Искатель. 1967. Выпуск №4 - Виктор Смирнов

Я прошел в душевую. На стоянках, когда дизель не работал, приходилось довольствоваться холодной водой. Душ был жестким, как терка, и сразу сиял усталость.

На изогнутой водопроводной трубе я нащупал плотное кольцо изоляционной ленты. Вездесущий работяга Прошкус в самом деле поработал в душевой. «К черту, — сказал я. — Верю тебе, «боцман». И тебе, лодырь Ленчик, и тебе, мудрый философ Марк Валерий Петровский. Верю всем четверым».

Очевидно, это решение и было вторым, моральным душем. Исчезла никотинная горечь, оставшаяся после разговора с Лешей. Все стало просто и ясно. Я постучал в каюту «боцмана» и вошел к нему не как «сыщик», нарядившийся в тельняшку и полный профессионального любопытства, а как человек, жаждущий дружеского разговора.

«Боцман» лежал на верхней койке и пришивал пуговицы к кителю механика. Увидев меня, он заулыбался:

— Хорошо, что зашел. Хочешь покушать? Может, холодного компота?

— Ты как нянька… Лучше расскажи о своей деревне.

— Тебе в самом деле интересно про мою деревню?

Я посмотрел на его худое, некрасивое лицо. «Боцман» из породы неудачников, но полон доброты, участия и желания служить другим. Мне кажется, «Онега» смогла бы обойтись без Кэпа, но без «боцмана» вряд ли. Без него она попросту стала бы другим кораблем. Стасик наделен талантом доброты и веры. Есть ли у меня хоть крупица этого дара? Нет ничего страшнее в нашей профессии, чем человек, полный недоверия и подозрительности.

— Знаешь, моя жизнь не очень хорошо сложилась, — рассказывал «боцман» с заметным литовским акцентом. — Сначала немцы наш дом разорили. Потом бандиты — «зеленые». Меня били. Голова до сих пор болит. И мне сильно хотелось культурную жизнь иметь. Но учиться мало времени было. Работал. А сейчас хорошо. Ребята помогают учиться. Матери деньги высылаю. Хорошо…

Я вышел на палубу. Ветер очистил порт от испарений солярки и принес запах листвы. В такую ночь трудно заснуть, даже если не работаешь в угрозыске.

Три фигуры были едва различимы в полумраке. На берегу стояла Машутка в белом платье, тоненькая, как свечка. Валера, склонившийся с борта, казался каменной глыбой. А над ними, на крыше мостика, парил, как Мефистофель, Леша Крученых, бросая время от времени иронические реплики. Поммех знал, что Валере очень нравится Машутка.

— Вы скоро уходите в рейс? — спросила Машутка.

— Через три дня, — ответил Валера.

Он поглаживал леер от волнения.

— Скажи что-нибудь о погоде, — свистящим шепотом посоветовал поммех. — Или афоризм выдай.

Валера показал Леше кулак.

— Я знаю, чего ты пришла, — глухо сказал он. — Твой Вася дурень. Он ревнует, что ты в театре с мичманом была.

— Господи, — тихо ответила Машутка. — Так это ж наши шефы. И не один мичман, а трое.

— Понял? — торжествующе спросил поммех. — Всего трое!

Валера прошел в каюту Васи Ложко. Я не мог не оценить его мужества. Жаль, что не этот парень нравился Машутке.

Разговор его с механиком длился недолго. Вася, перемахнув через леер, оказался рядом с Машуткой. Они медленно пошли вдоль пирса, в сторону от «Онеги».

Двадцатилетней, господи, прости…

Откуда явились эти строчки? Память у меня как фамильная шкатулка — вместе с какими-то важными сведениями она хранит малозначительные, неизвестно когда и как попавшие клочки. Наверно, это результат бессистемных тренировок — готовясь к работе в угрозыске, я усиленно тренировал память по собственному методу, заучивая стихи.

Двадцатилетней, господи, простиЗа жаркое, за страшное свиданье…

Вспомнил. В Иркутске, на литературном концерте, заезжий декламатор читал стихотворение, и называлось оно «Молитва за Гретхен».

Двадцатилетней, господи, простиЗа жаркое, за страшное свиданье,И, волоса не тронув, отпусти,И слова не промолви в назиданье.Его внезапно покарай в пути!Железом, серой, огненной картечью,Но, господи, прошу по-человечьиДвадцатилетней, господи, прости!..

«Почему вспомнились эти строчки? — подумал я, глядя на тающее в сумраке белое платье. — Наверное, это зависть».

Рядом тяжело вздохнул Марк Валерий Петровский, наш стоик.

— Они познакомились в яхт-клубе, — сказал он. — С тех пор Машутка здесь частый гость. Она работает в магазине грампластинок. А Вася хороший парень, правда? — спросил Валера, заглядывая мне в лицо. — Однажды он провожал Машутку и на них напали двое. Хулиганье. Вася их разметал знаешь как!

Он смотрел на меня, как бы ища подтверждения. Выпуклые линзы очков светились, как лунные камни.

— Любовь зла, — произнес сверху Мефистофель-Лешенька.

6

Итог вечерних разговоров и событий я записал в блокнот.

«1. Маврухин, по словам механика, за день до гибели был на площади Марата. Читал газету в витрине. Говорят, знакомых в этом районе у него не было.

2. Ночью, за трое суток до убийства во время вахты Маврухина, кто-то якобы ходил по машинному отделению и свинтил штуцер в трубопроводе, ведущем к пневмостартеру.

3. В ту же ночь, немного позже, загорелась на причале бочка с ветошью, и Кэп из-за недостаточного давления в ресивере с трудом завел двигатель, чтобы отвести теплоход.

4. Вывод из разговора с Лешей Крученых: он не замешан. Вообще «четверка» здесь ни при чем.

5. Приходила Машутка. У нее зеленые глаза. Такие глаза в жизни встречаются гораздо реже, чем в книгах».

Разумеется, последняя деталь не имела никакого отношения к расследованию. Но глаза у Машутки действительно зеленые и красивые.

Я вырвал листок из блокнота — он уже больше не был нужен, карандаш помог привести мысли в порядок, — свернул трубочкой и сжег. Бумажка превратилась в пепел.

Интересно, отчего загорелась бочка с ветошью? Вообще как могло вспыхнуть тряпье? Окурок, самовозгорание? Но тогда ветошь долго тлела бы! А Маврухин увидел столб пламени. Значит, кто-то поджег бочку, плеснув туда бензина. Кому-то нужно было, чтобы «Онега» перешла к другому причалу. Кому?.. Ответа пока нет. Прежде всего надо отправиться на площадь Марата и прикинуть, что могло понадобиться Маврухину в этом районе.

«Самое серьезное заблуждение любого преступника — надежда на то, что время смоет следы, подобно волне. Но время работает на угрозыск. И еще на прогресс». Так говаривал майор Комолов.

Меня разбудило топанье ног на палубе. Валера сунул под бок свой гиреобразный кулак.