Рая & Аад - Марина Палей

По законам куртуазного жанра, Аад (не этот, а лучший – в плаще, с розой и шпагой) должен бы ослабить, а то и вовсе расшнуровать ей тиски узорчатого корсета, затем изумиться прекрасным белым грудям (похожим на два сливочных пирожных – каждое с яркой клюквинкой посередине), затем потерять голову, а затем уже действовать по темпераменту: то ли опрыскать прекрасной синьоре лицо и грудь, – то ли, как писали поэты востока, оросить розу нектаром любви; второй вариант, конечно, предпочтительней (для заждавшихся зрителей).

Пока Аад втаскивает Раю в кресло, а работница СПП подаёт ей бумажный стаканчик, открывает окно и испуганно звонит в регистратуру, Рая тихо, но настойчиво воет: ойййй!.. чувствую, сейчас скину!.. ой… сейчас у меня здесь выкидыш будет… ойййй… матка уже сокращается… оййй… ойййй… Как бы теряя чувства и контроль над ними, Рая воет всё же по-нидерландски, помогая себе, в наиболее сложных местах, английским – а то, вой она на своём родном, кто же ей станет внимать? (Ключевые слова «выкидыш» и «матка сокращается» Рая предусмотрительно вызубрила на обоих языках.)

Работница СПП, обратим на это внимание особо, совсем не рада перспективе получения выкидыша здесь, в кабинете, где она только что скрупулёзно агитировала эту иммигрантку за здоровые роды. Чиновница смутно чувствует какую-то нестыковку в своей нелёгкой работе и потому старается выпроводить эту странную steltje (парочку) как можно быстрей. При этом она советует Ааду обращаться с женой помягче – по крайней мере, не подымать тему аборта ещё недели две, пока риск самопроизвольного выкидыша («несущего опасность осложнений») достаточно велик.

Проходит две недели. Аад, искоса поглядывая на законную фиктивную супругу, отмечает объективное улучшение её состояния. Он открывает рот – и говорит то, что давно собирался сказать. Рая (с трогательным послушанием наложницы фараона) безропотно идёт туда, сама знает куда.

Вернувшись позже обычного, она ложится (с видом наказанной собаки) на надувной матрас.

То есть самостоятельно наказует себя, при том явно понижая в статусе.

– В чём дело? – встревоженно закуривает законный фиктивный супруг.

– Пропущен срок, – виновато заикается Рая. – Дело в том, что в самом начале его определили неправильно: сейчас у меня на самом деле уже больше, чем двенадцать недель.

Как легко догадается всякий, кроме Аада (несмотря на его, Аада, высокий IQ), срок беременности, и вот именно что с самого начала, был определён как раз правильно (причём самой Раей, с помощью тестера); отвлекающий манёвр в кабинете СПП был осуществлён с целью выиграть время.

Но Аад не сдаётся. Он выясняет, что аборт делают не только на таком, но даже и на большем сроке – по медицинским показаниям. Правда, Рая, на его беду (так думает он), здорова, как стадо лошадей. Поэтому остаётся три пути:

1. Подпольный аборт в любых условиях (Аад не спит ночь – и контраргументы либерального европейца побеждают).

2. Фиктивные данные о нездоровье Раи (за ними надо ехать, как минимум, в какую-нибудь Португалию, а то и в Румынию – кстати, там же лучше всего и довести дело до конца, но – money, money, money).

3. Есть такой волшебный кораблик-абортарий (Королевства Нидерландов), который, стоя на якоре в нейтральных водах (на расстоянии, как оговорено, не менее двенадцати миль от строгой и неприступной, неукоснительно католической Польши), делает для женщин, бегущим к нему по волнам, всё необходимое, что, по странному совпадению, запрещено польским законом.

То есть делает, конечно, не сам кораблик, а несколько работающих на его борту бригад – гинекологов, хирургов, анестезиологов и медсестёр. Следовательно, Раису надо будет тащить в Польшу (снова – money, money, money), затем добраться до соответствующего порта, а уж затем – как именно? лодочкой? яхтой? – преодолеть эти двенадцать миль до чудо-кораблика – о, сплошные убытки! – а на самом кораблике, украшенном, как Аад с ужасом видел в рекламе, китайскими фонариками и гирляндами живых цветов, надо будет заказывать каюту, операционное вмешательство (с каждым днём беременности элиминация эмбриона, конечно, дорожает), – не забыть вперёд оплатить послеоперационный уход и контроль, а ведь там, на кораблике, надо ещё и питаться – о! можно себе представить (точней, нельзя), какие на том гинекологическом плавсредстве цены! А вдруг там ещё и очередь?! Money, money, money… must be funny… in the rich man’s world…

17

Долго ли, коротко ли, но через полгода телефонный голос Аада говорил следующее: «Здравствуйте. Говорит автоответчик семьи ван дер Браак. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение для Аада, Раисы или Йооста».

Я оценила посильное остроумие Аада. Но всё-таки я не смогла понять его расчёта: в корнелевской борьбе между долгом и сердцем – точнее сказать, в борьбе между жизнью и кошельком – победил, что не странно, кошелёк. Странно другое: видимо, Рая тотально зомбировала озабоченные (укреплением обороны) мозги Аада, если смогла провести и закрепить там мысль, что произведение ребёнка на свет обойдётся куда дешевле, чем его уничтожение в материнском чреве. 

«Дешевле» (goedkoper) – это, конечно, магическое (даже парализующее) сочетание букв для автохтонов Низких Земель. На это словцо их можно ловить – ну просто как тупорылых карпов на хлебный мякиш. Так что зачарованный Аад словно упустил из виду двухэтапность процедуры, где непосредственно роды – от первых схваток до плодоизгнания – занимают максимально восемнадцать-двадцать часов, а вот пестование-воспитание (именно эту часть проекта Аад как-то и не учёл!) – восемнадцать-двадцать лет.

Прикиньте. Причём это как минимум.

И то – исключительно в странах Первого мира.

А неизвестно, в какой по счёту мир может закинуть человека изобретательный рок.

Но – кто старое помянет, тому… обвинения, шишки на голову и приключения на его глупую задницу. Как сказал известный режиссёр, счастье – это хорошее здоровье и плохая память.

…Через четыре года они чинно-мирно шли из детского садика. Впереди семенил Йоост, с противным грохотом везя на верёвочке игрушечную машинку. Чуть сзади него, как-то отдельно ото всех, неторопливо шёл Аад с мечтательно-отрешённым выражением по-семейному располневшего лица, которое, как водится в таких случаях, приобрело черты туповатой барственной вальяжности. Рядом с ним – затравленно, вся настороже, клала-выкладывала большие свои стопы верная Рая, с заботою кошки глядя на сына и с озабоченностью – на супруга. На лице Раи, как всегда, была чётко позиционирована её сахарно-карамельная лучезарность, которая, засахарившись под воздействием времени, воздуха и перепадов температур, словно окаменела. 

18

Вот, отпускаю шпильки по поводу чьего-то беспамятства, а сама забыла такой яркий период Раиной жизни, как токсикоз первой половины беременности. С присущей ей «положительной установкой» на всё сразу – установкой, при которой любые явления жизни всеми правдами – и, главным образом, неправдами – подгоняются под единственный ответ задачника («Всё будет хорошо!.. всё будет хорошо!..»), Раиса, конечно, подтащила под свой токсикоз «позитивную» идейную базу: оказывается, её организм, прежде чем принять святой венец материнства, очищает свою карму от грехов прошлого. В том числе от грехов предков вплоть до Адама. То есть: чем сильнее выворачивает, тем лучше!

Грехами, в конкретном, сиюминутном выражении, были: гречневая каша, пельмени, солёные огурцы, халва, конфеты «Мишка на Севере», жареные семечки – всё то, что Рая с исступлённым упорством покупала в русском магазине «Озорные лапти» (особенность её токсикоза заключалась в том, что она была в состоянии потреблять только русские продукты; данный медицинский, а может, и политологический казус обеспечил бы соответствующему учёному, полагаю я, Нобелевскую медаль). Все эти продукты были словно бы предметным воплощением Раиных грехов, потому что именно они, едва поглощённые, тут же, прежним путём, выходили наружу. Процесс очищения кармы проходил у Раи круглые сутки, с очень короткими перерывами на сон – перерывами настолько короткими, что Аад, который ни разу не оскоромил своих дланей, дабы внести свой вклад в семейное хозяйство, по ночам орал на беременную жену: что, корова?! что, раковая сука?! Опять тебя выворачивает?! Я же должен спать!! Мне же утром на службу!! Когда же, боже мой, это кончится?!!

И Рая снова перебралась на свою воздушную подстилку в кухне. Но на сей раз она дальновидно утеплила её разнообразным тряпьём, которое, в целях свивания ею гнезда, натаскали в хлопотливых клювах товарки по клубу «Русские Присоски».

Днём она разговаривала по телефону, к которому у неё уже был полностью свободный доступ (не сразу Москва строилась); телефонная трубка торчала из её шуйцы победно, как жезл; десницею придерживала она на коленях металлическую миску с горячими свиными пельменями; у стоп Раисы жертвенно ждал своей минуты пластмассовый тазик. Рая говорила по телефону, скажем, – здравствуйте, ой, сейчас только пельмень съем! – запихивала пельмень «прямо в пельку» (как любовно именовала это отверстие её мамаша); далее абонент вынужден был прослушать целую гастроэнтерологическую увертюру к ожидаемой алиментарной сюите – увертюру, состоящую из звуков пережёвывания пищи, её заглатывания, многосложной отрыжки, мощных рвотных спазмов, стонов, непосредственного плеска чего-то жидкого (абонент, к счастью для себя, не видел, что почти не изменённые кусочки пельменей выскакивали при этом у Раи даже через ноздри), после чего Рая громко, основательно чихала – с завершающим всхлюпом и всхлипом – затем сморкалась, утирала нос-рот, глубоко вдыхала, говорила: о, проклятый! Ишь, назад выскочил! а вот сейчас запихну другой!.. Добренький день ещё раз, Валентина Ивановна! Ну, как вы там поживаете? – запихивала другой (это было хорошо слышно), и – сложная музыкальная фраза повторялась.