Щит - Василий Горъ

Глава Ордена Вседержителя остановился, вопросительно изогнул бровь и уставился на помощника:

— Одалия — это которая?

— Та, которую вы изволили назвать светоносной[31]…

Вспомнив волнующие изгибы фигуры этой воистину светоносной сестры, глава Ордена ощутил, как в его чреслах начинает разгораться огонь.

— А она готова? — спросил он, заранее зная ответ.

— Да, ваше преподобие! Брат Годрим закончил с ней еще в обед, и теперь она жаждет одарить вас теплом своей души…

— Тогда поспешим, — усмехнулся брат Ансельм. — Негоже заставлять девушку ждать…

Без малого четыре сотни шагов, разделяющих главный зал Обители с покоями главы Ордена, Ансельм преодолел за считаные минуты. И, влетев в услужливо распахнутую Бенором дверь, аж застонал от удовольствия: в покоях было жарко!

Скинув с плеч накидку и стряхнув постолы, он подскочил к столу, подхватил кубок с белогорским и сделал несколько глотков:

— Славься, о Вседержитель!

— Воистину… — эхом отозвался брат Бенор.

— Ужин, как обычно, потом… — поставив кубок на место, выдохнул Ансельм, в два прыжка оказался рядом с дверями в опочивальню, рванул их на себя и чуть не задохнулся от восхищения: на черных, как ночь, простынях сияло молочно-белое пятно — девичье тело, достойное быть воспетым в балладах самого маэстро Бенуа.

Представив Золотой Голос Белогорья, пялящийся на его Одалию, брат Ансельм почувствовал ревность. И мысленно прошипел: «Ну уж нет! Пусть воспевает кого-нибудь еще. А я как-нибудь обойдусь без его песен о моей женщине…»

Тем временем сестра Одалия, игравшаяся с непослушным локоном, как бы невзначай коснулась им самого кончика темно-коричневого соска и, подняв взгляд на хозяина опочивальни, облизала острым язычком ярко-алые губы.

Ансельм сглотнул, рванул ворот власяницы… и почти сразу же почувствовал, как под его коленями проминается покрывало, как его взгляд тонет в глазах светоносной сестры, а в пальцах его правой руки трепещет теплая, тяжелая и упругая девичья грудь.

— Ты сводишь меня с ума… — хрипло выдохнул он, склонился над девушкой и впился в ее губы поцелуем…

Губы сестры Одалии пахли земляникой. И не только пахли — лобызая их, Ансельм явственно чувствовал сладость свежесобранных ягод и наслаждался их вкусом. Ощущения были такими волнующими, что он уделил губам Одалии целую вечность. И оторвался от них только тогда, когда понял, что его женщина пытается отстраниться.

Отпустил. Перевел дух. Увидел рядом темный, почти черный сосок и вдруг сообразил, что все время, проведенное рядом с этим роскошным телом, ограничивался одними только поцелуями!

Смял грудь. Медленно развел в стороны молочно-белые колени. Скользнул рукой к лону и вдруг ощутил на языке легонький, едва ощутимый привкус мяты…

«Несушка»[32]?! — мгновенно оказавшись на ногах, мысленно взвыл он. И… поймал удовлетворенный взгляд сделавшей свое дело девицы!

— Годрим, паскуда! — зарычал он. — Сгною!!!

— Если успеешь… — усмехнулась сестра Одалия и… демонстративно свела колени!

Глава Ордена рванул ее голову на себя, развел пальцами веки и криво усмехнулся: даже в свете догорающих свечей было видно, что белок обоих глаз красавицы испещрен «звездами забвения» — алыми точками на месте полопавшихся жил[33].

— Ну да! Мне осталось минут пятнадцать-двадцать. От силы — полчаса… — кивнула Одалия. — Так что тащить к палачам бессмысленно: я уйду к Вседержителю раньше, чем они до меня дотронутся…

— Ты уйдешь к Двуликому, дура!!! — взбесился Ансельм.

— Да какая разница? — усмехнулась она, игриво убрала со лба непослушную прядь и заложила ее за ухо. — Главное, что ты отправишься следом за мной…

— В помаде — «Поцелуй Черной Вдовы»? — уточнил Ансельм.

— Он самый. — Девушка провела язычком по губам и ехидно сморщила носик. — И этот поцелуй был последним поцелуем в твоей жизни… Скажи, тебе сейчас, наверное, жутко страшно?

— Не последний. И не страшно, — оскалился глава Ордена Вседержителя и снова припал к губам сестры Одалии!

Та затрепыхалась, попыталась вырваться — но не тут-то было: Ансельм был намного сильнее. Поэтому насладился мягкостью ее губ, нехотя оторвался, дал ей отдышаться и припал губами к соску.

Поцеловал. Почувствовал, как тот начал пробуждаться, и ухмыльнулся:

— И даже не предпоследний…

— Противоядия к «Поцелую Черной Вдовы» нет!!! — пытаясь отстраниться, взвыла девушка.

— Нет… — удержав ее на месте, согласился он. А потом заставил ее развести колени: — Однако к нему можно привыкнуть.

Сестра Одалия ошиблась — первые признаки приближающейся к ней смерти Ансельм почувствовал только минут через сорок. К этому времени он успел удовлетворить свою похоть всеми известными ему способами, поэтому, ощутив, что девушку начало трясти, нисколько не расстроился — спокойно встал с кровати, отогнул в сторону ковер и скинул истерзанное тело на каменный пол.

— Ты… все равно… умрешь… — зачем-то прикрыв одной ладонью лоно, а второй — искусанную грудь, прошептала девушка.

— Умру, — кивнул монах. — Но не сегодня. Кстати, ты была восхитительна! Я буду помнить о тебе всю свою очень долгую жизнь.

— Тварь!!! Изверг!!! Животное!!!

— Ты повторяешься. Придумай что-нибудь еще.

— Я тебя ненавижу!!!

— И это ты уже говорила…

Девушку выгнуло дугой. Несколько мгновений она билась в судорогах и исходила пеной, а потом, не успев толком перевести дух, прохрипела:

— Да падет на тебя Проклятие Двуликого!!!

Один из желто-серых клочьев пены, сорвавшись с ее губ, упал на пол в полутора пальцах от ковра. Брат Ансельм вскочил, на всякий случай отодвинул его к стене, вернулся на кровать и с сочувствием посмотрел на Одалию:

— Открою тебе страшную тайну: богам нет дела ни до нас, ни до наших бед. Приблизительно так же, как и нам нет дела до проблем муравьев или кузнечиков. Говоря иными словами, для богов мы слишком ничтожны, чтобы у них появилось желание прислушиваться к нашим мольбам.

— Ты богохульник!!!

— Угу. И это — лучшее доказательство того, что я прав: если Вседержителю нет дела до мыслей главы своего собственного Ордена, то на остальных ему вообще наплевать!

— Тебя про… проклянут все бо… боги Горгота!!! — закатив глаза, прошипела девушка. И забилась в новом приступе. На этот раз — в намного более сильном, чем первый: ее ломало так, что Ансельму пришлось спрыгнуть с кровати, связать ей руки и заткнуть рот, чтобы ее вопли не перебудили всю Обитель.

Справился. Невесть как умудрившись не перемазаться в пене. Потом выждал, пока она придет в себя, и усмехнулся:

— Как видишь, до сих пор не прокляли… Кстати, третий приступ будет еще более болезненным…

Сестра Одалия помертвела и… заплакала! Сразу превратившись из красавицы в жуткое зареванное чудовище.

Впрочем, отворачиваться от нее было еще рано: Ансельм опустился на колено, вытащил из-под кровати небольшой сундучок, достал из него склянку с плотно притертой крышкой и показал ее сестре Одалии:

— Посмотри-ка сюда! Это — «Касание Безмолвия». В отличие от «Поцелуя Черной Вдовы», оно убивает мгновенно и абсолютно безболезненно. Если скажешь, кто тебя послал, — я подарю тебе легкую смерть.

Через два часа после смерти сестры Одалии глава Ордена Вседержителя, наконец, отлип от зеркала и облегченно перевел дух — «звезды забвения» так и не появились.

— Моя предусмотрительность очередной раз спасла мне жизнь, — удовлетворенно выдохнул он, заглянул в опустевший кувшин и заревел: — Бе-е-ено-о-ор!!!

Через десяток ударов сердца дверь еле слышно заскрипела, и в комнате возникла сгорбленная фигура его правой руки:

— Да, ваше преподобие?

Вглядевшись в глаза монаха и не увидев в них ни любопытства, ни возмущения, ни жалости к валяющемуся на полу бездыханному телу, Ансельм мысленно похвалил себя за правильный выбор помощника и отрывисто бросил:

— Распорядись, чтобы накрыли на стол. Убери труп. Потом пригласи ко мне в кабинет Рона и Ламма.

Бенор сложился в поклоне и пропал. Так, как будто его и не было.

Еще раз заглянув в зеркало и придирчиво осмотрев белки глаз и внутреннюю поверхность век, Ансельм привычно осенил себя знаком животворящего круга, посмеялся над въевшимися в плоть привычками и пошел одеваться — представать перед иерархами в чем мать родила было бы верхом неуважения. Прежде всего, к самому себе.

Оделся. Обулся. Вышел из опочивальни, задумчиво уставился на мерную свечу и по-простецки почесал затылок: дело шло к полуночи, то есть иерархи, скорее всего, уже спали.

— Ничего, проснутся. Я же не сплю! — Он невесть в который раз за вечер посмотрел на свои пальцы и окончательно успокоился: трястись они перестали. Совсем. Значит, Темная половина Двуликого, заглянувшая в Обитель, наконец-то убралась восвояси.