Христа распинают вновь - Никос Казандзакис

— Говорят, — снова пропищал Ладас, — что он убил свою жену. Удавил ее.

— Ложь, ложь! — закричал поп. — Меня об этом спрашивайте! Однажды съела покойная горшок недоваренного гороха и обожралась, потом на нее напала жажда, выпила воды полный кувшин — очень пить хотела, бедняжка, — раздулся у нее живот и лопнул. Не бери на себя греха, дед Ладас!

— Так ей и нужно, — сказал капитан. — Вот что вода делает, лучше пила бы раки.

— Нам еще нужны Пилат[15] и Кайафа[16],— продолжал учитель. — И мне кажется, их трудно будет найти.

— Лучшего Пилата, чем твоя милость, архонт, нам не найти, — сказал поп елейным голосом, обращаясь к первому старосте. — Не хмурься, Пилат был тоже большим архонтом и имел твою внешность: представительный, дородный, чисто вымытый, со складками на подбородке. И человек он был хороший: сделал все, что мог, чтобы спасти Христа, но в конце концов сказал: «Я умываю руки», — и тем избавился от греха. Согласись, архонт, что ты придашь величие таинству. Подумай, какая это будет слава для нашего села и сколько людей соберется, как только они узнают, что великий архонт Патриархеас будет изображать Пилата!

Тот гордо улыбнулся, зажег трубку и не сказал ни слова.

— Чудным Кайафой будет дед Ладас! — сорвался с места капитан. — Где мы найдем лучшего Кайафу? Ты ведь рисуешь, отец, так не можешь ли сказать, как изображают Кайафу на иконах?

— Ну, — сказал поп неуверенно, — примерно таким, как дед Ладас! Кожа да кости — словом, скелет, с впалыми щеками, с желтым носом…

— И под носом у него был стригущий лишай? — продолжал задира капитан. — И он не давал воды даже своему ангелу? И держал свои туфли под мышкой, чтоб не стерлись подошвы?

— Я уйду! — рассердился Ладас и поднялся с тахты. — Будь Кайафой ты, капитан Спаномария![17] Разве не нужен хоть один безбородый?

— Я останусь про запас, — сказал капитан, посмеиваясь и делая вид, будто закручивает усы. — Мы, старики, смертные люди. Может, конечно, статься, что за год кто-нибудь из вас двоих — ты, Ладас усатый, или твоя милость, Пилат, — отправитесь на тот свет. Вот тогда я и займу ваше место, чтоб не расстроилось таинство.

— Ищите другого Кайафу, вот что я вам говорю! — закричал скряга. — Мне еще нужно землю поливать, я ухожу!

И направился к выходу. Но поп шагнул к двери и загородил ее, расставив руки.

— Куда же ты идешь, ведь народ собирается! Не уходи, не позориться же из-за тебя!

И прибавил мягче:

— Ты тоже должен принести какую-нибудь жертву, уважаемый староста. Подумай об аде. Многие грехи тебе зачтутся, если ты нам поможешь в этом богоугодном деле. Лучшего Кайафы мы не найдем, не упрямься! Бог это запишет в своих книгах.

— Кайафой я не буду! — закричал испуганно дед Ладас. — Ищите другого! И в книгах, о которых ты говоришь…

Но он не успел закончить своей речи: по лестнице уже поднимались односельчане, и поп открыл им дверь.

— Христос воскрес! — поздоровались вошедшие (было их человек десять), прикладывая ладони к груди, потом к губам и к голове, и выстроились вдоль стены.

— Воистину воскрес! — ответили старосты и снова уселись на тахтах, поджав под себя ноги.

Архонт вынул портсигар и угостил вошедших сигаретами.

— Мы приняли решение, дети мои, — сказал поп. — Вы пришли вовремя. Добро пожаловать!

Поп похлопал в ладоши, вошла Марьори.

— Марьори, — сказал он, — угощай молодцов! Принеси каждому по красному яйцу. С наступлением пасхи!

Пришедшие выпили, взяли по красному яйцу и стали ожидать дальнейшего.

— Дети мои, — начал поп, поглаживая свою раздвоенную бороду, — я вам объяснил вчера, после обедни, для чего вы нам нужны. Большое таинство будет в нашем селе на пасху, и мы должны все, от мала до велика, подать друг другу руки. Вы все помните страстную неделю шесть лет назад. Как все тогда плакали от волненья! И потом, в Христово воскресение, какая была радость, сколько было зажженных свечей, как все мы обнимались, когда начали танец и запели «Христос воскрес из мертвых»! Все стали тогда братьями! Вот так же, даже лучше, должны быть отмечены страсти господни, воскресение Христово и в наступающем году. Вы согласны со мною, братья?

— Согласны, отец наш! — в один голос ответили все. — Благослови нас!

— Бог вас благословляет! — сказал поп и встал. — Мы, старосты, уже решили, кто из наших односельчан будет воплощать в этом году Христовы страсти — кто будет апостолом, кто Пилатом и Кайафой, кто Христом. Во имя бога, подойди, Костандис!

Хозяин кофейни подоткнул свой фартук, приколол один его угол к широкому красному поясу и подошел.

— Ты, Костандис, будешь представлять Иакова, старшего брата Иисуса. Так мы, старосты, решили. Тяжел этот божественный груз, и нужно с честью его нести, не опозорить апостола! Ты должен стать с этого дня новым человеком; ты хороший человек, но должен стать еще лучше! Будь честнее, разговорчивее, чаще ходи в церковь. Поменьше ячменя клади в кофе, не смешивай остатки вина с тем вином, которое продаешь, лукум не режь пополам, продавай его целиком. И, имей в виду, больше не бей свою жену, потому что с сегодняшнего дня ты не только Костандис, но и Иаков. Понял? Отвечай!

— Понял, — ответил Костандис и, пристыженный, отошел в сторонку, к стене.

Ему хотелось сказать; «Не я бью свою жену, она меня бьет», — но он постеснялся.

— Где Михелис? — спросил поп. — Он нам тоже нужен.

— Торчит на кухне и разговаривает с твоей дочерью, — сказал Яннакос.

— Пусть кто-нибудь сходит за ним! А теперь подойди ты, Яннакос!

Торговец приблизился, поцеловал руку попа.

— Тебе, Яннакос, выпал трудный жребий — представлять апостола Петра. Хорошенько подумай! Забудь прежнее. В тайном крещении крестится раб божий Яннакос и становится апостолом Петром! Возьми евангелие, ты ведь немного грамотен, там ты прочтешь, кем был Петр, что он сказал, что он сделал, а я тебе помогу советами. Ты тоже, в сущности, плут, Яннакос, но у тебя доброе сердце. Забудь о прошлом, перекрестись, начинай новую жизнь, стань на путь божий: не обманывай на весах своих покупателей, не продавай кукушку за соловья, не вскрывай больше чужих писем и не выписывай секретов людских. Слышишь? Теперь скажи: слушаюсь и повинуюсь.

— Слушаюсь и повинуюсь, отче мой, — ответил Яннакос и быстро отошел к стене.

Он побоялся, как бы не вздумал этот чертов поп перечислять его, Яннакоса, грехи у всех на глазах. Но поп его пожалел и замолчал, и тогда Яннакос отважился.

— Отче, — сказал он, — об одном одолжении я прошу. Мне кажется, что в евангелии упоминается и ослик. Мне кажется, Христос в предпасхальное воскресенье въехал в Иерусалим на ослике. Значит, и нам понадобится ослик. Пусть им будет мой ослик.

— Воля твоя, Петр, пусть на таинстве будет и твой ослик, — ответил поп. Все захохотали.

В эту минуту вошел Михелис: упитанный, краснощекий, в бархатной шапочке набекрень, с золотым обручальным кольцом на пальце. Был он затянут в сукно и атлас, щеки его пылали, — только что он касался руки Марьори, и кровь в нем еще кипела.

— Добро пожаловать, наш любимец Михелис, — сказал старик поп, гордясь своим будущим зятем. — Тебя мы единодушно выбрали на роль любимого ученика Христова, Иоанна. Большая это честь, большая радость, Михелис! Ты будешь припадать к груди Христа и утешать его, ты будешь следовать за ним до его последней минуты, до креста, и, когда остальные его ученики разойдутся, тебе доверит Христос свою мать.

— С твоего благословения, отец мой, — сказал Михелис и покраснел от удовольствия. — С малых лет я любовался этим апостолом на иконах; там он молодой, красивый, преисполненный благости. Мне он всегда нравился. Спасибо, отец мой! Ты хочешь еще что-нибудь мне поручить?

— Нет, Михелис. Твоя душа — невинный голубь, сердце твое исполнено любви. Апостола ты не опозоришь, с тобой мое благословение!

— Теперь мы должны найти Иуду Искариота, — продолжал поп, рассматривая односельчан своими хищными глазами.

Те дрожали под его суровым взглядом. «Помоги, господи, — бормотал каждый из них, — не хочу, не хочу быть Иудой!»

Взгляд попа остановился на рыжей бороде Гипсоеда.

— Панайотарос, — послышался голос попа, — ну-ка, подойди, у меня просьба к тебе!

Панайотарос повел плечами и толстой шеей, словно вол, пытающийся освободиться от ярма. На одну секунду ему захотелось закричать: «Не пойду!» — но он струсил перед старостами.

— К твоим услугам, отче мой, — сказал он и подошел, ступая тяжело, как медведь.

— Большой услуги мы ждем от тебя, и ты нам не откажешь: ведь каким бы суровым и чудаковатым ты ни казался, у тебя нежное сердце: ты словно неподатливый миндаль — скорлупа каменная, зато под ней таится сладкое зерно… Ты слышишь, что я говорю, Панайотарос?