Голем и джинн - Хелен Уэкер

Конечно, этот человек давно уже мертв. Могучие колдуны из старых сказок тоже были смертными. Желтоглазый человек обратился в прах много веков назад. Но заклятие, которое он наложил на Джинна, не исчезло даже с его смертью. Подкралась страшная, леденящая мысль: а что, если это навсегда?

Нет. Джинн быстро прогнал ее прочь. Так просто он не сдастся.

Он взглянул на железные перила и схватился за них обеими руками, сосредоточился. Джинн очень устал, — видимо, долгое пребывание в кувшине подорвало его силы. И все-таки через несколько мгновений металл раскалился докрасна. Он сжал перила еще сильнее, потом отпустил — и на металле остались отпечатки его пальцев. Нет, он далеко не беззащитен. Он все еще джинн, и один из самых могучих в своем племени. Выход всегда найдется.

Его пробрал озноб, но он не обратил на это внимания. А развернулся и посмотрел на город, словно поднимающийся из воды, на прямоугольные громады зданий, достающих до самого неба, на окна, сверкающие идеально ровными стеклами. Каким бы великолепием, судя по рассказам караванщиков, ни поражали города аш-Шам и аль-Кудс, Джинн сомневался, что они были даже в половину так велики и удивительны, как этот Нью-Йорк. Раз уж он оказался заброшен в незнакомое место, окруженное смертельно опасным океаном, и при этом заключен в единственном слабом и несовершенном облике, остается радоваться одному: это место, несомненно, стоит того, чтобы его изучить.

Стоящий неподалеку Арбели видел, как металлическая ограда сперва докрасна раскалилась, а потом остыла под руками Джинна. Казалось невероятным, что подобное происходит посреди города, а люди вокруг, ничего не ведая, продолжают спокойно заниматься своими делами. Ему хотелось схватить ближайшего пешехода за воротник и закричать: «Смотрите на этого человека! Он вовсе не человек! Смотрите, что он сделал с перилами!» Более верный способ попасть в сумасшедший дом вряд ли можно было найти.

Через широкую полоску залива он посмотрел на город и попробовал увидеть его глазами Джинна. Интересно, что бы он сам почувствовал, если бы, проснувшись, обнаружил, что проспал тысячу лет? От одного этого можно обезуметь. А этот стоит, выпрямив спину, и хмуро смотрит на воду. И не выказывает никаких признаков безумия. Грязные старые тряпки малы ему и смехотворно не соответствуют его лицу и фигуре. Они словно сами стыдятся своего убожества. Джинн повернулся спиной к воде и уставился на дома, теснящиеся за границей парка. Только тут Арбели заметил, что он дрожит с головы до ног.

Джинн сделал шаг от перил, и вдруг его колени подогнулись — и он начал падать. Арбели едва успел подхватить его.

— Ты болен?

— Нет, — пробормотал Джинн, — замерз.

Они двинулись обратно в мастерскую, и всю дорогу Арбели то поддерживал, то практически нес на себе своего нового знакомого. Когда они вошли в дом, Джинн, спотыкаясь, добрался до кузнечного горна и свалился рядом с ним на пол, прижавшись к горячей стенке. Скоро начала тлеть его взятая взаймы рубаха, но он, казалось, даже не заметил этого. Он закрыл глаза. Вскоре озноб прекратился, и Арбели решил, что его гость уснул.

Со вздохом он оглядел свою мастерскую. На полке стоял медный кувшин, но пока мастеру не хотелось даже думать о нем. Сейчас ому подошла бы какая-нибудь нетрудная работа, тихая и монотонная. Он нашел чайник с дыркой в донышке, принесенный владельцем местного ресторана. Отлично, это то, что надо. Залатать дырку в чайнике он мог даже во сне. Из листа металла он вырезал заплатку нужного размера, нагрел и ее, и сам чайник и приступил к работе.

Время от времени Арбели посматривал на своего гостя и гадал, что случится, когда тот проснется. Даже неподвижный и спящий, Джинн излучал какую-то странную энергию, словно он был не вполне реальным или, наоборот, единственной реальностью во всей этой комнате. Наверное, и другие люди сразу же это почувствуют, но вряд ли они догадаются, в чем дело. Молодые матери в Маленькой Сирии все еще надевали на запястья своих малышей браслеты из железных бусин и делали особые жесты от сглаза, но больше из суеверия или по привычке, а не из-за настоящего страха. Их новый мир был очень далек от того, что сохранился только в бабушкиных сказках, — по крайней мере, так они думали.

Уже не в первый раз Арбели пожалел, что у него нет друга, которому он мог бы доверить даже самую невероятную тайну. Но в их замкнутой сирийской общине Бутрос Арбели всегда оставался немного чужаком, отшельником, которому вполне хватало общества его кузнечного горна. Он совершенно не умел поддерживать разговор о пустяках и на свадьбах или поминках в одиночестве сидел за столом, рассматривая штампы изготовителя на столовых приборах. Соседи тепло здоровались с ним, встретив на улице, но никогда не останавливались поболтать. У него было много знакомых и мало друзей.

Когда Арбели жил в Захле, все обстояло примерно так же. В семье, состоящей из женщин, он был единственным мальчиком, тихим и мечтательным. Кузнецом он стал по счастливой случайности. Однажды мать послала его с каким-то поручением, и по дороге он остановился у местной кузницы и, словно зачарованный, долго смотрел на большого потного человека, превращающего лист железа в ведро. Именно это преображение поразило его: из бесполезного — в полезное, из ничего — во что-то. На следующий день он вернулся и опять долго наблюдал за кузнецом, а потом приходил снова и снова, пока тот, измученный этой постоянной слежкой, не взял его в ученики. Скоро работа заполнила жизнь Арбели настолько, что в ней не осталось места ни для чего другого. В глубине души он понимал, что когда-нибудь, наверное, женится и заведет семью, а пока его все устраивало и он ничего не хотел менять.

Но теперь, глядя на распростертую перед горном неподвижную фигуру своего гостя, Арбели понимал, что большие перемены неизбежны. Такое же предчувствие перемен овладело им, когда он, не достигнув еще и семи лет, услышал через открытое окно страшный крик матери, узнавшей, что ее муж погиб по дороге в Бейрут от рук бандитов. Сейчас, как и тогда, он ясно видел, как перед лицом чего-то большого и нового путаются, рвутся и меняются местами нити его жизни.

— Что это ты делаешь?

Арбели вздрогнул. Джинн лежал по-прежнему неподвижно, но глаза его были открыты. Интересно, давно ли он наблюдает за ним?

— Лужу чайник, — ответил мастер. — Хозяин забыл его на огне.

Джинн наклонился к чайнику.

— А что это за металл? — спросил он.

— Тут два металла, — объяснил Арбели. — Сталь, покрытая оловом. — Он нашел на столе кусочек металла и протянул его Джинну, указав на слои: — Видишь? Олово, сталь, олово. Олово слишком мягкое, чтобы использовать его в чистом виде, а сталь ржавеет. Но если использовать их вместе, металл получится прочным и гибким.

— Понятно. Ловко придумано. — Он сел на полу и протянул руку к чайнику. — Можно мне попробовать?

Арбели протянул ему чайник, и Джинн внимательно осмотрел его, крепко держа в руках, которые давно уже перестали дрожать.

— Наверное, главная сложность в том, чтобы сделать края заплатки как можно тоньше, но при этом не обнажить сталь, — задумчиво произнес он.

— Да, именно так, — подтвердил удивленный Арбели.

Джинн положил руку на дно чайника, подержал так немного, а потом начал осторожно тереть края заплатки. На глазах пораженного Арбели ее очертания начали исчезать.

Когда гость вернул ему чайник, его донышко выглядело совершенно как новое.

— У меня есть к тебе предложение, — сказал Джинн.

В пустыне весенние дожди начинаются без предупреждения. Наутро после того, как Джинн расстался с караваном около Гуты, небо покрылось тучами и на землю упали сначала первые робкие капли, а потом хлынул настоящий ливень. Пересохшие русла рек и канавы наполнились водой. Джинн смотрел на дождь, струящийся по стенам его дворца, и злился. Прямо с утра он собирался отправиться в поселение джиннов, а теперь ему придется ждать.

Он бесцельно бродил по комнатам, изучал золотые и серебряные узоры на стенах, кое-где вносил ненужные изменения. Мысленно он все еще шел за караваном, прислушивался к чужим разговорам, приглядывался к жестам. Он вспоминал песню старого погонщика о бедуинах. Неужели ее герои действительно были так храбры, а их женщины так прекрасны? Или все они существовали лишь в старых полузабытых легендах?

Три дня дождь то затихал, то усиливался снова, и три дня Джинн провел в вынужденном заточении, приводившем его в бешенство. Будь он свободен, он бы, наверное, понесся к самому краю земли, чтобы усталость прогнала из головы все мысли о мире людей. Или, как собирался, отправился бы в поселение джиннов, где прошла его юность. Но когда тучи отдали земле всю накопившуюся в них влагу и Джинн смог выйти наружу в чисто вымытый мир, он обнаружил, что все мысли о возвращении к сородичам испарились вместе с дождем.