Воспоминания - Вера Эдлер фон Ренненкампф

Не знаю, вышло ли что-либо из этой затеи, бывал ли потом муж в этом таинственном доме и обществе. Думаю, что ничего не устроилось, т. к. Россия претерпела много и впала в агонию. Старая Россия умерла, а какая народится новая – покажет время. Но я уверена – Россия возродится, сам Господь поднимет ее из праха. Слишком много было страданий, а страданием все обновляется и очищается. Слишком много крови пролито. Эта кровь очистит и изгонит все наносное, чуждое, грязное из России. Дай Бог, чтобы это скорее свершилось… Очень хочется, чтобы кто-нибудь из этого таинственного общества подал о себе весть. Я хотела бы знать что-либо о нем хотя бы анонимно, если нельзя открыто…

Муж моей сестры генеральши Аракиной[63] – военный юрист – был членом военного Иркут[ского] суда. Вместе с их семьей приехала в Иркутск и я. Несколько дней спустя я пошла немного прогуляться и заодно купить на вечер ложу – в театре шла опера «Тоска».[64] Неподалеку от театра толпилась публика. Она находилась в какой-то ажитации[65] и волнении, слышались восклицания. Я решила, что это связано с оперой, с приездом Камионского и артистки Брун,[66] и уже боялась не добыть ложу. Но, подойдя ближе, увидела выбитые рамы в домах и услышала, что волнение публики вызвало покушение на генерала Ренненкампфа.

Купив билет в театр и вернувшись домой, я рассказала своим об увиденном. Слышала, что бросившего бомбу поймали. Одни говорили, что генерал с адъютантами ранены, другие – если он и ранен, то легко, т. к. после покушения пошел пешком. Однако узнать всей правды не удалось.

Вечер мы провели в театре. Он был переполнен, а в партере я впервые увидела генерала Ренненкампфа. В антракте я сразу заметила генерала в казачьей форме. Он слушал музыку, стоя спиной к барьеру, за которым находился оркестр, и разглядывал публику в ложах, будто искал кого-то глазами. Генерал выделялся из толпы интересной, необычной внешностью. Выглядел он очень импонирующе – стройный, с большими выхоленными усами, военной выправкой, выпуклой могучей грудью, на которой красовались два белых Георгиевских креста, необычайно аккуратный в одежде, ловкий, с легкой походкой и быстрым орлиным взглядом.

Многие говорили о нем. Удивлялись тому, что, пережив покушение несколько часов назад, он имел храбрость прийти в театр и был, как всегда, совершенно спокойным, веселым и элегантным. Видели его не только в партере, но и в фойе, и в коридоре театра. Он смело ходил по театру, посещая в ложах своих знакомых. Публика волновалась и в конце концов заставила полицмейстера просить генерала поберечь себя и уехать домой, потому что какой-то человек ходил за ним по пятам, держа руку в кармане. Это мог быть другой революционер, искавший удобного момента, чтобы убить генерала.

П. К. Ренненкампф рассмеялся и ответил, что это излишние страхи. Он уверен, что у этого человека ничего нет, просто глупая привычка держать руку в кармане. Но, если публика волнуется, может быть, больше не за него, а за себя, то он выполнит ее просьбу и скоро уйдет. К тому же в кабинете его ждут текущие дела.

Когда мы познакомились с генералом и он стал бывать в доме моей сестры, то, сдавшись на наши настоятельные просьбы, шутя и смеясь, рассказал об этом покушении на него. Вот как все произошло. По своему обыкновению, в 10 часов утра генерал в сопровождении двух адъютантов Гейзелера и Гилевича[67] шел в штаб 3-го Сиб[ирского] корпуса, которым он тогда командовал. Около штаба генерал заметил человека, сидевшего на чугунном столбике недалеко от тротуара. Публики в этот ранний час было мало, и он невольно обращал на себя внимание, казался генералу подозрительным. Обратившись к адъютантам, П. К. Ренненкампф сказал, что этот человек здесь для того, чтобы его убить. Адъютанты были озадачены и стали разубеждать генерала. Он же просил их быть осторожными.

Прошло много времени. Генерал и адъютанты закончили в штабе свои дела и намеревались по своему обыкновению возвращаться домой пешком. Выйдя, увидели того же человека на прежнем месте. Генерал, глядя в упор, пошел прямо на него. Человек мгновенно вскочил, выхватил из кармана бомбу в форме коробки от сардин, но большего размера, размахнулся и кинул ее в генерала, а сам бросился бежать. Бомба упала позади П. К. Ренненкампфа и его спутников. Она долго находилась на морозе, промерзла и разорвалась частично – оглушила генерала на одно ухо, взрывной волной отбросила в сторону одного из адъютантов, а другому опалила шинель. В целом все обошлось благополучно.

Генерал, как всегда, не растерялся и бросился за преступником. Увидев солдата, идущего навстречу бежавшему революционеру, генерал крикнул, чтобы тот поставил подножку. Ренненкампф знал, что перепуганный, спасавшийся революционер не услышит этих слов, а солдат исполнит приказание, т. к. он внимательно следил за приближавшимся генералом, чтобы стать во фронт. Расчет оказался верным: революционер упал от подножки. Ренненкампф быстро подошел к преступнику, велел ему встать и, наведя на него револьвер, приказал поднять руки вверх.

Солдат, по приказанию генерала, обыскал карманы революционера и извлек из них еще одну круглую бомбу и револьвер. Генерал спросил, почему он ее не бросил. По словам революционера, он «потерялся» и, волнуясь, не разобрал, сделала ли первая бомба свое дело. «Мужества нет у вас, а беретесь за такое дело», – сказал ему генерал. Тогда революционер указал на своего убегавшего помощника, который должен был его подстраховать в случае неудачи.

Генерал приказал адъютанту Гилевичу и солдату взять арестованного революционера-боевика, отвезти его на извозчике на гауптвахту и сдать под расписку. Сам с адъют[ант]ом Гейзелером отправился к командующему войсками генералу Селиванову[68] докладывать о случившемся.

На допросе арестованный показал, что лично не знал генерала и против него ничего не имел. Он принадлежал к одной из партий революционеров-боевиков, попал туда с молодых лет и по жребию должен был убить генерала Ренненкампфа.[69] Выйти из партии было невозможно, а если бы он не выполнил поручения, то его убили бы. Выбора не оставалось, и он пошел на убийство, надеясь благополучно скрыться, но ничего не получилось.

Выяснилось, что революционер был пасынком уже престарелой дамы, хорошей знакомой моего генерала. Генерал часто бывал у нее, дружил со всей ее семьей, но никогда не встречался с пасынком. Он жил далеко от своей мачехи и не поддерживал с ней близких отношений. По приказу генерала Селиванова преступника повесили.

После покушения в Иркутске полиция и жандармы усиленно охраняли генерала Ренненкампфа. Он же всегда говорил, что не полиция и сыск его охраняют, а Святой Георгий, изображенный на его Георгиевских крестах, и свято в это верил.

Настал день моего венчания[70] с генералом Ренненкампфом. Оно состоялось во Владимирской церкви города Иркутска. Люди, охранявшие генерала, настоятельно просили, чтобы не было никакой толпы, чтобы все было тихо и незаметно,[71] даже без официального объявления о венчании. Так боялись повторного покушения. Охрана знала, что генерала Ренненкампфа не запугаешь, но просила принять меры предосторожности для моей безопасности. Генерал исполнил все так, как ему советовали, и обряд венчания был совсем скромный и тихий. О нем знали только генерал Селиванов – он, как начальник мужа, должен был дать разрешение, два адъютанта, которые были шаферами – свидетелями, Н. И. Гейзелер, моя сестра Мария Николаевна Аракина и ее муж. Он также был свидетелем. Не было церковного хора, церковь не освещалась, а вокруг нее сновали переодетые жандармы и тайная полиция. Но все обошлось благополучно.

5-го февраля 1907 г. мы с мужем уехали из Иркутска в Петербург. В столице генерал представился государю Импер[атору] Николаю II по случаю своего назначения командиром 3-го армейского корпуса в городе Вильно.

Муж мне рассказывал, что Государь остался недоволен слишком мягким и гуманным усмирением революционного движения в Сибири. Он находил, что слишком мало было повешено; генерал Ренненкампф многих помиловал, заменив смертный приговор ссылкой в Сибирь.[72]

Муж с некоторой радостью говорил мне о том, что Государь всем, кто усмирял революционное движение, дал орден, должность, повышение или даже наградил деньгами. Например, Меллер-Закомельс[кий][73] получил от Государя двести тысяч рублей, муж же – абсолютно ничего. Он говорил, что очень рад этому, ведь как-никак, а подавление восстания – это пролитие крови своих. Неприятное это дело! Тяжело было, ведь это совсем другое, чем война с неприятелем – чужим народом. Конечно, порядок должен быть, но навел он его, как говорил сам, редко прибегая к смертной казни. Военно-полевой суд проводил тщательное расследование, и без следствия не казнили. Ведь было много наговоров по злобе, из мести на совершенно невинных людей. Все это надо было учитывать.