!» — «А если это любовь?»— «Не говори, подруга…»

А вскоре жена Мурзина написала в партком. Заварилось дело. Нина ходила черная, хоть пока и не вызывали. Главный диспетчер — Шалай Майя Афанасьевна — собрала кой-кого под большим секретом: «Сгрызут Нинку! Тут выход, по-моему, один. Нужен срочно холостой мужчина, лучше — не с нашего производства. Меня как руководителя спросят. Я — большие глаза: Тарнасова? А Мурзин при чем? Да, есть у ней человек, такой-то и такой. Нет, давно уж. Все диспетчера знают». — «Ловко, — оценила Инна Кураева. — Даю мужчину! Разведенный, сорок два года, хирург из военно-медицинской. Подходит?» — «А согласится?» — «Если я велю? Как миленький». — «Только быстро, — предупредила Шалай. — Сегодня же». — «Будет», — заверила Инна.

В шестнадцать ноль-ноль уже стоял возле проходной, при народе. Шагнул готовно Нине навстречу, скромно осклабился, взял под локоток. Нина слегка дернулась, но пошла рядом. Втолковали ей все-таки. Этот был видный, выше Нинки, подполковник, знай наших. Даже руку ей вознес на плечо, честно работает. «Дисциплинированный», — хмыкнула Ксана. «А ты как думала? — засмеялась Инка Кураева. — С ними без дисциплины нельзя».

Месяц он Нину тогда встречал, примелькался у проходной. Кое-кто уж пошучивал: ну, как подмена? Всех уже знал по имени, будто свой. Нина с ним даже была в театре, это уж сверх программы — вдруг позвал. Мурзинская жена забрала назад письмо из парткома. Ну, Нину скорей обрадовали. Нина сразу сказала Инне Кураевой: «Все. Скажи, чтобы не ходил больше». — «А может, Ниночка, пускай ходит? — осторожно предложила Кураева. — Ты ему вроде нравишься, а?» — «Нет», — сказала Нина. — «Как хочешь», — сказала Кураева. И в тот же вечер подполковник медицинской службы сгинул от проходной навеки.

Но что-то за этот месяц, видно, произошло между Ниной и Мурзиным, потому что Мурзин больше не появился. Так никто и не знает — что…

— Струсил тогда твой Мурзин. Было б об ком жалеть!

— Нет, он не струсил, — сказала Нина серьезно. — Ты его не знаешь. Он как раз не струсил. Он жену пожалел. Это ты можешь понять?

Ксана не успела ответить. Звонил городской телефон.

— Комарова, — и голос Ксаны сразу смягчился. — Ну, как ты? Нет, могу говорить. Розы? Какие розы? А, розы…

Ксана представила деда Филиппа, как она его сегодня ночью застала в ванной, и засмеялась. Щуплый, хохлатый, с тоненькой шеей и в толстом синем белье, дед Филипп аккуратно сидел на краю ванны, точно птица на жердочке, и коричневыми пальцами перебирал в воде белые розы. Крепкий розовый дух стоял в ванной густо. Кот Пяткин, нервно поводя носом, сидел на ванне с другого краю и мохнатой лапой силился достать до воды. Не доставал и злился, спина у него стояла щеткой.

Вечером Ксана никаких роз не видела. «Федька, что ли, принес?» — «Не, — дед Филипп смущенно покашлял куда-то в рукав. — Это я купил». — «Так, — оценила Ксана, сообразив. — И чего ты с ними тут делаешь? Отбеливаешь? Или отмачиваешь?» — «Который продал, сказал — положить на ночь в холодную воду», — объяснил дед Филипп, покашляв. «Так ты бы в таз их пустил. В ванну-то зачем? Сколько их, тыща?» — «Семь», — сказал дед Филипп. И вдруг вроде испугался: «Мало, что ль, Ксанка?» — «Много, успокойся». — «Который продал, сказал — все так берут, пять, семь». — «А который же тебе продал?» — «Черный, с усами. На Владимирском рынке». — «Вот уж это он тебе наврал — за такую цену одну сейчас берут и то плачут». — «Всю жизнь работал, могу купить». — «Да я разве к тому? Давай в таз переложим». — «Не, пускай так. Просторней..»

И вот теперь, слышала Ксана в трубку, эти розы пропали. Кто-то утром, пока дед Филипп ходил в гастроном, пустил на них кипяток.

— Почему обязательно Павел? — засмеялась Ксана. — Может, Федька? Ну, Федька, конечно, ангел, он не может. Ну и брось расстраиваться. Купи еще, раз она их любит. Конечно! Деньги в серванте, слева. Купи, купи. Ты один, что ли? А Павел? Понятно, к матери. А он же в депо собирался. Не пошел? Не знаешь, понятно…

Положила трубку и подняла на Нину смеющиеся глаза.

— Чего там? — спросила наконец Нина.

— Вот ты ноешь, ноешь. Жизнь кончена, то да се. А выйдешь на улицу, за угол свернешь и ещё человека встретишь. На одном Мурзине, что ли, клином? Еще и замуж тебя, может, выдадим…

— На пенсии? — хмыкнула Нина.

— На пенсии, — Ксана легко кивнула. — У меня вон отец влюбился. И смех и грех, честное слово.

— Дед Филипп? — Нина ахнула.

— Ага, — Ксана все кивала. — Дед Филипп, он самый.

— Так ему ж под семьдесят!

— Семьдесят второй, — гордо сказала Ксана.

— Самое время, — засмеялась Нина.

Но почему-то вдруг у нее отлегло от сердца.

13.31

Состав машиниста Комарова — тридцать первый маршрут — производил посадку на станции «Новоселки», начальной станции трассы «Новоселки — Порт». Народу было немного, но еще бежали. Время пока есть.

Комаров не спеша вышел на переходной мостик, взял себе расписание на полкруга. Да, еще есть две минуты пятнадцать секунд.

На мостике стоял машинист Зеньков, который работал сегодня на маневрах. Унылое лицо его, похожее на миску для салата: где лоб и подбородок — раньше были ручки, чуть оживилось навстречу Комарову. Слегка шевельнулись губы.

— Не спрашивай, сам скажу, — остановил Комаров. — Плакат скоро привешу себе на грудь: «Тулыгин рожает. Встал в честь такого события на внеплановую трудовую вахту». Ты это хотел спросить?

Зеньков медленно улыбнулся.

Улыбка сделала его лицо еще более унылым, даже вроде бы скорбным. Губы снова зашевелились молча.

— Погоди, Витя, я сам скажу. Нет, я за тебя не хочу поработать на маневрах. И не рассчитывай! И никто не хочет поработать на маневрах. Всем они так же осточертели, Витя, как и тебе. У меня тоже послезавтра маневровая смена. Буду вертеться. А что делать, Витя? Родина требует. Ты ведь это хотел спросить?

— Это, — сказал наконец Зеньков.

Тут Комаров некстати вспомнил, как Зеньков лет семь назад сдавал в техшколе экзамены, и от смеха его прямо качнулое на мостике. Комаров был тогда в комиссии…

Никому, кроме машиниста-инструктора Силаньева, курсант Зеньков вообще ни одного экзамена сдать не мог. А тому сдавал так. «Значит, Витя, — говорил Силаньев любовно, — вот у тебя в билете написано: горит на пульте красная лампа РП и еще зеленая. Видишь?» Зеньков облизывал губы и через силу кивал. «Ну, и что же это у нас значит, Витя?» Зеньков облизывал губы. «Ну, Витя, не зажимайся!» — поощрял Силаньев. «Это значит, Дмитрий Никитич…» — шепотом начинал Зеньков. Но дальше уже даже шепота не было, а просто шевелились бескровные губы. Начальник депо Шалай, который был председатель комиссии, багровел, хрустел пальцами и мрачно глядел в окно, мимо курсанта.

«Витя у нас блокадный ребенок», — говорил Силаньев любовно. Начальник депо, громыхнув стулом, вставал и быстро выходил из аудитории. Слышно было, как в коридоре он распекал уборщицу. «Этим и успокоится, — говорил Силаньев. — А ты, Витя, давай! Мы люди свои». Витя опять облизывал губы. «Значит — красная и зеленая лампы», — втолковывал Силаньев. «Тогда, Дмитрий Никитич…» — вроде бы оживал Зеньков. И снова умолкал навсегда. Тут уж подпрыгивал на стуле терпеливый Мурзин из техотдела, тер платком лысину.

«Ну, конечно, Витя, совершенно верно — сработало реле перегрузки. А раз зеленая лампа, значит…» — «На этом вагоне», — шептал наконец Зеньков. «Ты же знаешь», — расплывался Силаньев. И уже всей комиссии: «Зажимается. Но вы же его в кабине видали?! Бог!» Комиссия облегченно вздыхала, соглашаясь с инструктором. Да, в кабине Зеньков был бог, выходил из Случаев быстрее всех в группе. И, будучи еще на практике, пока машинист Першов чухался, когда у него сорвали стоп-кран, выскочил в салон и прямо за рукав успел уцепить пассажира, который сорвал и уже намылился. Если б не он, пришлось бы тогда Першову платить за подковку состава из своего кармана.

В кабине у Зенькова была реакция…

Сейчас он спокойно ждал, пока Комаров отсмеется, и в глазах его, если приглядеться, было даже удовольствие — видеть, как хорошо, от души человек смеется.

— Не обижайся, Витя. Вспомнил, как ты экзамен сдавал.

— А когда я на вас обижался, Павел Федорыч…

Это вдруг сказалось у Зенькова легко.

По мостику к ним почти бежал молодой маневровый Ляго, прозываемый в депо Лягвой. Широким ртом и общей членистоногостью он и правда походил на лягушку. Прозвище свое даже любил, купил куртку болотного цвета и артистично квакал. Мог квакнуть и посреди собрания, что всех весьма оживляло. «Общественное сознание у тебя, Ляго, пока что дремлет», — выговаривал ему инструктор Силаньев. «Да просто скучно, Дмитрий Никитич, — беззлобно оправдывался Ляго. — Шалай как начнет пугать, я сразу сплю». — «Спать ты у нас горазд», — соглашался Силаньев.