Птичьи права - Гарри Гордон

«Да не судимы нелюдимы…»

Да не судимы нелюдимы,Невозмутимые, как дом.Висит паук в углу картины,Изображающей Содом.

Хозяин венский стул в охапкуСгреб, как медведь виолончель.Поправил кошку на плече,Погладил выгнутую лапку.

Пил самогонку, не пьянея,Посуду мыл, дрова колол,Пока я вздор и ахинеюИз благодарности молол.

«И ветер в щели, и вода сквозь пальцы…»

И ветер в щели, и вода сквозь пальцы.Хозяин дома — старый спекулянт.Он спекулирует водой сквозь пальцы,И сквозняки нахально называетДвижением души. Всю ночь скулятПод плинтусом голодные мышата.Весь дом, как зуб, болезнен и расшатан,Стропила ноют и глаза болят.

Вот перышко сороки по ступенькам,Как ангел, опускается на крышу.Потом сквозь крышу, как вода сквозь пальцы,Потом по горнице, как ветер в щели…

Хозяин спит и ничего не слышит.Окно спокойно и прохладно дышит,Собака улыбается слегка,И щелкает зубами на жука.

«Я слышал пение осла…»

Я слышал пение осла.Не разбирая ремеслаОн пел всегда одно и то же.И был его полночный крикТревожен, жалобен, восторжен,Он пел, как о любви старик.

Он презирал свою судьбу:И тяжкий труд, и груз насмешек,Самозабвенно и неспешноЗадрав гортанную трубу.

«Гулянье в чистом поле…»

Гулянье в чистом полеНедолго выношу.На властный зов неволиПо солнышку трушу.

Приземисты и узки,Надежны и крепкиСемейные кутузки,Служебные замки.

Молю вас о защитеОт пламени в крови:— Учтите, научите,Мучители мои…

«Я это вижу в первый раз…»

Я это вижу в первый раз,И ничего здесь не оставил.

Но, увлекаясь, вдруг представилЧто я родился здесь. И пасКозу в распаренном бурьяне,Грыз на крыльце медовый пряник,И сахар прятал прозапас.

И в гипсовой красивой вазеКачался крашеный ковыль.Я надевал штиблеты в праздникИ маму называл на «Вы…»

Прости меня, чужое детство,Чужое дерево в росе,Не догадался оглядеться,Не в тот автобус, видно, сел,

Нехорошо и неудобно.Как будто нет своих забот,Как будто нет родного дома,Скамейки около ворот.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Всего и дел — песок не охладел,Погода не испортилась. Удача.Не трачу времени, и слов не трачу.Я видеть никого не захотел.Еще увидимся. Я много говорил,Старательно, как будто суп варил,Как будто кашу тщательно жевал,И оправдаться всячески желал,Что скверно и неверно поживал.Еще успеется. Вода еще тепла,А та, другая, видно, утеклаЕще не вся. Сентябрь еще печет,Я двум неделям потеряю счет,Сухой песок сквозь пальцы потечет.

Доподлинно известно — лучший отдых —Лежать, рубахой голову покрыв,И что для одного — закон природы,Для многих — это правило игры.Я после возвращенья возвращусь,И к правилам тотчас же приобщусь,И возвращенье превратиться во вращеньеПо неизбежности приятного общенья.Ну, а пока я вижу рыбака.Верней, не рыбака, а рыболова.Он на скале валяет дурака,Как будто ждет богатого улова.На самом деле — коротает деньПодальше от удачливых людей.

Кто я такой, чтоб за него решитьЧто движет им и что мешает жить.Какая все же скверная привычкаВсе видимое заключать в кавычкиОбычных представлений о себе,И, ковыряясь в собственной судьбе,И, находя излишки и издержки,Глазами шарить в поисках поддержки.

Мне говорил хороший человек:Нельзя терять ни в коей мере чувстваИронии. Что держится искусствоНа легкой и веселой голове,И что наш век в своем стремленье к прозеУмен не в меру, чересчур серьезен.Бог с ней, с иронией. И разум не порок,

К тому же есть у разума порог,А если кто и выйдет за предел,Рад за него — он этого хотел.Ну, а пока посмотрим на нырка.Он среди чаек белая ворона,Но не несет от этого урона,И даже больше — смотрит свысока.Морская птица, уточка, нырокКому-то может преподать урок,А кто не хочет птичьих поучений,Увидит в этом просто развлеченье.

Приятное для глаза — хорошо.Идет чудак, похожий на шпиона,Он летом был как белая ворона,И объектив таскал за ремешок,И раздавал квитанции и снимкиСчастливых, отдыхающих в обнимку.Теперь он снял тяжелые штаныИ прянул от сентябрьской волны.

Июль был тыщу лет тому назад,Я плыл тогда куда глаза глядят.

Кому все это можно рассказать…Ведь ничего, по сути, не случилось:Ну, было тихо, ну, вода лучилась,Ну, в воздухе кружилась благодать.А в воздухе кружилась благодать,И воздуха не хватит рассказать.

Ну, а пока пустынна и горькаВолна сентябрьская. Прыткие креветки,Словно колибри, прыгают на веткеПодводного растения. ВодаЕще тепла, но с тайным блеском льда.

Выходит Коля, лодочный служитель,Фанерной будки постоянный житель,Поеживаясь от дневного сна.Его физиономия ясна,Как белый день. А вместе с тем хитра.Он может пить до самого утра,А может и не пить — он не понятен,Как и загар его, из белых пятен.Он мать родную взялся не забыть,И на ногах начертано — «устали,»И плечи у него из желтой стали,Он мог бы кулаком быка убить,Но не убил. В подзорную трубуОн смотрит, сильно выпятив губу.Он озирает горизонт пустой,И шевелюрой — рыжей и густой,Качает со значеньем. ЕмуИзвестно что-то только одному.Провел ладонью по дощечке лба,И толстый палец приложил к губам…

«Вот беда: сказал тебе «пора»…»

А. М.

Вот беда: сказал тебе «пора,»Не сказал «ни пуха ни пера.»

Если треснет строчка пополам,Из-под ног вспорхнут перепела,Спичка, зашипев, не даст огня, —Не брани, пожалуйста, меня.

Я не меньше твоего хочу,Чтобы ветер не задул свечу,Чтобы пыль не портила лица,Чтобы перья — в шляпе молодца!

Самый мягкий, самый белый пухПусть ложится на твою тропу…Ты уж извини в своем краюПамять непутевую мою.

«Ямало-Ненецкие недра…»

Ямало-Ненецкие недраНабиты нефтью или газом.А как там — скудно или щедро,Я знать не знаю. Не обязан.

Я знаю только — если птицыОбходят город стороною,—Не должен человек селиться,То место гиблое, дурное.

Так нет: жилища, вышки, баки…Зато какие там собаки!

Они похожи на шакалов,Волков, енотов и песцов,Не унижаясь до оскаловКлыков не кажут, ни резцов,

Они гуляют меж балками,Как генералы пред полками,Все равнодушнее и режеПосматривая на приезжих.

МЕТЕЛЬ

Кибитка ехала по узкой,Тверской, валдайской, среднерусской,Ямщик уныло напевал,И я, уставший наповал,Ворочался в кабине ЗИЛаИ сопряглась в машине тойНечеловеческая силаС нелошадиной правотой.

Ямщик то слева пел, то справа,За стеклами белела мгла,И ледяная переправаБыла исправна, как могла.Мы пробирались осторожно.Молчал шофер в тоске острожнойИ озирался оголтело,Молчал и я что было сил,Но где-то рядом — дрожь по телу,Ямщик упрямо голосил.

В конце концов, мы заблудились,Кружась по ступицы в снегу,А может быть, перевернулись,Сказать вам точно не могу.Я помню: рвал мороз на части,Утробно матерился ЗИЛ,Шофер устал честить начальствоИ сигарету попросил.И я, бесцельный, бесполезный,С московской язвенной болезньюВсе это бросил и ушел,Не сомневаясь ни на волос, —Не потому, что слышал голос,То было б слишком хорошо.

Я сам В надежде на кибиткуЗапел искательно и прытко,О как прельстительно я пел,Как прибалтийская певичка,Но голос, как сырая спичкаНе зажигался и шипел. Я пел:«Спасите наши души!»Шофер меня покорно слушал,Потом слегка притормозил,И сигарету попросил.

«Езжай домой, Евгений…»