Группа захвата - Сергей Хелемендик

– И они напоили вас силой и сфотографировали е ней в постели?

– Бог с вами! Что вы! Она совсем еще ребенок, ей двенадцать лет! – учитель растерянно завертел головой и стал похож на встревоженную птицу. – Понимаете, мне, в сущности, нечего, право же, совсем нечего стыдиться… Но они меня уже второй год обвиняют, пытаются уличить в чем-то постыдном, и я порой поневоле начинаю стыдиться… – он совершенно растерялся и покраснел. Затем с видимым усилием продолжил:

– Дело в том, что меня вообще мало интересуют женщины… Поймите правильно, речь идет не о каком-то отклонении. Мне это неинтересно… Мне это не нужно… Один раз в юности я попробовал, и у меня возникло жгучее отвращение. А дети, понимаете, это нечто совсем другое. Здесь нежная, безупречная чистота, прелесть первого пробуждения души. Здесь нет ничего грязного… Я незаметно для себя привязался к этой девочке, и они узнали! Был целый заговор: натравливали на меня учителей, ее родителей, обвиняли бог знает в чем! Волчанов тогда впервые появился в этом доме и дал мне понять, что она – заложница моего благоразумия. Вы представляете всю жестокость моего выбора!.. В это время меня начинало терзать сознание того, что девочка взрослеет у меня на глазах, что вот-вот из прелестного невинного ангела она начнет превращаться в юную женщину, одержимую своей созревающей плотью. Я только начинал внушать себе, что она, постепенно взрослея, найдет достойного спутника, и это будет не грязно, не безобразно, а красиво, быть может… Волчанов тогда прямо заявил: Наташу постигнет участь других, если я не успокоюсь. И я тут же успокоился…

– И правильно сделали! – раздался из-за моей спины голос Волчанова. Он стоял на пороге, улыбался и рассматривал нас. Было что-то дьявольское в его улыбке. Я задрожал от ужаса.

– Доброе утро! – поздоровался он. – А я ехал мимо, решил нашего Ушинского проведать, и надо же, встречаю вас! Удивительное совпадение… – мы молчали. Волчанов как-то по-старчески пожевал губами и глухо произнес: – Все-таки вы к нему пришли… – он обращался ко мне, но говорил куда-то в сторону. – Некстати! Совсем некстати…

Волчанов посмотрел на меня в упор желтыми волчьими глазами, и в этих глазах я прочитал ответ, ужасный в своей законченности. Все, что говорил учитель, правда! Все, до последней мелочи. Я отвел глаза. Пальцы моих рук вздрагивали. Потом я встал из-за стола, сделал несколько шагов в сторону двери и сдавленно произнес:

– Присаживайтесь! Чайку сейчас… Учитель рассказал мне много забавного о вашем городке. Здесь все так мило…

Болтая эту чушь, я медленно приближался к Волчанову, стараясь не встречаться с ним глазами. Он понял и кинулся к двери. Я настиг его на пороге, схватил за шиворот, втащил назад в комнату и как следует приложил затылком к стене. Волчанов обмяк.

– Присядь! Не спеши… Любитель клубники с кровью… – я говорил первое, что приходило в голову. Я не знал, что делать, но видел, как побелело лицо Волчанова. Инстинкт подсказывал мне, что его нужно пугать и пугать дальше.

– Сядь! Чайку с нами попьешь!

Я силой усадил его па стул. Волчанов молчал. Он, вероятно, не привык к тому, чтобы его били затылком об стену. Я посмотрел на учителя. В его глазах сиял чистый детский восторг. Он явно ждал, что сейчас в комнату ввалятся рослые парни, мои коллеги, – и с Волчановым будет покончено. Раз и навсегда!

– Покрепче? – спросил я, потянувшись к чайнику.

Волчанов молча кивнул, затем попробовал выговорить что-то, но у него вышло какое-то мычание. Он был еще в шоке. Я поставил чайник, наклонился над ним и изо всей силы ударил по ушам с двух сторон ладонями. Он как мешок свалился со стула и истошно завыл.

– Хватит или еще покрепче? – спросил я.

Начало было положено: прокурор Волчанов катался по полу и скулил. А у меня перестали дрожать пальцы. Мне стало жарко. Я не знал, совсем не знал, что делать дальше! Подождав, пока он замолчит, я поднял Волчанова и снова усадил на стул. Он мотал головой. Ему, должно быть, и в самом деле было больно. Глаза его налились кровью и стали как будто вдвое больше.

– Чего вы хотите? – проговорил он.

– Чтобы тебя расстреляли! – резко повысил голос я. – Тебя и твоих выродков! Чтобы вас всех вместе закопали в одном канализационном колодце!

Волчанов смотрел на меня не отрываясь. Затем он и я одновременно взглянули на учителя. Тот торжествовал. Его глаза излучали сияние.

– Ты в церкви когда-нибудь был? – спросил я Волчанова. Тот молча покачал головой. – Пора покаяться перед смертью.

– Он не посмеет войти в храм! – звонко сказал учитель.

Волчанов смотрел в пол. Я снова взял его за шиворот, встряхнул и бросил как куль в сторону двери.

– Ступай, ирод захолустный! За тобой придут… А лучше выбери себе березу покрепче и залезай в петлю. Может, кто-нибудь скажет потом, что была в тебе капля совести…

Я отвернулся и увидел, как изменилось лицо учителя, как ликование покидало его глаза. Он понял, что это блеф. Волчанов сидел на полу и пытался понять смысл моей тирады.

– Пошел вон! – зарычал я.

Он изумленно посмотрел на меня, поднялся на ноги и медленно вышел, не закрыв за собой дверь. Вместе с учителем мы подошли к окну и увидели, как придерживая пунцовые уши, Волчанов идет к машине.

– Мне нужна ваша помощь! – обратился я к учителю. – Есть ли у вас здесь человек, на которого вы можете положиться? – Учитель после некоторого раздумья кивнул. – Нужно отправить в Москву телеграмму. Сейчас, немедленно, пока Волчанов не пришел в себя! Лучше послать не отсюда, а из Т. – я назвал ближайший населенный пункт, городишко километров в сорока.

– Зачем так далеко? Можно из Сосновки! – сказал дедушка Гриша, и я вдруг осознал, что он видел сцену избиения Волчанова от начала до конца. – Сяду на велосипед, съезжу в Сосновку. Там почтовое отделение, телеграф…

– И можно надеяться, что телеграмму оттуда не перехватят?

– А почему ее должны перехватить? – удивился старик.

– Я думаю, оттуда дойдет, – сказал учитель.

Я быстро нацарапал на клочке бумаги свой домашний адрес и текст: «Поздравь Николая Петровича днем рождения». Текст был условный. Для жены это был сигнал тревоги, знак того, что мне нужна помощь немедленно, что нужно поднимать на ноги всех, кого можно поднять. Я прочитал написанное вслух и протянул старику три рубля, он поколебался, но взял и вышел.

– На него можно положиться? – спросил я учителя.

– Да! Это очень порядочный человек… А вам нужно бежать! – после короткой паузы произнес учитель.

– Что мне нужно делать, я решаю обычно сам! – оборвал его я. – Если вы не откажете мне в гостеприимстве, я переберусь к вам и поживу здесь пару дней. Пока сюда не приедут…

– Вам нужно бежать! – повторил учитель. – Или вас убьют.

– А вас? Что они сделают с вами, если я убегу? Что будет с девочкой, с вашим романтическим увлечением?

– Не знаю. Но думаю, им будет не до меня. Они кинутся спасать свою шкуру. Если вы вырветесь, они… Я думаю, у них не выдержат нервы…

– Не надо так настойчиво загонять меня в гроб! В конце концов они – кучка подонков и не более того! И учтите! – я зачем-то погрозил учителю пальцем. – Вашего Волчанова еще никто не бил по ушам! Это для него новое ощущение, новая эпоха, если хотите… Я чувствую, он придет договариваться со мной. И с вами тоже. Ему придется озолотить нас…

– Вы похожи на Хлестакова, – еле слышно произнес учитель и улыбнулся.

– А вы на Добчинского! Кстати, Хлестаков – это совсем неплохо. Хлестаков – это не герой! Хлестаков – принцип, образ жизни! Тем, кто понял это, живется в нашей стране лучше всех прочих. Они обязаны Гоголю всем, ибо он указал им путь!

– Но вы были убедительны! Я сначала поверил. Это было вполне…

В гостинице я совершил грубейшую ошибку, расплатившись с дежурной и сказав ей, что уезжаю. Дверь за мной еще не закрылась, как она бросилась к телефону. Канареечной машины рядом с гостиницей не было. Я обрадовался, задышал свободнее и быстрым шагом пошел в сторону почты. Я решил попробовать заказать разговор с Москвой, чтобы оценить степень свободы, которую позволяет мне Волчанов. Но уже через две минуты канареечная машина обогнала меня, выехала на тротуар, и из нее выскочил здоровенный детина в форме старшины милиции. Он сделал несколько шагов в мою сторону и остановился напротив, широко расставив ноги и выпятив грудь. Такие угрожающие позы любят принимать у нас юноши в период полового созревания, а также милиция независимо от возраста.

Я тоже остановился, снял с плеча сумку, положил ее на асфальт и начал разминать пальцы. Как все необычное, такие вещи всегда пугают. Детина в милицейской форме наблюдал за мной. Ему было лет двадцать пять. Его лицо чем-то напоминало Волчанова. Лицо это было замечательное в своем роде – одним своим видом оно вызывало ужас. Лицо убийцы. Широкое, рыхлое, с крупными чертами. Большие, слегка раскосые желто-зеленые глаза были полуприкрыты. В них не было ни страха, ни мысли, была какая-то особенная злобная сосредоточенность. Глаза убийцы, глаза палача.