Великая Отечественная: Правда против мифов - Игорь Ильинский

Мифов о Второй мировой и Великой Отечественной войнах десятки, больших и малых. Буду говорить лишь о нескольких, на мой взгляд, главных.

МИФ ПЕРВЫЙ.

«Сталин и Гитлер симпатизировали друг другу. Подписав 23 августа 1939 г. пакт между СССР и Германией, Сталин тем самым развязал Гитлеру руки для начала Второй мировой войны. Поэтому Сталин виноват во всём так же, как Гитлер, или ещё более» 

Сначала — о «симпатиях» между Сталиным и Гитлером. Говорить всерьез на эту тему невозможно: в военной исторической литературе, кроме цитат, надерганных из записей бесед Гитлера в «Волчьем логове»[3], мимолетных наблюдений и отрывочных фраз его генералов, никаких других материалов нет. Ну и конечно же, возведенных на этих осколках злонамеренных выводов «широкоизвестных и столь же широконенавидимых в народе авторов «перестройки» — Горбачева и почившего в бозе Яковлева. Это и Коротич (журнал «Огонек»), и Лаптев (газета «Известия»), и Бурлацкий («Литературная газета»), и Е. Яковлев («Московские новости»), и «известный историк» Волкогонов, и беглый разведчик-предатель Резун (псевдоним — Суворов), и Е. Киселев с Митковой (НТВ), и прочая, и прочая, на чью долю выпала уникальная возможность хорошо подзаработать и обрести тогда ещё всесоюзную известность.

В своих рассуждениях по поводу этого мифа я буду опираться в основном на мемуары ближайших соратников Гитлера, других непосредственных участников и свидетелей событий, в которых, хоть и заочно, присутствовали Сталин и Гитлер.

Вот Иоахим фон Риббентроп, имперский министр иностранных дел. В своих воспоминаниях «Альянс и разрыв со Сталиным» он пишет, что после переговоров 23 августа 1939 г. со Сталиным и Молотовым в связи с подписанием пакта о ненападении в служебном кабинете Молотова был сервирован небольшой ужин на четыре персоны. «В самом начале его произошло неожиданное событие: Сталин встал и произнес короткий тост, в котором сказал об Адольфе Гитлере как о человеке, которого он всегда чрезвычайно почитал. В подчеркнуто дружеских словах Сталин выразил надежду, что подписанные сейчас договора кладут начало новой фазе германо-советских отношений. Молотов тоже встал и тоже высказался подобным образом. Я ответил нашим русским хозяевам в таких же дружеских выражениях»{15}.

Как пишет в своих воспоминаниях советник посольства Германии в СССР Густав Хильгер, 17 мая 1940 г. Сталин передал через министра иностранных дел СССР Молотова германскому послу Шуленбургу свои «самые горячие поздравления в связи с успехами германских войск во Франции»{16}.

Он же, Густав Хильгер, рассказывает, как 13 апреля 1941 г. Сталин появляется на московском вокзале якобы для того (небывалый случай! — И. И.), чтобы проводить отъезжавшего в Токио японского министра иностранных дел Мацуоку, «а в действительности, чтобы на глазах у всего дипломатического корпуса… положить руку на плечо германскому послу и попросить его позаботиться о том, чтобы Германия и Советский Союз и дальше оставались друзьями. Затем он повернулся к заместителю германского военного атташе полковнику Кребсу и заверил и его тоже в том, что Советский Союз является и хочет оставаться и впредь другом Германии»{17}. Понятно, что это был особый дружественный сигнал Гитлеру.

Можно привести ещё два-три аналогичных примера (я располагаю ими), но в этом нет никакого смысла. Сталин опасался нападения Германии на СССР, рассчитывал выиграть время для подготовки к неизбежной войне. И он хитрил, дипломатничал, играл, демонстрировал свое якобы особое расположение к Гитлеру любыми способами, которые выдаются мифотворцами за «симпатии».

О каких «симпатиях» может идти речь на самом деле, если до подписания 23 августа 1939 г. пакта о ненападении между СССР и Германией Сталин делал все, чтобы создать антигитлеровскую коалицию с Францией и Великобританией?

Как выразился Сталин 23 августа 1939 г. в ходе обсуждения отношений СССР и Германии, «мы (т. е. СССР и Германия. — И. И.) многие годы поливали друг друга бочками навозной жижи»{18}.

Гитлер, безусловно, знал о переговорах, боялся Союза СССР с Англией и Францией, говорил: «А если Англия и Франция объединятся с Россией? Тогда мне просто придет конец. Если мы не сможем победить, мы погибнем — но мы захватим с собой полмира, и никто не будет радоваться победе над Германией. 1918-й больше не повторится. Мы не капитулируем»{19}.

Со своей стороны фюрер через дипломатические каналы подталкивал Англию, Францию и США к нападению на Советский Союз.

Риббентроп пишет: «Как известно, Гитлер ещё в 1938 г. был убежден в том, что Англия и Америка вступят в войну против нас, как только в достаточной мере вооружатся. Он боялся, что обе державы заключат союз с СССР, и тогда Германия однажды подвергнется нападению одновременно и с Востока, и с Запада, как это уже произошло в 1914 г. В течение 1940 г. эти прежние опасения снова овладели им.

Он считал возможным, что Россия на основе своих возобновленных переговоров с Англией нападет на нас одновременно с англо-американским наступлением. Одновременное использование общего потенциала Америки и России казалось ему ужасной опасностью для Германии… Он решился на нападение в надежде в течение нескольких недель устранить Советский Союз. Ошибка его в оценке русского потенциала и американской помощи стала роковой. Вполне уверен он и сам не был, ибо сказал мне тогда: “Мы не знаем, какая сила действительно стоит за теми дверями, которые мы собираемся распахнуть на Востоке”»{20}.

Надо знать и помнить, что инициатором подписания пакта о ненападении был Гитлер, а не Сталин, ибо к войне долговременной, да ещё на два фронта, Германия не была готова.

Ранним утром 15 августа посол Германии в СССР Шуленбург получил от Риббентропа срочную телеграмму с указанием немедленно посетить Молотова и сообщить ему, что он, Риббентроп, готов «прибыть в Москву с кратким визитом, чтобы от имени фюрера изложить господину Сталину точку зрения фюрера»{21}. В той же телеграмме содержалось, в частности, и такое утверждение: «Не подлежит никакому сомнению, что германо-русские отношения достигли ныне своего исторического поворотного пункта. Политические решения, подлежащие в ближайшее время принятию в Берлине и Москве, будут иметь решающее значение для формирования отношений между немецким и русским народами на много поколений вперед. От них будет зависеть, скрестят ли оба народа вновь и без достаточных к тому оснований оружие, или же они опять придут к дружественным отношениям. Обоим народам в прошлом было всегда хорошо, когда они были друзьями, и плохо, когда они были врагами»{22}.

20 августа Гитлер направил Сталину телеграмму, в которой настаивал на том, чтобы Риббентроп был принят в Москве 23 августа{23}.

Вот что пишет Риббентроп в своих воспоминаниях: «В самолете я, прежде всего, вместе с юридическим советником, послом Гаусом набросал проект предусмотренного пакта о ненападении. Во время обсуждения в Москве это оказалось полезным, поскольку русские никакого текста заранее не подготовили{24}.

Со смешанным чувством ступил я первый раз на московскую землю. Многие годы мы враждебно противостояли Советскому Союзу (а Сталин при этом симпатизировал Гитлеру? — И. И.) и вели друг с другом крайне острую мировоззренческую борьбу. Никто из нас никаких надежных знаний о Советском Союзе и его руководящих лицах не имел. Дипломатические сообщения из Москвы были бесцветны. А Сталин в особенности казался нам своего рода мистической личностью.

Я хорошо осознавал особую ответственность возложенной на меня миссии, тем более что это я сам предложил фюреру предпринять попытку договориться со Сталиным. Возможен ли вообще действительный компромисс взаимных интересов?

В то же самое время английская и французская военные миссии ещё вели в Москве переговоры с Кремлем о предполагаемом военном пакте. Я должен сделать всё от меня зависящее, чтобы договориться с Россией»{25}.

Переговоры (Сталин, Молотов, Риббентроп, Шуленбург) начались 23 августа в 18 часов. Переводчиками с немецкой стороны был Хильгер, с советской — Павлов. После ознакомления с проектом пакта, написанным Риббентропом в самолёте, Сталин сделал несколько поправок, после чего Риббентроп, имевший неограниченные полномочия для заключения договора, решил всё-таки узнать мнение Гитлера и направил в Берлин свой проект и проект с правкой Сталина.

В своих воспоминаниях Густав Хильгер говорит: «Утверждение изменённого текста последовало из Берлина незамедлительно. Позже я узнал, что оба текста были представлены Гитлеру для сравнения, и он тут же безоговорочно предпочел сталинский, сказав: «Конечно, этот! Разве вы не видите, что он намного лучше? Кто, собственно, его сформулировал?»{26} Срок действия пакта с пяти лет был продлен до десяти лет. Пакт вступал в действие сразу после его подписания, а не после ратификации, как первоначально планировалось{27}. Переговоры продолжились в 22 часа и закончились за полночь. Тут же были парафированы и подписаны пакт о ненападении и секретный протокол к нему[4], согласно которому каждая из сторон признавала «сферы интересов» другой стороны, что означает, что заинтересованное государство ведет с правительствами принадлежащих этой сфере стран касающиеся только его самого переговоры, а другое государство заявляет о своей категорической незаинтересованности.