Жизнь с препятствиями - Феликс Кривин

И теперь Пеночка все время смеется. Некоторые думают, что ей весело, а она, наоборот, от горя смеется.

Только письма Зяблика ее развлекают. «Встретимся у развалин старого замка…», «Если вы скажете «да», у меня вырастут крылья…» А замков-то в городе нет, и крылья у него давно выросли, только от них никакой пользы. Все из книжек цитаты выписывает, лишь бы почтальонов гонять.[4]

Пешеход № 1

В клетке их было четверо: Сокол, Голубь, Дятел и Пустельга. Но Дятла сразу, еще с вечера, потащили на допрос, а Голубь засел за письма своей Голубке, так что Пустельга и Сокол были, по сути, предоставлены друг другу.

Сокол сидел в клетке уже давно, поэтому его интересовали последние новости.

— Ну, что там слышно на воле?

— Да так, ничего. Длинных крыльев уже не носят.

— Как это не носят? А что же с ними делают?

— Подрезают. Это такая новая мода. В «Друге пешехода» еще было напечатано, в отделе «Наши советы». Разве вам не носят газет? — Пустельга обернулась к Голубю: — Как вы отправляете свои письма? Сюда приходит почтальон?

— Я сам почтальон. Выпустят, тогда и отнесу.

— А мне Канарей напишет письмо. Он обещал со мной встретиться, но теперь уже, наверно, напишет.

Почтальон знает всех, но о Канарее он слышал впервые. Он даже сказал, что в городе нет такой птицы. Подумайте, какая самоуверенность! Говорить, что Канарея нет, когда Пустельга с ним вчера разговаривала! Она даже взяла его за крылышко — и после этого Голубь еще будет спорить!

— Вы не могли его видеть, — спокойно возразил Голубь. — Раз его нет, с ним никто видеться не может.

Их спор был прерван персональным появлением его величества.

— Здравствуйте, пичужки! Ну, как вы тут?

Его величество принадлежал к славной династии Павлинов, но был обыкновенным индюком. И это неудивительно: древние династии часто вырождаются и приходят в упадок. Что же касается этого Индюка, то он настолько пришел в упадок, что еле-еле ковылял по земле, тяжело переваливаясь и с трудом волоча свое толстое тело. И, подражая ему, даже стройные аисты ходили по земле вперевалку.

А вообще-то Индюк был самым простым, самым простецким королем и любил по-свойски общаться с птицами, особенно с теми, которые в клетке. Иногда даже он кормил их из своих рук. Специально для этого клетки были поставлены на главной дворцовой площади, где проходили все церемонии и торжества. Таким образом, придворных от заключенных отделяла только решетка, что было важно в целях взаимного назидания.

— А я думал, думал, — не спеша начал Индюк, — чем бы развлечь моих арестантиков? И вот, пичужки, у меня для вас новость. Завтра у нас елка, а? То-то повеселимся! В лесу родилась елочка, в лесу она росла, пропел Индюк без всякого голоса. — Так, что ли, мой соколик?

Сокол ничего не ответил.

— Сердишься? Это ты зря. Я ведь тебе добра желаю. Я всем добра желаю, это у меня в крови. — Индюк вздохнул: — Стараешься, стараешься, ночей не спишь…

Индюк говорил так искренне, что Пустельга поспешила его утешить:

— Вы не обижайтесь на него. Он хотя и молчит, но все хорошо понимает.

— Я не обижаюсь, — сказал Индюк. — Я вообще не обидчивый, это у меня в крови. У меня много чего в крови, такая у меня должность.

Король Индюк и редактор Говорунчик-Завирушка

Следы письма, посланного Сорокопутом начальнику тайной полиции, привели Говорунчика-Завирушку к воротам дворца. У ворот Дятла не было, его заменяла табличка: «Стучать три раза».

Говорунчик неуверенно постучал. Ворота открылись, и из них выглянул Попугай, самый главный привратник.

Все, кто знал привратника Попугая, считали его необыкновенной птицей. И не потому, что он хорошо открывал ворота или точно отвешивал поклоны. Попугай был известен тем, что всю жизнь посвятил собиранию интересных выражений. В нужную минуту он пускал их в ход, освобождая себя от скучной обязанности придумывать какие-то новые.

Сегодня Попугая с утра мучила фраза, которую он случайно услышал от одной придворной дамы: «Ах, это вы! А я уже все глаза проглядела!»

Это была замечательная фраза. В ней так удивительно чередовались различные звуки, что Попугай два часа ее твердил, пока не запомнил. И теперь, высунувшись навстречу Завирушке, он произнес с большим чувством, точно повторяя все интонации:

— Ах, это вы! А я уже все глаза проглядела!

В вестибюле дворца лежал ковер-самолет, на котором было начертано: «Вытирайте ноги!» Говорунчик долго топтался на этом ковре, то ли вытирая ноги, то ли не решаясь войти. Наконец он сделал шаг — не такой, чтоб слишком удалиться от ковра, но и не такой, чтобы на нем оставаться

— А я думал, думал, — сказал Индюк, когда редактор замер перед ним в низком поклоне, — куда это, думаю, девался мой Говорунчик? Ну, как ты поживаешь? Мы что-то не видели сегодняшней газеты.

— Спасибо, ваше величество, хорошо поживаю! — охотно сообщил Завирушка, обходя молчанием последнее замечание короля. — Очень хорошо поживаю.

— Ты напечатал в газете наши слова за вторым полдником?

— Конечно, ваше величество, на первой полосе! Король не был доверчив — напротив, он был самым подозрительным индюком из всех, каких знала история биологии. Но он и мысли не допускал, что кто-нибудь из подданных может ему соврать, поэтому королю врали особенно охотно. Со времени коронования Индюк не слыхал ни одного правдивого слова.

— Ну, что ж, — удовлетворился король, — нам нет смысла читать, ведь это же наши слова. А остальным очень советую.

— Читали, мы читали! — дружно соврали придворные. Индюк был польщен.

— Все-таки газета — большое дело. Не забыть бы представить к награде редактора.

— Заранее благодарен, ваше величество.

— Не за что, — милостиво улыбнулся король. Благодарить и вправду было не за что. Если король говорил: «Не забыть бы», это значило, что он забудет наверняка. Щедрость была слабостью короля, поэтому ее неизменно побеждала жадность.

Так ничего и не выведав во дворце, редактор решил прямо обратиться к Сорокопуту.

Редактор Говорунчик-Завирушка и адвокат Сорокопут

На тротуаре перед домом Сорокопута две таблички. На одной красивыми крупными буквами выведено: «Адвокат Сорокопут». На другой — мелко и коряво, так, чтобы не каждый мог прочитать: «Частные уроки: самозащита без защитника».

Первая табличка написана еще в те времена, когда Сорокопут работал адвокатом. Он выступал по многим делам, но никто не помнит случая, чтобы он когда-нибудь выиграл дело. Однажды, выступая на каком-то процессе, Сорокопут произнес свою знаменитую фразу: «Не летающий не должен не быть не наказан». Фраза настолько всех ошеломила, что обвиняемого даже хотели оправдать. Но потом какой-то судейский расшифровал все эти «не», и фраза Сорокопута предстала в своем обнаженном виде: «Не летающий должен быть наказан». Теперь Сорокопуту пришлось защищать себя. Может быть, во время этой самозащиты ему и пришла в голову идея частных уроков, о которых ныне возвещала его табличка.

Впрочем, и этого, последнего своего дела Сорокопут не выиграл. Сколько он ни оправдывался, сколько ни доказывал, что просто недодал одно «не», его все равно уволили. Хорошо еще, что Сорокопут догадался обратиться к Грачу, это спасло его от более серьезных последствий.

Грач был признанным авторитетом, он отличился еще тогда, когда по приказу Марабу птицы проверялись на трепыхаемость. Для этого их сначала выслушивали, чтобы узнать, кто чем дышит, а потом брали кровь на анализ. Слабость анализа была у Грача в крови, и он, чтобы не ошибиться, каждому писал: «Следы трепыхаемости в поле зрения». И вот этот Грач выручил Сорокопута, засвидетельствовав, что у него врожденный дефект речи, хотя сам Сорокопут считает, что никакого дефекта у него нет, а если и есть, то не речи, хотя и дефект речи у него мог бы быть, если бы он, конечно, не был Сорокопутом.

Сорокопут встретил Говорунчика, думая совсем не о нем, а о своем друге Зяблике, с которым он недавно расстался.

— А мы все пишем, пишем, вот так и живем, — начал издалека Завирушка. — Некоторые считают, что газета — легкое дело, но вы у меня спросите, я вам скажу…

— Газета — легкое дело? — машинально спросил Сорокопут, занятый своими мыслями. Зяблик так на него посмотрел… Хотя он и прежде смотрел на Сорокопута, но тогда он смотрел не так, а так он смотрел впервые…

— Нет, не легкое, — отвечал между тем Завирушка. — Сами- то, небось, писать не хотите?

— Я хочу, хочу, — заверил его Сорокопут. — Правда, не статьи, а так, письма… как рядовой читатель-пешеход…

— Вот именно, письма, — пришпорил редактор своего конька, который, собственно, и привез его к Сорокопуту. — И какие же это письма?