Письма Ефимову - Сергей Довлатов

Ефимов — Довлатову

2 сентября 1979 года

Дорогой Сережа!

Мои девочки начинают хихикать еще до того, как я успеваю распечатать конверт с письмом от Вас. И Вы их почти никогда не разочаровываете спасибо. Еще мы получили «Третью волну» с портретом и записью речи. Очень смешно, но, конечно, злодей Глезер мог бы и убрать все «вот» и прочие паразитические образования, которые вообще-то Вам не свойственны.

Про клише ничего определенного Вам ответить не могу. Карл уехал в Европу, я тоже уезжаю на неделю, да и кажется, что издательство эту форму рекламы не использует. Мы фирма маленькая и не можем вести «массированный артобстрел» — берем покупателя «прицельно».

Заведение, которое печатало мои пленки, берет по 13 центов за кадр. Однажды оно отказалось печатать: пленка была слишком плохого качества. Они находятся в получасе езды от нас, поэтому, честно Вам скажу, мне это хлопотно. Зато даю Вам их адрес. Надеюсь, что Вы уже убедились: в Америке все дела лучше делать по почте. Пошлите заказ, чек на примерную сумму, обещание доплатить, если понадобится — и они все Вам сделают в лучшем виде.

То Bard Roe. University Microfilms. 300 N. Zeeb Rd. Ann Arbor. MI 4810.

Всего Вам доброго, приветы родным.

Ваш Игорь.

Довлатов — Ефимовым

23 сентября 1979 года

Дорогие мои, здравствуйте!

Начну с злополучного выступления у Глезера. Я действительно тогда напился. Настолько, что поспал возле Рокфеллер-центра. Затем излил весь этот бред. В ходе речи чуть не упал с эстрады. В президиуме сидел развязно. Махал приятелям в зале. Делал знаки относительно — продолжать. Рядом сидел укоризненный хмурый еврей. Оказался югославским диссидентом Михайловым. Начал (Михайлов) выступление словами: «Я ничего не понимаю». Потом мне сказали, что он все свои выступления начинает именно так. За что Йосип Броз Тито намерен его судить…

Глезер — хулиган. Халиф прозвал его грубо — взбесившейся мандавошкой…

Газета (извините за резкие повороты) обязательно выйдет. Теперь уже действительно — скоро. Хотя наделано много глупостей. И много денег фугануто зря. Американский опыт достается тяжело…

Мать, в общем, здорова. Нашла каких-то знакомых. Читает. Увлекается супер-маркетом.

Лена много работает. Зарабатывает тысячу в месяц […]

Была здесь Люда. Честно попросила высоко оценить ее рассказы.

Катя очень выросла. Не читает. Заочно полюбила эстрадника Джона Траволту.

Приехала моя сестра. Это та, которая спрашивала, рекомендую ли я ей прочесть «Героя нашего времени». У нее и ее жениха от глупости и молодости все хорошо. Они без конца целуются, что людям моего возраста — неприятно.

В Нью-Йорке — Синявский. Он добрее и симпатичнее, чем мне казалось. С Максимовым установилась бурная переписка, что несколько ослабило мои комплексы.

У Охапкина в Ленинграде — неприятности. Был обыск. Жену выгнали с работы. Мы тут организовали некоторый шум. Поддержали Марамзин и Максимов. Будет небольшой платный вечер. Пошлем ему вызов и барахла.

Меня наверное издаст (за малые деньги) «Оверсиз». Это будет лагерная книжка. А про журналистику хочет издать Поляк. Затеял интригу с амер. конторой «Вэнтидж» (Выигрыш?). Не знаю, чем кончится.

Кухарец мои записные книжки издавать не хочет. Говорит — мало. Может, Бахчанян нарисует для объема картинки…

В общем, жизнь понемногу налаживается. Есть какие-то неясные предложения от «Голоса». Иногда что-то заказывает «Либерти». А главное — я записался на курсы ювелиров. С понедельника. Это три часа по утрам. Не помешает…

Ручкан ведет себя глупо. Обычная для Ленинграда смесь гонора и приниженности. Ходит, выбирает себе религию. Диван и кресло получил у любавичских евреев. Телевизор дали баптисты. В душе же он — православный. Приобрел крест — 8/12. (Восемь на двенадцать.) Главный же религиозный фанатик Нью-Йорка — Игорь Синявин — человек редкой мерзости.

Видел Соловьева. Мы, оказывается, соседи. Жаловался на цензуру и отсутствие элементарных свобод.

Вы, конечно, знаете о болезни Успенского. Его ужасно жаль. В свете этого Анька тем более — гнида. И теща — говно, поверьте, экспансивное моложавое говно. Она, видите ли, плавает в океане…

Короче. Я на подступах к малым заработкам. Возможностей применения русского журналиста (стиль!) здесь больше, чем кажется. Местная (все еще убогая) русская цивилизация на подъеме. Точнее, перед бумом. Как только я почувствую, что Игорю пора в это врезаться, начну вас информировать.

Кто еще вас может интересовать? Шмаков приветлив и загадочен. Никаких его явных успехов не видно. Тайные же — вызывают неловкое чувство. Я все еще имею предубеждение к гомосексуализму.

Марамзин ведет себя идеально. Долго рассказывать — в чем. Кроме того, в Париж ездила (вернее, летала) одна наша знакомая, и Володя не пытался ее даже изнасиловать. Не говоря — побить. Чем глубоко ее обескуражил, и, кажется, разочаровал.

Когда будете в Нью-Йорке?! Если мы к тому времени переедем, звоните в «НРС» (265-55-00, 265-57-82). Лена почти всегда знает, как меня найти.

Обнимаю вас.

Довлатов

P.S. Спасибо за фотографию. Она экспонируется на видном месте.

Ваш мешочек цел.

Клише «Ардиса» получил.

Иосиф мне очень помог с переводчиком. И еще кое в чем. Он болеет. С.

Довлатов — Ефимову

31 октября 1979 года

Дорогой Игорь!

Пишу Вам без очереди.

а. Потому, что Вы не отвечаете.

б. Потому, что накопилась информация…

Тут состоялся вечер Бродского. Впечатление прямо-таки болезненное. Иосиф был ужасен. Унижал публику. Чем ее же и потешал. Прямо какой-то футуризм. Без конца говорил, например: «…В стихотворении упоминается Вергилий. Был такой поэт…» И так далее. Зло реагировал на аплодисменты. Прямо как Жан Татлян. Допускал неудачные колкости…

Мне он сказал: «Вы единственный человек здесь, которому я рад. Остальные — полное говно». То же дословно было сказано Алику Рабиновичу, Збарскому, Грише Поляку и т. д.

Стихи же — как обычно…

Мне, по указанию того же Бродского, дают с января работу в Коннектикуте. Преподавать русский начинающим. Я там побывал. Участвовал в американской гулянке на 40–50 человек. С водопадом, бесконтрольным джином и оттенком разврата. Эти сутки были очень знаменательны в познании амер. жизни. Как австрийский бордель в знании Запада. Все это заслуживает особого длинного рассказа.

Определился я на курсы дизайнеров. Кажется, уже писал об этом. Тест сдал неожиданно хорошо. Вот-вот начнутся занятия.

Коме того, с февраля обещали постоянную работу в Нью-Йорке. Что куда привлекательнее. Ибо в Лене с годами появилась неожиданная жовиальность. Уехать в Коннектикут боюсь. Она просто выйдет замуж.

Трогал Вашу книгу у Штейнов. Выглядит хорошо. И портрет хороший, живой и без многозначительности. (Представьте себе на этом месте лицо Битова или Бахтина.)

У Вероники же произошла такая сцена. Мы трогали Вашу книгу по очереди с неким Леонидовым. Мы еще не были знакомы. Он сказал:

— Это философия, я не потяну. Тогда я возразил:

— Это доступная книга. А в философии я и сам профан. Тогда он внимательно посмотрел на меня и говорит:

— Вы — Довлатов?

Как-то сразу догадался…

Прочитал я наконец Сола Беллоу. По-русски. Издано в Тель-Авиве. «Планета м-ра Сэммлера». Книга выдающаяся.

Английский мой развивается вяло. Разговариваю я так. Например, звоню:

— Мэй ай ток ту мистер Гопкинс? В ответ раздается:

— Мур-мур-мур-мур-мур венздей…

Это значит — Гопкинс будет в среду.

Из фразы понимаю одно слово. Молюсь, чтобы это было существительное или глагол…

Жена Ручкана, очень невзрачная (что положительно характеризует Ручкана), чудесно устроилась. По специальности, 25 000. Боря очень повеселел. Он сочинил нечто такое, что Вы определили бы так «непонятные глупости».

Из всех литературных знакомых самые нормальные здесь — Вайль и Генис.

Об остальных расскажу при встрече. Материал имеется.

И наконец. У меня есть реальная возможность отношений с Голливудом. Очень неопределенная и, конечно, в результате — почти безнадежная. Но шанс есть. И организует это человек не пустой. Бешено сочиняю заявку. Очень хотелось бы с Вами (вами) повидаться. Леша опять не пишет. Зато стали доходить письма в Союз. И оттуда.

О'Коннор переводит мой большой рассказ. Сама предложила. Другой перевела Фридман. Очень хорошо. Иосиф пытается сунуть его в «Нью-Йоркер». Где-то в Техасе действует еще один малый. Говорят, на стене его висит карта Коми АССР.

И еще, я побывал в ФБР.

В общем, жизнь полна каких-то теоретических возможностей. Действительность же пока убога.

На «Либерти» все не очень удачно. Весьма напоминает улицу Ракова. [На этой улице в Ленинграде располагался Дом радио]. Новое же русское слово (и не новое, и нерусское) чуть выше «Лен. Правды», чуть ниже «Сов. Эстонии».