Крылья распахнуть! - Ольга Голотвина

Но – эта девочка?..

А в принесении присяги возникла заминка.

– Ты, когтистый, разве наших богов почитаешь? – строго вопросил сержант.

– Раз живу на вашей земле, то и почитаю ваших богов, – хладнокровно отпарировал илв. Его тонкий птичий голос не казался смешным.

– Резонно. Ну, клянись.

– Я, илв по прозвищу Филин, другого имени не имеющий, матрос и плотник…

Шестой член команды, халфатиец, прикасаться к «Слову богов» отказался: вера запрещает. Но он, Райсул, сын Меймуна, прозванный Грифоном, матрос и парусный мастер, готов поклясться Единым и его пророком Халфой в том же, в чем клялись другие.

Сержант махнул рукой и отступился от иноземца.

– Ну, все, что ли? – рыкнул бородач Диого.

Боцман хлопнул себя ладонью по лбу:

– Юнгу забыли!

Огляделся. Нашел затаившегося в углу подростка. Подтащил за шиворот к сержанту:

– Слыхал, что говорить надо? Давай, как все.

Юнга сжался и забормотал:

– Я, Олух… прозванный Олухом… как все…

Расхохотались и стражники, и леташи.

– Уж вы его простите, сударь, – сказал боцман командиру стражи. – Он у нас с придурью.

Развеселившийся и подобревший сержант кивнул:

– Да я и не думаю, что этот вояка разнес таверну… Ваша милость может забирать своих людей.

Отойдя от «Попутного ветра» на безопасное расстояние, команда остановилась, чтобы обговорить неожиданный оборот дел.

Дик Бенц сиял, как только что отчеканенный делер:

– Вот видите, как славно получилось! Теперь вы – моя команда!

Мара вздохнула и жалобно, как маленькая девочка, попросила:

– Отец, скажи команде мудрое слово!

Маркус Тамиш, прозванный Отцом, пристально взглянул на нового капитана – и сказал команде мудрое слово:

– Влипли…

Ожерелье-I. Пророчество

1

Я зажгу свою свечу!Дрогнут тени подземелья,Вспыхнут звенья ожерелья, –Рады зыбкому лучу…И проснутся семь огнейЗаколдованных камней!

Черная поверхность воды неподвижно стыла меж замшелых валунов. На каждом камне было вырезано по знаку. Что означали эти линии, глубоко ушедшие в гранит, не знал ни один из живущих ныне людей. Народ, создавший эту письменность, давно ушел в вечность, истребленный предками виктийцев. А знаки остались – и несли в себе скрытую силу. Даже мох, пышно разросшийся на валунах, не посмел закрыть глубокие бороздки.

Вода, замкнутая в кольцо из валунов, словно дышала холодной, ровной, застоявшейся за долгие годы ненавистью.

Над колодцем навис каменный свод – низкий, в разводах плесени, невидимых в темноте. Колодец сквозь мрак гляделся в свод черным глазом воды, всматривался, пытался проглядеть насквозь.

Но вот у входа в подземный зал замерцало пламя свечи. Ему не под силу было озарить мрачное подземелье, но оно уверенно очерчивало спокойный, с мягкими, расплывчатыми краями круг света, который неспешно приближался к колодцу.

Моложавый, статный человек со свечой в руке склонился над водой, стараясь не касаться валунов. Не потому, что опасался скрытой в камнях колдовской силы, нет. Просто не хотел испачкать свое белое одеяние.

– Здравствуй, учитель, – сказал он негромко. – Ты слышишь меня? Это я, Алмаз…

Колодец презрительно молчал.

– Я давно не навещал тебя, – продолжал Алмаз. – Прости, столько дел… Ожерелье процветает. Помнишь, ты говорил, что я, Двуцвет и Сапфир зря взяли имена у драгоценных камней… что мы – три паука в банке и когда-нибудь сожрем друг друга. Ты оказался не прав. Нас уже семеро, и каждый воистину драгоценен. В замке постоянно живут лишь четверо… ах, замок, не устаю тебя за него благодарить, ты так замечательно его выстроил!

Поверхность воды покрылась крупной рябью, но тут же вновь застыла, словно черный лед. Но человек успел заметить это движение, и по его тонким бледным губам скользнула злорадная улыбка.

– Мы упорно трудимся и совершенствуемся, учитель. Помнишь, как Сапфир теряла сознание от напряжения, протащив облако от Китовой бухты до Рудного кряжа? Теперь она устраивает бурю так уверенно, словно ее матерью была сама Эссея Легкокрылая. Года три назад прогнала ураган через всю Антарэйди, до Спандийского моря, даже горные хребты не были ей помехой! А ведь не прошло и пятидесяти лет, как я тебя… как мы расстались с тобой, учитель. Ах, как мне не хватает твоих уроков, твоих мудрых советов…

Отражение лица на поверхности воды расплылось радужными пятнами – и сплелось в другую картину: страшная морда чудовища с окровавленными клыками.

– Ну, зачем так, зачем? – мягко попенял гость своему незримому собеседнику. – Вовсе я не зверь, не ужасная тварь. Наоборот, я благодетель человечества – не нынешнего, разумеется, а будущего. Идеального, безупречного человечества, которое я создам при помощи скальпеля и магии. У меня уже получаются люди с жабрами на шее и с перепонками между пальцами. Чешуя, правда, приживается скверно, рабы умирают под скальпелем. Но пятерых я все-таки создал – живут, плавают. А вот крылья никак не удается вживить в человеческие спины… Я еще не утомил тебя, учитель? Перед кем и выговориться, как не перед тобой! Ты всегда был так терпелив и добр ко мне…

Отражение вновь обрело черты человеческого лица, стало четким – и вдруг словно взорвалось. Череп раскололся, мозг ошметками разлетелся в стороны, глаза омерзительно вытекли.

Гость расхохотался:

– Ах, учитель! Неужели ты хотел бы проделать это со мною? Не верю, не верю! Должно быть, ты предупреждаешь меня, чтобы я берег здоровье? Я берегу. Ты же видишь – я вернул себе молодость!

Капля воска сорвалась со свечи и растеклась на поверхности воды, словно плевок по щеке.

– В Ожерелье вошел новичок, мы назвали его Рубин. Ничего не умеет! Не владеет никакой магической техникой! Ни свечу взглядом зажечь, ни бокал по столу без прикосновения передвинуть… Зато разработал и безупречно проводит обряд возвращения молодости. Сам живет уже третью жизнь. Ах, как же это изумительно: дожить до глубокой дряхлости, до скрипа в суставах, до пергаментной кожи, до шамканья беззубым ртом – а потом разом вернуть весь цвет и радость юности: ловкость, гибкость, красоту, яркость зрения, мужскую силу! Сапфир и Двуцвет тоже помолодели.

Отражение матово белело на поверхности воды. Теперь оно имело вид черепа.

– Хочешь сказать, что все мы будем в земле? – покосился мужчина на череп. – Не уверен, не уверен, Рубин работает над проблемами бессмертия!.. Пойду и я работать, меня ждет скальпель… Ах да! Я рассеянный глупец! Принес подарок – и чуть не забыл отдать!

Рука мужчины качнула над колодцем тонкую серебряную цепочку.

Вода поднялась черным пузырем – и вновь опала. Казалось, воздух подземелья стал ледяным от плеснувшей из колодца волны страха.

– Ты ведь любишь серебро, учитель, – негромко сказал мужчина и разжал пальцы.

Цепочка канула в глубину – и подземелье содрогнулось от беззвучного вопля. Вода забила ключом, со дна всплыли крупные пузыри, словно там захлебывался кто-то огромный. Запахло кровью.

– Я рад, что тебе нравится мой подарок, учитель, – благодушно произнес Алмаз. – Жаль, что не слышу твоего голоса…

И, словно ответом на его слова, откуда-то донесся отдаленный вопль.

Алмаз вскинул голову.

Вопль повторился – громче, резче, в нем звучало проклятие.

– Это кто же так расшумелся? Пойду взгляну… До встречи, дорогой учитель. Я как-нибудь зайду навестить тебя… с подарком, обязательно с подарком!

Алмаз поднял повыше свечу и пошел к низкой, потемневшей от времени двери. Он уже не улыбался. И не оглянулся на колодец, клокочущий в бессильной ярости. Просто выбросил из головы своего немого собеседника.

2

По лесистым его берегамИ в горах, у зеленых подножийПоклоняются странным богамДевы-жрицы с эбеновой кожей.

Идол стоял в глубокой нише – жутковатого вида фигура в человеческий рост. Он был вытесан из красного, с темными прожилками камня и оттого похож был на человека, с которого содрали кожу. Однако лицо, вырезанное пусть и с дикарским, но явным мастерством, выглядело вполне довольным. Глаза блаженно щурились, губы расплылись в улыбке, совсем бы добродушной, если бы она не открывала клыки в углах рта. Рожа идола лоснилась, натертая жиром, а член его был вздыблен, как горячий конь.

У стены напротив был привязан к железным кольцам, вбитым в стену, обнаженный мужчина – настоящий богатырь, виктиец. Он яростно пытался порвать свои узы и во все горло сыпал проклятиями и угрозами. Это его громоподобный голос, прорвавшись сквозь тяжелые двери и низкие коридоры, долетел до подземелья, до колодца с черной водой.

А между пленником и идолом низенькая полная женщина в темном балахоне и теплой шали разводила костер прямо на каменном полу. Больше в комнате не было ничего – ни мебели, ни ковров, только четыре горящих светильника по углам.