Хвост судьбы (СИ) - Валин Юрий Павлович

— Ой, у меня пятка горит! — завизжала Гонорилья. — Бежим!

— Да куда⁉ — Эри чуть не взвыл, оглядывая сплошную огненную стену.

— Накройтесь! — писарь накинул на девчонку плащ. — Веди её!

— Сам веди!

— Так я…

«Сгорим!» — понял Эри. «Вот глупо-то!»

В легкие лез дым. Еще мгновение…

Эри нагнулся, дернул ткань с ближайшего мертвеца. Покойник сопротивляться не думал, позволил содрать плотный плащ. Хорошая плащ. Это Эрд-лучник. Мелькнули одеревеневшие ноги покойника — словно сам откатывался, живым свою одежку жертвуя. Только почему пятки босые?

Эх, рыбья шерсть, сглазил! Плащ зацепился. Пряжка там. Дым выедал глаза. Пришлось упасть на колени. Эри рвал плащ-саван, тот не поддавался. Рядом согнулась темная фигура. Мелькнул клинок кинжала:

— Давай!

Плащ освободился. На миг мелькнула грудь мертвеца. Почему-то почти голая, лишь в заношенной нижней рубашке. Эри, сгребая плащ, задел что-то острое — из ткани, почерневшей от крови, торчал сучок какой-то. Стрела обломанная, что ли?

— Беги, сом тебя за яйца! — захрипел Хухл.

Эри набросил плащ на сгибающуюся от кашля Гонорилью, подхватил деву подмышку. Край плаща себе на морду, и напрямик. Только бы нога не застряла.

Дым плотный, сияние огня. Под подошвами поленья уже пылающие, вот сверток тлеющий…

В последний миг Эри все-таки зацепился за сучья. Выкатились из огня, волоча целый сноп пылающих веток, брякнулись на землю, пискнула дева опаленная. Кто-то прыгал рядом, сбивал огонь с тлеющей одежды. Ругались и орали чуть дальше, туша катающегося по земле писаря.

— Тушите! — выл Эри, впихивая обожженные ладони в жухлую траву. Влажная, прохладная, заиндевевшая, она была чудо как хороша. — Тушите!

— Замри! Тушим! — по голове, по лицу лупили плащами, шапками.

— Да не меня! Костер тушите! Неладное там!

Бить по морде и плечам перестали. Эри поднялся, развернулся к огненной стене. Нужно растащить поленья. Еще не поздно…

Ухватили за локоть:

— Ты куда⁉ Ума лишился?

Эри разглядел смутное широкое лицо старосты Апери.

— Так ведь не вег-дич стражников задрал…

— С чего ты взял?

— Так ведь…

Кого-то распихивая, шагнул поближе писарь. Голова его была смешно опалена — справа почти все волосы исчезли, щека розовая, будто влажная. Эри чуть не ухмыльнулся, но уж очень странно смотрел старина Хухл. Не на Эри смотрел, на старосту. Вскинул руку с кинжалом, почти ткнул острие в лицо селянину:

— Апери, это убийство. Кто замыслил?

— Вы дыму надышались, — пробормотал староста, разглядывая тлеющий рукав писарской куртки. — Оно понятно, день горестный, что тут не привидеться.

— Против клана умышление! Против Короны! — закричал Хухл, перекрывая треск погребального костра. — Вы гейс нарушили! Пощады от богов не будет!

— Боги всё видели, — твердо сказал Апери. — На нас вины нет. Может, боги вег-дича и наслали…

— Какой вег-дич⁉ — разъяренно завопил писарь, размахивая кинжалом. — Измена это! Перед Королем измена! Скрыть хотели⁉ Гейс септа…

— Да заткните ему тот гейс в задницу, — завопил кто-то из-за спин толпы. — Болтать он будет. Нет такого заклятья, чтобы насмерть народ морить! В огонь их, прихвостней!

Эри ошеломленно озирался. Подступала стена живая, орала мужскими и женскими голосами. И не узнать никого. Будто чужаки. Зубы, пасти, крик, треск костра. Запах шерсти горящей. Мяса жаренного…

— Дурни! Дурни! — кричал кому-то староста Апери, короткие руки в стороны раскидывая.

— А-ааа!!!

Орут все в лицо. Пиво, чеснок, лук, вонь гнилая. Джин. Эх, зря везли…

В спину ударили. Эри чуть мордой в поясницу старосты не ткнулся.

— Эй, да что вы…

Ох, рыбья шерсть — не иначе дубинкой.

Впереди вырывался, что-то кричал, пытаясь взмахнуть кинжалом, старина Хухл. Его били, рвали одежду. Сверкнул нож, кто-то взмахнул поленом…

— В огонь их, лизоблюдов!

Визжали неистово женщины. Где-то кричала тетушка Фли. Вот так погребальная песнь…

Парня держало много рук. Эри безуспешно шарил у пояса — нож, видать, уже сорвали. Загудела от удара голова. Потом в ухо двинули чем-то тяжелым.

— В огонь писарчуков!

Эри успел заехать кому-то по бородатому подбородку, но тут селянское колено угодило пониже живота. Парень согнулся, подставляя затылок. В глазах вспыхнуло, куда поярче огня костра огромного…

2. Двое и лес

— Я тебя узнал, — пробормотал сопляк. — Ты приблудный. В смысле, — Морверн твое имя.

— О, да вы, милорд, несомненно один из проницательнейших людей Приозерья, — пробурчал Морверн. Следовало бы сплюнуть в сторону полудохлого туповатого недоноска, но не хотелось шевелиться. В подвале было, мягко говоря, не жарко, и остатки тепла под собранной с таким трудом соломой следовало беречь.

— Издеваешься? — мальчишка болезненно закряхтел. Было слышно как он раскачивается на корточках. — Не смей говорить со мной таким тоном. Я не сопляк какой-то.

Морверн хмыкнул темноте. Должно быть, достаточно красноречиво, поскольку мальчишка долго молчал. Морверн уже почти задремал, когда малец продолжил жутко серьезным тоном:

— Ладно, уважать меня не за что. Глуп я и недогадлив. Но раз мы сидим здесь вместе…

— То есть достойный повод не дать мне спать? — Морверн всё-таки плюнул в сторону недоноска. — Заткнись, бухтёр сопливый! Или шею прямо сейчас сверну.

Мальчишка помолчал и неуверенно спросил:

— Ты пьян, что ли? И когда успел…

— Заткнись!

Заснуть не получалось. Снова ныли ребра. Сейчас-то их мельком дубинкой да жердью зацепило. Вот тогда… Кошки, поимей их стурворм пожарче. Теперь на любую смену погоды едва сросшиеся кости ноют. И если деревяшкой с маху задеть… Пустяковина, а досаждает. Нет, не дело в одиночку по лесам шляться, не моряцкое это дело.

Морверн знал, что никогда больше ни на носу драккара, ни у кормила ему не стоять. Не хохотать грубым шуткам товарищей, не колотить клинком о собственный щит, пугая перед абордажем команду робкого «купца». Сгинуло в прошлом всё, чем гордились последние истинные герои Глора. Все мертвы, один-единственный недотепа сдуру остался жив, в бега подался, и сидит теперь в глупом селянском подвале, по-старчески кривясь от боли в ребрах. Спасся, значит, отлежался. Жить вздумал. Славно, славно. Ох, дурень, духоперый, хитки тебя обсоси. Ведь что тогда стоило своих держаться…

Уполз тогда. Голова треснула, в бедре сквозной «болт» сидел. Свалился боец в канаву, полз, слыша как горожане по улице бегут, криками друг друга подбадривая. Трусоватое племя, сплошь горшечники да медники. Но многовато их было. А ведь всё равно неполная сотня бойцов Эшенбы в тот день Цитадель взяла. Пусть и на миг, но вновь взяли на копье великий город Глор. Эх, еще бы десятка два бойцов…

Нет, всё равно не получилось бы. Обреченно шли. Лишь клятва на смерть вела-тянула, да гордость последних истинных бойцов Флота. Может в том и дело? Это ведь только Лорд-командор мог весь сброд побережья в великую армию собрать, да за океан вести. У Эшенбы не та удача была. Помельче статью. Да и какая удача истинно-страстно мертвеца обнимет? Впрочем, и великий командор уж давно мертв, и весельчак Эшенба навсегда успокоился. На этот раз, пожалуй, точно навсегда. Морверн собственными глазами убедился. Чуть отлежавшись у хороших людей, доковылял до рыночной площади. Народу там было — не протолкнуться. Всё, что осталось от короля Эшенбы, висело, привязанное за ноги. Лишь отрубленная голова лежала внизу, на мясницкой колоде. Да, его голова, это уж точно — самого его величества. Раньше Эшенбу такие мелочи не пробирали — мертвецам, что со швами плоть, что цельная, разницы нет. Только на этот раз, похоже, не суждено было восстать королю. Облаком вились ушлые глорские мухи, но не решались сесть на мертвую плоть. Оно и понятно — не каждая тварь решится жрать сто раз мертвую плоть.

Тогда и возомнил Морверн, что долг с него окончательно списан. Сам по себе боец остался, и нет его вины в том, что в последнем славном бою на борту «Клинка Севера» смерть не встретил. Тогда тот боец и Морверном стал. Только вовсе не к добру честную кличку, клинком и отвагой заработанную, на пустомерное имя менять.