Оттенки страсти - Барбара Картленд

Впрочем, пресыщенные удовольствиями обитательницы Мейфер – это еще не весь Лондон. Да и сам этот фешенебельный район, раскинувшийся по берегам Темзы, тоже разительно отличается от остальной части города. Сиреневатый туман, стелющийся над рекой в утренние часы, переливающаяся всеми цветами иллюминация ночных улиц. А первые солнечные лучи, снопами разноцветных искр вспыхивающие в окнах верхних этажей, подсвечивающие башенные шпили, льющиеся откуда-то сверху на триумфальную арку, а оттуда уже сплошным потоком устремляющиеся по широкой улице Мэлл прямо к Букингемскому дворцу. Какая красота!

В мае обитатели Мейфер в полном составе вернулись в столицу из загородных поместий, снова широко распахнулись двери великосветских гостиных, и взял старт трехмесячный марафон бесконечной череды развлечений под названием «сезоны». Для большинства участников светских мероприятий сезоны давно уже превратились в докучную рутину, похожую на старый водевиль, который никак не сойдет со сцены, потому что некому снять постановку с репертуара и предложить публике что-то новенькое. Но для Моны ее нынешняя жизнь все еще была притягательна своей пестрой новизной и многоцветием предлагаемых удовольствий.

Ее свежесть, красота, детская непосредственность, с которой она радовалась жизни, несомненное чувство юмора, которое она изредка робко решалась продемонстрировать публике, все это мгновенно сделало девушку бесспорной примой сезона. На леди Вивьен со всех сторон сыпались выражения восторга и поздравления по поводу того, какая у нее «прекрасная дочь». Нельзя сказать, чтобы эти неуемные похвалы были ей по сердцу. Леди Вивьен была слишком тщеславна и не собиралась делить трон первой красавицы Лондона даже с собственной дочерью.

На балу, который леди Дэшли дала в своем дворце на Ланкастер-Гейт, успех, выпавший на долю Моны, был особенно грандиозен. Все признанные красавицы минувших сезонов, по правде говоря, уже изрядно выдохшиеся от бесконечной гонки за пальму первенства, померкли на ее фоне. Когда Мона, грациозная, словно нимфа, скользила по гостиной, на ум невольно приходило сравнение со сказочной принцессой или героиней древних легенд про золото Рейна. А вечерний туалет из легкого шифона цвета морской волны еще более подчеркивал ее воздушную красоту, выгодно оттеняя смоляные кудри, то и дело вспыхивающие в свете люстр голубыми искорками. В перерыве между танцами Мона улучила минутку, чтобы немного побыть одной, перевести дыхание и отдохнуть от целого роя кавалеров, не отходивших от нее буквально ни на шаг. Она незаметно выскользнула через балконную дверь на широкую галерею, опоясывающую дом по периметру. Укрывшись в тени, она облокотилась на чугунные перила и стала задумчиво рассматривать открывшийся перед ней вид на Парк-Лейн. Роскошная улица, застроенная фешенебельными особняками и шикарными отелями, в этот поздний час производила какое-то мистическое впечатление. Кованые чугунные ворота заперты и надежно охраняют хозяев дворцов от посторонних. Ночью все эти дворцы похожи на заколдованные замки, подумала Мона и сама улыбнулась собственным фантазиям. Ей захотелось прогулять вдоль балюстрады. А вдруг и под сенью этого дома прячутся сказочные эльфы, заколдовавшие принцессу? Она невольно прислушалась. Откуда-то издалека донесся легкий звук, похожий на свирель Пана. Или это ей померещилось? Но в такую ночь легко стирается грань между реальностью и вымыслом

Откуда-то сбоку послышался шорох, и Мона даже вздрогнула от неожиданности. Незаметно для себя она дошла уже почти до самого конца балюстрады. В этом месте крытая галерея почти вплотную соприкасалась с соседним домом. Не более чем в метре от нее на балконе стоял молодой человек. В темноте светлело лицо и белый ворот рубахи, но черты различить было трудно. Кажется, высокий, широкоплечий, одет во что-то темное.

– Итак, красавица Ундина строит воздушные замки, сидя за решеткой в темнице, – негромко обронил молодой человек.

– Тюрьма – это необязательно каменные стены, как нас уверяют, – живо отозвалась Мона, даже не задумавшись над тем, что она вступает в разговор с молодым человеком, находясь наедине с ним. Впрочем, в такую глухую пору можно обойтись и без строгих дуэний, контролирующих каждый твой шаг.

– О, это слабое утешение для тех, кто сидит за такими стенами, даже для сильных духом! Так о чем же вы мечтаете, пленница? О бессмертной жизни высоко в горах?

– О, нет! Меня скорее прельщают долины и заколдованные озера.

– Это потому, что вас заколдовали. Разве вы забыли, что Ундина обрела бессмертие, потому что искупалась в горной реке, текущей с Олимпа? Но любовь к простому смертному приковала ее к земле и лишила бессмертия. А ваши оковы такие же прочные?

– Вовсе нет! – весело рассмеялась Мона. – Пока мною движет исключительно любопытство и желание понять и почувствовать жизнь во всех ее проявлениях. Я хочу сама докопаться до самых глубин бытия, а потом взлететь на самые головокружительные высоты.

– Отлично. Только не забывайте, лишь богам позволительны такие желания, лишь они могут восседать на вершине Олимпа, а потом опускаться на самое дно.

– Да, я знаю, что только боги могут возноситься в самую недоступную высь. Но разве, когда ставишь на кон все, – это не есть проявление человеческого мужества?

– Хотите полюбоваться рассветом в сказочно прекрасной березовой роще?

– Да! Но как?

Вместо ответа молодой человек молча указал на длинный серебристый лимузин, припаркованный возле дома. Издали он напоминал затвердевшую ртуть. Она молча взглянула на автомобиль.

– Рассвет наступает в четыре часа. Так что мы еще успеем вернуться до окончания бала, – поспешил успокоить молодой человек, словно прочитав ее мысли.

Магия этой волшебной ночи, негромкая музыка, доносящаяся из бальной залы и уносящая на своих волнах куда-то вдаль. Ах, о каких условностях можно толковать в такой момент? Право же, это лишь небольшое приключение! Оно явилось Моне, словно мираж, предстающий в пустыне перед изнемогающим от жажды путником. Слепо поколебавшись, она проговорила серьезным тоном:

– Я согласна. И я вам верю.

Молодой человек протянул ей руки и помогперебраться через крохотную пропасть, разделяющую два дома. Через распахнутую балконную дверь они вошли в гостиную. В комнате было темно, и только над большой картиной горело бра. И это была единственная вещь, которую можно было разглядеть во всех подробностях. Портрет французской маркизы восемнадцатого века: напудренный парик, уложенный в сотни причудливых завитков, безукоризненный наряд, в котором все ленты и шнурки были завязаны по всем правилам, а кружева накрахмалены и топорщились во все стороны. Глаза молодой женщины искрились, и в них прыгали веселые чертики. Чувствовалось, что модель изо всех сил пытается сохранить серьезность, но это ей плохо удается: губы сами собой непроизвольно растягиваются в слегка лукавой улыбке, и видно, что она вот-вот разразится веселым заразительным смехом. Бесспорно, это был настоящий живописный шедевр, созданный неизвестным художником, ибо, глядя на улыбающуюся красавицу, зрителю тоже невольно хотелось рассмеяться.