Кутузов. Книга 1. Дважды воскресший - Олег Михайлов

Кутузов наклонил голову, чтобы фельдмаршал не увидел насмешки, пробежавшей по его лицу, и полушутливо, но твердо ответил:

– Ваша светлость! Я только с немцами – немец. С русскими – я русский!

Триумфальные арки, пушечная пальба, фейерверки, восторженные крики встретили государыню, едва она вступила в пределы Эстляндии.

Михаил Илларионович, в числе лиц, ожидавших императрицу, находился в Ехлегте, на последней от Ревеля почте. Здесь уже были члены ландрата, рыцари, знатные мещане и представители магистрата. Под городским штандартом, на конях, поротно расположились вооруженные горожане, разодетые в богатые кафтаны, с литаврами и трубами. В дорогих нарядах были их жены и дочери, стоявшие с букетами цветов.

Да, как подмечал Кутузов, здесь жилось лучше, сытнее, богаче, чем в России. И не только мещанам и ремесленникам, но и простым землепашцам.

Но вот ударили колотушки литавристов, запели трубы, забурлила толпа. На дороге показался огромный – из 57 экипажей – поезд русской государыни. Возле парадной кареты ехали верхами в окружении гвардейских офицеров граф Алексей Орлов и обер-шталмейстер Лев Нарышкин. Когда же в окошке кареты показалась царица, восторг толпы достиг предела.

Не останавливаясь, поезд двинулся в Екатеринталь, увеселительный дом близ Ревеля, заложенный еще Петром I.

Ревель, или по-русски Колывань, перешел к России при Петре. В течение многих столетий земли эти усиленно онемечивались: в XIII веке меченосцы разрушили эстонскую крепость Линданиссе на Вышегорской горе и построили на ее месте мощный замок. Различные пришельцы – датчане, ливонские рыцари, шведы – жестоко подавляли стремление местного населения к независимости.

Придя к власти, Екатерина II не скрывала озабоченности прусским натиском на Прибалтику. Речь шла прежде всего о судьбе Курляндии, формально независимом герцогстве, владение которым Петр III передал своему дядюшке – пруссофилу принцу Георгу-Людвигу. Применив посулы, угрозы и даже открытую силу, Екатерина удалила принца и поставила на его место возвращенного из ссылки Бирона[15]. Это был тонкий ход: убивались сразу два зайца – из России удалялся ненавистный временщик Анны Иоанновны, а в Митаве оказывался послушный Петербургу вассал.

Капитан Кутузов следовал в процессии за каретой императрицы.

Едва поезд приблизился к Екатеринталю, как ухнула сигнальная пушка. Тотчас открылась пальба со всех городских укреплений Ревеля и с кораблей стоящего на рейде флота. Гром выстрелов заглушил торжественный колокольный перезвон…

Со следующего дня пошли непрерывные празднества, увеселения и балы: прием в Екатеринтальском дворце для знатных персон, генералитета и всех находящихся в Ревеле русских офицеров, для членов магистрата, для православного и лютеранского духовенства и знатного мещанства; шествие русской самодержицы в Ревель; посещение соборной церкви Казанской Богородицы; торжественный обед в ратхаузе[16]; смотр в военном лагере дивизии графа Румянцева (Екатерина для этого случая надела армейский мундир); наконец, маскарад во дворце генерал-губернатора.

В Вышегорском замке, где некогда пировали свирепые меченосцы, собрался, кажется, весь город.

Кутузов шутил в уголку залы с очаровательной Гретхен, которая искусно смущалась и вспыхивала от его изящных двусмысленностей, что радовало наблюдавшего за ними начальника магистрата, гордившегося своей скромной дочерью. А Михаил Илларионович, глядя на нее, думал: «Да! Вот женщины! Воистину, это о них сказано: в тихом омуте черти водятся…» В наряде пастушки, с бутафорской овечкой на руках, голубоглазая Гретхен казалась воплощением невинности и знаменитой германской добродетели…

Но вот гауптман Ульрих стуком серебряного жезла возвестил о том, что повелительница России явилась на маскарад.

По странному совпадению Екатерина Алексеевна, как и тогда, четыре года назад, была в голубой полумаске, но Кутузов теперь мог довольно близко рассмотреть ее. Совсем иная, чем в ту встречу, в Петербурге, женщина предстала в ревельской зале: самоуверенная, гордо несшая порфиру самодержицы и одновременно приветливая, доброжелательная и умеющая слушать своих подчиненных.

Михаил Илларионович поспешил на помощь генерал-губернатору, который в растерянности лепетал что-то царице. Он смело вступил в разговор, пособляя Голштейн-Беку отвечать на расспросы о крае и его жителях.

Услышав фамилию офицера, Екатерина поинтересовалась, не сын ли он генерал-поручика Лариона Матвеевича, и затем сказала:

– По проекту батюшки вашего заканчивается строительство Екатерининского канала. Он столь нужен жителям Петербурга. Отныне они будут предотвращены от гибельных последствий разливов Невы…

Она еще раз поглядела на молодого капитана в мундире Астраханского полка, и феноменальная память подсказала царице что-то. Внезапно Екатерина Алексеевна положила маленькую, изящную руку на его сильную мужскую кисть и спросила:

– А каково ваше заветное желание?

– Как можно скорее отличиться на поле брани! – тотчас ответил Михаил Илларионович. Ему уже довольно надоела канцелярская служба у Голштейн-Бека и однообразие светских развлечений.

– Желание ваше будет непременно исполнено, – продолжая задумчиво глядеть на офицера, проговорила государыня.

Вскоре после отъезда Екатерины в Петербург пришел приказ о назначении Кутузова в корпус генерала Веймарна, расположенный в Польше.

Чувственным и легкомысленным был пышный екатерининский век. Процветало и даже поощрялось то, что Пушкин с улыбкой снисхождения именовал как «похоти боярские». Чреда незамужних цариц-женщин на российском троне – Анна Иоанновна, Елизавета Петровна, наконец, Екатерина II – самим своим личным статусом, не говоря уже об интимной жизни, не способствовала святости семейных уз. Фаворитизм скоро сделался при дворе обычной нормой, а следовательно, не мог не сказаться на воспитании чувств дворянства. Провинция и столица жили остренькими сплетнями, что госпожа такая-то де забрюхатела и выкинула, и сверяли по календарю, где находился в положенный срок ее законный муж.

В деревенских имениях, в губернских и уездных городах, в высшем петербургском и московском свете у дворянства оставалось слишком много свободного времени, за вычетом хозяйствования, обязанностей чиновников у мужчин и неизбежных материнских забот. Особенно легкомысленные нравы царили в высшем придворном кругу, в атмосфере балов и маскарадов, банкетов, празднеств, каруселей и спектаклей. С ранней юности начинали привыкать к любовным похождениям «российские фобласы», в 14 и 15 лет посещавшие уже куртаги и балы. Из камер-фурьерских журналов мы узнаем о правиле, по которому запрещался вход на придворные маскарады только лицам моложе 13 лет! Празднества и праздности имеют один корень; тогда в глазах света они совпали.

Исключением оставалась военная служба.

Выезжая в поле, перед лицом неприятеля дворянин-офицер уравнивался с мужиком-солдатом. Правила сословной чести и достоинства ставили трусость в бою в разряд самых гнусных пороков. Трус был презираем хуже шулера и вора. Образовался постепенно тот слой служилого военного дворянства, из которого складывался русский офицерский корпус – незабвенные Гриневы, Максим Максимычи, Тушины или тот герой Бородина – «слуга царю, отец солдатам», уже полковником сложивший голову со словами «не Москва ль за нами», сдержав «клятву верности».

С 1764 года, с открывшихся военных действий в Польше, Кутузов начинает почти непрерывное, едва ли не тридцатилетнее огневое поприще – от схватки с отрядом князя Радзивилла у стен Вильны до штурма Измаила и кровопролитного сражения при Мачине.

Часть II

Глава первая

Заново рожденный

Представим себе крымский берег двести с лишним лет назад, когда не существовало курорта Алушта, а была лишь Алуштинская пристань у поселка и маленькая татарская деревушка Шума.

Ничего не изменилось с тех далеких по нашим меркам пор ни в очертаниях диких скал, растущих прямо из моря, ни в береговом рельефе бухты, ни в равнодушном величии гор Чатырдага, Демерджи, Кастели, ни в цвете июльского, неподвижного от зноя сапфирового неба, ни в медленном и безостановочном – взад-вперед – движении ленивого летнего моря. Иным был лишь ближний пейзаж. Горстка низких, беленных известью домиков под черепицей, с глухими по-восточному фасадами и саманными заборами: в центре – татары, а по окраинам деревушки, в сплошном оазисе виноградников, яблонь, груш, персиков, слив, каперсов, – греки, армяне, болгары. Они главные садоводы-труженики Крыма, данью которых богатеет в Бахчисарае хан Сагиб-Гирей.

Уже окончена кровавая русско-турецкая война и подписан победный мир в деревушке Кючук-Кайнарджи[17]. Но ни русские здесь, в Крыму, ни турки, высадившиеся на пристани и окопавшиеся у Шумы, об этом не подозревают. Двенадцать дней для той поры срок слишком малый, чтобы курьеры, стремглав доставившие эту весть в Петербург, поспели из столицы донести ее до губернаторов.