Торикаэбая моногатари, или Путаница - Автор неизвестен

Как бы то ни было, Садайдзин утешал себя тем, что дети еще малы, и, может быть, все еще встанет на свои места. Однако Вакагими и Химэгими уже минуло десять лет, но ничего не менялось. Отец печалился, но поделать ничего не мог — ему оставалось лишь вздыхать. Так проходили месяцы и годы, Садайдзин надеялся, что дети все поймут сами, но, в конце концов, отчаялся и стал еще острее ощущать странность происходящего. Садайдзин так печалился, что даже самые обычные дела стали даваться ему с трудом. Он выстроил большую усадьбу, в западном и восточном павильонах поселил двух своих жен, а когда закончили отделку главного здания, поселился в нем. Любимой женщины, с которой он проводил бы все свое время, у него — увы! — не было. Чтобы жены не завидовали друг другу, он проводил с каждой из них по полмесяца поочередно.

Что до детей, то теперь решили воспитывать Вакагими девочкой, а Химэгими — мальчиком. Он и она поменялись местами. Так что и мы тоже поменяем их местами.

Тихим вечером, в ту скучную весеннюю пору, когда наступило время поста, Садайдзин заглянул к Вакагими. Она, как обычно, сидела за занавеской в полном одиночестве, перебирая струны кото. Придворные дамы были заняты игрой в го и сугороку,[2] всем было скучно. Отец отодвинул занавеску и спросил:

— Отчего ты хоронишь себя здесь взаперти? Полюбовались бы вы цветами, они уже распустились! Дамы так унылы, смотреть неприятно!

Волосы Вакагими ниспадали на пол, а их кончики загибались вверх у спального возвышения, словно метелочки осеннего мисканта. Возможно, было бы преувеличением сказать, что, как выражались в старинных повестях, ее волосы — будто колышущийся у краев одежды веер, но, спору нет, выглядела она прелестно. Даже сама небожительница Кагуя-химэ[3] вряд ли могла быть милее и привлекательнее! У Садайдзина поплыло перед глазами, он приблизился к Вакагими и воскликнул:

— Когда же ты успела стать такой красавицей!

Из глаз у него полились слезы.

Отец принялся расчесывать ей волосы, но на ее лице тут же проявилось стеснение, на лбу выступил пот, она зарделась, как красные цветы сливы — вот-вот заплачет. Садайдзин весьма огорчился, с расстройством и печалью глядел на нее, и ни о чем другом уже не мог думать.

Сказать по правде, Вакагими почти не пользовалась косметикой, но, несмотря на это, кожа ее была очень красива. От капелек пота волосы на лбу свернулись колечками, и спадали волною — изящно и мило, как будто так и было задумано. Белила только испортили бы ее. Ей исполнилось уже двенадцать лет, она ни в чем не уступала другим девочкам, была пленительна и высока ростом. Под одеждой «сакура», белой на красной подкладке, у нее было надето шесть нижних одежд цвета розового винограда. Очень красиво! С головы до ног она была воплощением изящества. «Как жаль, что ей предстоит принять постриг!» — Садайдзин смотрел на нее с сожалением и слезами в глазах.

Не могу я понять,За какие грехиМне такая досталась судьба!Как печальнаЖизнь в этом мире.

Садайдзин зашел в Западный флигель. Поднимаясь к самому небу, здесь раздавались вдохновенные звуки флейты. Прислушавшись к ним, Садайдзин вдруг понял, что и Химэгими не станет как все, и его чувства вновь смешались. С беспокойством он заглянул в комнату Химэгими. Тот почтительно склонился, отложив флейту в сторону. Поверх одежд «сакура» и «дикая желтая роза» — цвета оранжевых листьев на желтой подкладке — на нем был надет охотничий кафтан бледно-зеленого шелка, а штаны были вытканы узором из красных и фиолетовых нитей. Лицо Химэгими было пухлым и восхитительно бледным, глаза — само очарование, все вокруг него благоухало и обвораживало, взгляда не оторвешь. Садайдзин смотрел и удивлялся, он забыл о своих слезах и вздохах — так он был очарован красотой Химэгими. Если бы Химэгими с рождения росла девочкой, какой восхитительной она бы стала! У отца прямо сердце разрывалось. Волосы Химэгими были короче, чем у Вакагими, они ложились на спину веером. Химэгими сидел. Глядя на эти не достающие до земли рассыпанные волосы, любуясь его склоненной головой, Садайдзин не мог не улыбнуться, хотя на душе у него было неспокойно.

Химэгими рос среди крепких мальчишек, они играли в го и сугороку, весело смеялись и шумели, перекидывались мячом, стреляли из лука. Все это было так странно! Как такое могло случиться!? И неужели так и будет всегда? Даже раньше Садайдзин ничего не мог с этим поделать, а теперь уж и подавно не знал, как сделать из Химэгими девочку. Вот Садайдзин и решил, что будет лучше, если оба его ребенка примут монашество и отдалятся от мира, проводя время в молитвах о будущей жизни. Однако у Вакагими и Химэгими таких желаний не возникало. Может быть, самой судьбой им назначено быть такими, как они есть? Такое положение предопределено в их прошлых жизнях, но все же кое-что зависит от них самих. Если они сами не желают принять постриг, будет ли уход от мира правильным решением? Отец снова и снова возвращался мыслями к их необычайной судьбе.

Мальчики в таких летах обычно бывают несобранными, но Химэгими был очень серьезен и уже преуспевал в науках, выделялся способностями и умом. Не иначе, ему суждено стать советником государя! Звуки его кото и флейты наполняли небо и землю. Поразительно! Его голос восхищал всех, кто слышал, как он читает сутры, поет или читает стихи. Все было бы хорошо, если бы не эта путаница… Как жаль!

Молва о талантах и красоте сына Садайдзина разошлась по свету. И сам государь, и наследный принц находили странным, что он до сих пор еще не представлен ко двору и не вошел в придворный круг. Оба они не один раз давали понять это отцу, но тот терялся все больше и больше, чувствуя свою беспомощность. Он говорил государю, что мальчик еще слишком мал для придворной жизни. Тогда государь подумал, что отец стесняется показывать сына, и пожаловал ему пятый ранг, высказав при этом пожелание, чтобы тот возможно скорее прошел обряд совершеннолетия. Ослушаться Садайдзин не мог. «Будь что будет! Пусть Химэгими служит при дворе. Видно, такова уж их судьба, посланная им за грехи, которые они совершали в прошлых жизнях», — неотвязно думал отец.

Было решено в этом же году подвязать Вакагими шлейф, а Химэгими — связать волосы в пучок,[4] чтобы они стали взрослыми.

К назначенному дню усадьба Садайдзина была торжественно украшена. Появилась Вакагими. Из Восточного флигеля вышла ее мать. Шлейф подвязывал дед детей, отец Садайдзина. Было странно, что на церемонии присутствовали только самые близкие. Как и следовало ожидать, Садайдзин постеснялся позвать посторонних. Что подумали обо всем этом люди? Да они просто посчитали, что заблуждались, принимая девочку — за мальчика, а мальчика — за девочку. А те немногие, кто достоверно знал, как обстоят дела, вовсе не хотели, чтобы эта история вышла наружу. Так что, к счастью, вне дома никому ничего не было известно.

Химэгими волосы в пучок завязывал старший брат отца, Удайдзин. С взрослой высокой прической мальчик стал еще красивее, теперь он просто не имел себе равных! Удайдзин очень этому радовался. Дело в том, что у него было четверо детей и все — дочери. Старшая уже вышла замуж за государя, вторая стала женой наследного принца, третья и четвертая еще не были просватаны. Вот Удайдзин и подумал, что неплохо бы выдать одну из них за сына Садайдзина.

Последовали поздравления и подарки. Среди подарков были вещи необычайной красоты.

Поскольку Химэгими получил пятый ранг еще ребенком, то теперь он имел полные основания, чтобы его называли господином. И вскорости, во время осеннего назначения на должности, ему было поручено прислуживать государю. Начиная с самого государя и наследного принца и кончая слугами и служанками, каждый, кто хоть одним глазком увидел Химэгими, уже не мог забыть его и восхищался его красотой. Все его полюбили, а поскольку он к тому же происходил из знатной семьи, то его находили просто несравненным. В игре на кото и флейте, в сочинении китайских стихов, на стезе японской поэзии — во всем, вплоть до легкого нитевидного почерка и несравненной манеры поведения, сочетавшейся с красотой, он был человеком незаурядным, а в дальнейшем обещал стать и вовсе выдающимся, поскольку замечательно разбирался в придворных делах и неожиданно тонко понимал все, что происходит в этом мире. Отец же несколько успокоился, решив, что коль уж поделать ничего нельзя, пусть все идет, как предопределено, и тоже стал все больше восхищаться умом и красотой Химэгими. Сам Химэгими в это время был еще очень юн годами и мало задумывался о себе, полагая, что мало чем отличается от других. А потому он и вел себя так, как подсказывало ему сердце, однако со временем он кое о чем стал догадываться. Это было так странно и даже стыдно, что ему пришлось на многое изменить свой взгляд. Трудно поверить, но его тело было не таким, как у других мужчин. «Почему я не такой, как другие?» — недоумевал он и, вздыхая, изучал себя. Он стал сторониться людей, при дворе вел себя очень скромно, и это тоже производило весьма приятное впечатление.