Закон тени - Джулио Леони

Пико зачарованно слушал.

— И что?

Великолепный вдруг разразился горьким смехом.

— Да ничего! Этот бездельник уверял, что использует магические заклинания, начертанные в книге его народа, а на самом деле обкурил могилу каким-то зловонным дымом, с полчаса бормотал и завывал на своем непонятном языке. Могильная плита так и осталась замкнутой, как ворота рая.

— А вы ожидали чего-то другого? — с облегчением осведомился Пико.

Лоренцо погрузился в мрачное расположение духа.

— Ожидали? Да, пожалуй, ничего не ожидали. А вот надеяться… нам ведь никто не запрещал. Когда я пришел в себя и понял, куда нас завел Боттичелли со своей экзальтацией, я выгнал проклятого язычника взашей. Тогда еврей сказал еще одну вещь… — Лоренцо смотрел куда-то в пустоту. — И это врезалось мне в память. Тогда я отнес те слова к исключительному бесстыдству его племени, но теперь…

— А что он сказал?

— Что возвращение из теней — путь мучительный. И случается, что душе на это требуется много времени. Но он позвал душу, и она обязательно появится.

— И вы поверили? — вскричал Пико, не в силах скрыть скепсиса.

— Не знаю… — прошептал Лоренцо, обхватив голову руками. — А эта женщина? — крикнул он вдруг, размахивая окровавленным листком перед лицом юноши. — Не может быть, чтобы она была и живая, и мертвая! Погляди на надпись! «С. в двадцать девять лет»! А Симонетте было только двадцать три, когда она умерла, — воскликнул он с болью. — Двадцать девять ей исполнилось бы сейчас!

Джованни поднял руку, пытаясь успокоить Великолепного.

— Может, это и не она, а просто очень похожая женщина. Еще в античности знали чудеса сходства двойников. Не исключено, что природа располагает ограниченным количеством форм и в бесконечном воспроизведении рано или поздно себя повторяет. Разве не верно, что в нашей жизни порой дублируются события и обстоятельства? Почему бы и телам не иметь копий?

Лоренцо снова упрямо помотал головой.

— Конечно, со временем все может повторяться. Но вершина пирамиды каждого из живых существ должна быть единой, иначе получится, что и сам Господь Бог может иметь двойника. Нет, вершины единичны. И Симонетта не могла иметь двойника: она была вершиной красоты. Совершенству не дано повториться дважды!

Пико протянул руку и осторожно отобрал у Лоренцо рисунок.

— А вы видели текст на обратной стороне листка? Похоже на печатную пробу. Наверное, это страница из той самой книги, что Немец вам пообещал. Кто знает, о чем была эта книга?

— Почти ничего невозможно прочесть, печать смазана, слишком много краски… — сокрушенно заметил Лоренцо.

— Да, работа не из лучших… Хотя, если вглядеться внимательно, некоторые строчки вполне можно разобрать. Вот: «Здесь заканчивается книга пятнадцатая… во имя Гермеса Триждывеличайшего, его правило… вернется из теней», — медленно прочел юноша. — Гермес Трисмегист…[17] Это не тот ли античный автор «Герметического корпуса», странного сочинения, переведенного философом Фичино?[18]

— Пятнадцатая книга… подожди-ка, — задумчиво проговорил Лоренцо, подойдя к ларю, вместе с конторкой составлявшему единственное убранство комнаты.

Он открыл дверцу, после коротких поисков вытащил рукопись и начал ее быстро перелистывать.

— Вот труд Марсилио, я обещал его прочесть. Но это не пятнадцатая книга. Их здесь всего четырнадцать! — разочарованно воскликнул он, отрывая глаза от последней страницы.

— Может быть, философ добавил что-то к переводу и думал отдать это в печать на новом станке…

— Нет… Если бы Марсилио отдавал какие-нибудь распоряжения Немцу, я бы знал. Вернется из теней… Марсилио! От моего деда ему достались греческие тексты, и он единственный, кто может дать ответы на все вопросы! — снова возбужденно воскликнул Лоренцо, вскочив с места и громко позвав ожидавшую за дверью стражу.

Следующие полчаса Лоренцо просидел неподвижно, пристально глядя на портрет и не произнося ни слова. После нескольких робких попыток снова повернуть беседу в русло сочинений Гермеса Пико оставил эту идею и погрузился в чтение найденной в комнате «Энеиды».

Грохот на лестнице возвестил о возвращении стражников, посланных за философом. Лоренцо быстро перевернул листок на конторке изображением вниз.

Марсилио Фичино еще не опомнился от сна и от того, что его приволокли по темным улицам прямо в ночном одеянии. Едва войдя, он опустился на скамью, смертельно бледный, с прилипшими к вискам длинными седыми волосами.

Как только он появился в сопровождении двух солдат, которые крепко держали его, как преступника, Великолепный шагнул ему навстречу со словами ободрения, сердечно извиняясь. Разные выражения сменялись на его лице: и желание поскорее получить ответ, и волнение за друга, находящегося в затруднительном положении, а в тревожном взгляде угадывалась искренняя привязанность к старику.

Философ, казалось, был без сил. На ларе рядом с конторкой стоял кувшин с вином и металлические кубки. Пико наполнил один из них и поднес Марсилио, поддерживая дрожащую руку старика, пока тот не сделал несколько глотков.

Лоренцо молча наблюдал эту сцену.

— Налей мне тоже, Джованни, — бросил он, не отрывая взгляда от старика и едва повернувшись к юноше.

Быстро осушив кубок и увидев, что гость немного ожил, он наконец успокоился, покрутил в пальцах кубок, разглядывая капли вина на донышке, и по его тонким губам пробежала улыбка.

— Марсилио, ничто меня так не успокаивает, как твое мудрое слово. Особенно в минуты, когда душа моя в смятении. Мне нужна твоя наука.

— Ты хорошо знаешь, что все мои знания и умения принадлежат тебе и твоей семье, — проворчал Фичино, с трудом скрывая удивление, и его сиплое дыхание стало ровнее. — Наверное, случилось что-то очень важное, — прибавил он, кивнув на стражников, снова застывших у двери.

— По поручению моего деда ты перевел сочинения Гермеса Трисмегиста. Сколько там было диалогов? — спросил Лоренцо, резким движением отсылая охрану.

Философ совсем растерялся. Он поводил глазами из стороны в сторону, словно ища объяснения происходящему.

— Четырнадцать… И чтобы об этом узнать, ты меня сюда притащил?

— Ты уверен? А пятнадцатого не существует? — не унимался Лоренцо, перевернув листок и толчком отправив его Марсилио.

Тот с нескрываемым отвращением взял бумагу, запачканную кровью, и вгляделся в рисунок. Глаза его на миг расширились от удивления. Он поднял взгляд на Великолепного, словно искал подтверждение тому, что увидел.

Тот слегка кивнул головой:

— Да, это она. И мы оба ее узнали.

Лоренцо в нескольких словах поведал другу о том, что произошло в печатной мастерской и в гостинице.

— Посмотри на обратную сторону.

Марсилио перевернул страницу и подскочил.

— Пятнадцатая книга Гермеса!.. Это невозможно! Их всего четырнадцать! Разве что…

— Что, Марсилио? Что тебе известно?

— Пятнадцатая книга… Ритуал Орфея… Закон тени… — прошептал Фичино, снова опускаясь на скамью.

Но тут же губы его сжались, как будто он сказал эти слова против воли и не хотел, чтобы они прозвучали.

— Лоренцо, твой дед связал меня смертельной клятвой. Я поклялся головой…

Его взгляд стал отрешенным. На лице отчетливее проступили черты старости, словно вдруг разом обрушилась лавина времени, до сей поры сдерживаемая его блестящим умом.

— Говори, Марсилио! Или все благоволение нашего рода к тебе кончится в один миг! — закричал Лоренцо, схватив его за руку.

Философ глубоко вздохнул.

— Четверть века тому назад… во времена великого Козимо и согласия с землями Востока… до нас дошли сочинения древних мудрецов… слово Гермеса Триждывеличайшего, как называли греки египетского бога Тота. В его сочинении заключалось знание, которого Запад лишился с ходом времени в результате человеческой жестокости. Твой дед Козимо не пожалел ни трудов, ни денег, чтобы добыть эти документы.

— «Герметический корпус», я знаю. Ты же сам сделал его полный перевод!

Марсилио покачал головой.

— Полный? Да, верно, но те четырнадцать книг, что составляют «Корпус», — это еще не все. Была и пятнадцатая, которую Козимо держал вместе со своими бумагами. Он доверил мне перевод, но оставил ее у себя и взял с меня клятву, что я никому о ней не расскажу.

— Почему?

— Этого он открыть не пожелал. Только несколько слов, когда приготовился запечатать страницы своим перстнем. Он сказал, что это сочинение слишком опасно, чтобы его распространять. На неопределенное время его надо спрятать. Но одну вещь Козимо мне все-таки доверил: это сочинение он получил от человека, которого чтил больше всех на свете, — от Баттисты Альберти[19].