Ищи Колумба ! - Нинель Максименко

Клавдия Владимировна пробурчала:

- Без наскоков, Матвей. Ничего не дашь обдумать. Кстати, познакомьтесь. Это Татьяна Знаменская или просто Тата, дочка Дарьи Георгиевны. Ах да, ты ведь не застал Дарью Георгиевну.

- Но я много о ней знаю. Тем более приятно. - И Матвей, улыбаясь, протянул мне руку.

...Итак, я теперь работник нашего краеведческого музея. Музея, в котором моя мама проработала 20 лет. Музей этот - гордость нашего города, и к тому же в нем теперь живут мои друзья - Умник, Головастик и Радист. И может быть, удастся сделать что-нибудь такое, что поможет раскрыть их тайну.

Я решила поговорить об этом с Матвеем Кузнецовым: он так много знает, и он такой умный, просто-таки даже непонятно, когда это он успел так много узнать, ведь он не такой уж старый, ему не больше чем 25 или 26 лет.

Как-то я набралась смелости и сказала ему, что я бы хотела что-нибудь узнать о тайне человечков, что это вообще главная мечта моей жизни, и даже призналась ему, что и на искусствоведческий я хотела идти из-за них.

- Послушай меня, Матвей, вот все ими любуются, восхищаются, а они, ты понимаешь, они же мертвые!

- Нет, никак я тебя не понимаю. То, что прекрасно, то не может быть мертво.

- Ах, ну пойми: пока что они - только они, и все. А ведь у них была своя жизнь. Кто их сделал, где, когда и зачем? Что это - божки или изображение настоящих людей? Про другие вещи мы знаем хоть что-нибудь: из какой они страны, к какому времени относятся. А тут ничегошеньки...

- И ты решила взять так вдруг и открыть это все?

Он почему-то отнесся ко мне как к ребенку и ничуть даже не поверил, что это у меня серьезно.

- Ах ты фантазерка! А ты представляешь, сколько надо знать, чтобы сделать хоть маленькое открытие? Как надо знать каждую эпоху, каждую культуру!

- А вот Шлиман совсем не был специалистом, он даже был каким-то там торговцем. А раскопал же он Трою!

Матвей рассмеялся.

- Шлиман? Ему просто повезло. Так повезло, как везет один раз в тысячу лет. А вообще-то он был неуч. И напортачил там достаточно.

- А я не буду портачить. И потом, Шлиман копал, а я под водой буду искать. Ты вот не знаешь, а я три года занималась подводным плаванием. Меня тренер на мастера готовил...

Матвей снова засмеялся.

- Tabula rasa! Но этим-то ты мне и нравишься. Между прочим, подводная археология - это целая наука. Причем оборудование там сложней-ше-е.

- У меня есть баллон с кислородом, и маска, и ласты.

- Маска, ласты... На подводных археологов работает целая промышленность! Ты английский знаешь? Я тебе принесу одну книжечку, тебе полезно будет почитать. Есть такой американец Басс, так вот он один изобрел, наверное, сотню приспособлений. У него книжка так и называется: "Археология под водой".

- И она у тебя есть? Да это же здорово! Притащи ее мне завтра. Ладно?

- Изволь! Да не он один этой проблемой занимался. Ну, а про Блаватского ты, наверное, слыхала? Да их теперь стало много - имя им легион! Модная стала профессия. Но, если хочешь знать мое мнение, я не принимаю это всерьез. Мода. Случайность! А в науке этого не должно быть.

- Но мне кажется, что если очень, очень хотеть чего-то, то почему же этим не заниматься? - спросила я тихо.

- Ну, может быть, когда-нибудь ты присоединишься к этому легиону. Если не охладеешь. Но я должен тебя разочаровать. Все побережье уже так излажено нашими керченскими человеко-амфибиями, что, боюсь, на твою долю не то что города затопленного не осталось, но даже шпильки, потерянной какой-нибудь современной русалкой.

Когда я слышу от Матвея такие шуточки, мне иногда становится больно, мне хочется ему возразить, я чувствую, что это совсем не глупо - так верить в свою мечту или даже жить этим. Но Матвею я в жизни таких слов не скажу. Обсмеет. Скажет: "Ах ты моя девушечка-простушечка!" Или скажет: "Ну и что?" И я тогда вся внутри съежусь.

Я часто вспоминаю одного парня из нашего класса, Сашку Баркана. Почти весь класс, да что там говорить, я тоже так считала, мы считали его чудаком, не совсем в себе, "тронутым", одним словом. О чем бы мы ни говорили, о стихах ли Высоцкого или о новом платье Люды Кабановой, Сашка умудрялся перевести разговор на свои обожаемые суффиксы и префиксы. И вот здесь-то только и расцветал по настоящему. Он становился хозяином положения, центром внимания, гвоздем программы. Конечно, никто из нас ничего подобного не знал, и мы все слушали его как гения, но... не более двух минут. Хотя он говорил об этих своих несчастных суффиксах и префиксах с ораторским искусством римского трибуна. Он мог увлечь даже толстуху Олечку, хотя ее ничто не увлекало, кроме рецептов новых тортов.

Но, увы, я говорю, слава его бывала недолгой. Через несколько минут мы все уставали от незнакомых терминов, и вообще становилось вдруг непонятным: а собственно говоря, чего это он так разошелся? Ну суффиксы, ну префиксы, ну и что, кому, собственно, они нужны и зачем! И мы шли танцевать или уходили в другую комнату балдеть от новой пластинки, а Сашка нападал на какую-нибудь самую робкую жертву и продолжал ей заливать про свои суффиксы.

Хоть мы и считали Сашку "тронутым", но все-таки любили пригласить его в новую компанию, вот, мол, какие у нас в классе умные, и мы не хуже. Мы двигали Сашку вперед, как боевого слона.

Зато в своем классе Сашка был настоящим козлом отпущения. Даже не понятно, если бы не было Сашки Баркана, на чем бы мы точили свое остроумие. Мы издевались над всем в Сашке - и как он неряшливо одет, и как смешно он подстрижен, какие у него широкие брюки и какие немодные очки, какой он рассеянный и вообще ничего не видит, не слышит, не хочет. Ему было все равно, что есть, где спать, во что одеваться. Кажется, он даже не знал, что в нашем городе есть море, по крайней мере, мы никогда не видели его на пляже. Кое-кто из ребят даже острил, что Сашка не догадывается о том, что класс, как и вообще мир, разделен на мальчиков и девочек.

Сашка Баркан поехал в Москву поступать в МГУ на филфак. И, как ни странно, не поступил. Наверно, из-за какой-нибудь чепухи или же своей дурацкой рассеянности. Но не подумайте, что это его особенно огорчило. Он вернулся домой, устроился работать курьером в какое-то учреждение и продолжал заниматься суффиксами.

А скоро мы узнали: его работа, которую он послал еще в прошлом году в какой-то научный журнал, произвела настоящую сенсацию. И хоть мы делали из Сашки Баркана шута, нам было ясно, что единственный, кто из нас по-настоящему чего-нибудь стоил, это Сашка. И он, конечно, будет большим ученым. Ну, я-то, может, и не буду, но теперь уже твердо верю, что про человечков все разузнаю - откуда они, ну вообще всё-всё. А Матвею не буду больше ничего говорить. Все равно он меня не убедил. Ведь недаром же есть карта. Наверное, есть какая-то тайна, поэтому и не могли найти город. Но я его все равно найду. А пока что я перестала говорить с Матвеем о человечках и перевела разговор на свои впечатления о музее:

- Вообще, знаешь, я была удивлена тем, что у вас в музее такие безразличные. Они не об искусстве думают, а о всяких там "макси" и "миди" и как цены поднимаются на рынке.

- Ну, Татка, ничего ты еще не понимаешь в жизни. Музей - это не то место, где разбогатеешь, и карьеры особенной не сделаешь. Мы работаем на одном голом энтузиазме, не подкрепленном дензнаками. А ты говоришь безразличные. Ну, правда, энтузиазм - это еще не все. Служение богу Аполлону требует отрешения от суеты, ну и вообще... таланта. А это уж не каждому дано.

* * *

Я вышла из дому в самом начале седьмого, в мой любимый час - Час Моря. Я решила до базара искупаться, поэтому так рано и вышла. Последнее время я совсем забыла море, плавание. Ведь раньше с ума сходила! Мама все время говорила: "Татка, поостынь немного, поостынь".

Она боялась, что я стану спортсменкой. И действительно, одно время, это было в 8-м и 9-м классах, я увлекалась плаванием, и тренер мой тянул меня на мастера. Мама не хотела ни за что:

"Плавай сколько душе угодно, хоть с утра до вечера, только не надо плавание делать профессией, не это должно быть делом жизни. Ей-богу, Татка, дуришь ты. В конце концов, ты лишаешь себя сразу двух прекрасных вещей - счастья спортивного отдыха, потому что спорт станет для тебя каждодневным трудом, и счастья работы мысли".

И мама, конечно, как всегда, была права. Но, говоря ее пословицей, все, что ни делается, все к лучшему: я рада, что занималась плаванием, да и вообще эти два года в секции - это было здорово! А потом как пошло-поехало - десятый класс, и болезнь мамы, и экзамены, и работа, так что о море даже не вспоминала. Вспомнила вдруг вчера вечером, и так, что меня аж кольнуло в сердце!

Я спускаюсь по нашей горбатой улочке, и море подходит ко мне, с каждым шагом я все сильнее чувствую его запах - он прорывается сквозь медовый запах табака, - и вот, наконец, он уже главный, запах моря. Море рядом, сейчас я только обойду преграду из маленьких, построенных на самом берегу домов. Я едва протискиваюсь сквозь сараи, и вот я на берегу. Я стягиваю с себя платье и скидываю на ходу босоножки, оставляю на песке сумку и бросаюсь в воду. Я плыву то брассом, то кролем, то поворачиваюсь на спину, ныряю и плыву под водой с открытыми глазами. Передо мной, как старый серый замок, огромный, знакомый с детства камень, высокие водоросли покачиваются, как молодые тополя на ветру, а сверху, над водой, плотный молочный туман, как будто бы вся жизнь только здесь, а там ничего нет, кроме ватного белого тумана. Ну хотя бы еще кто-нибудь увидел эту красоту!