Героиня мира - Танит Ли

К тому времени, когда я собралась помыться, вода остыла. Я двигалась в такт с биением колокола, чей медленный и мерный звон доносился из какого-то храма в городе; скорей всего, он звонил по погибшим.

Я сидела на ковре в комнате для игр, когда у входной двери послышался неясный шум. Мне удалось расслышать мужские голоса, стук каблуков и даже бряцанье шпор. Военные; быть может, даже бойцы настоящей армии, еще оставшиеся в городе и руководившие обороной. Они явились, чтобы срубить сосну или выполнить еще какое-нибудь кошмарное задание.

Что-то вызвало во мне желание взглянуть на них, на военную форму; воспоминание. Я вышла: по лестнице поднимался офицер, майор из полка Орлов, и лицо его показалось мне знакомым, будто картина из чужого дома.

Увидев меня, он остановился и выбранился.

— Арадия?

Я кивнула. Меня и вправду так зовут.

Он сошел с лестницы и по коридору направился ко мне. Когда он оказался совсем близко, я попятилась к окну. В последнее время никто не протирал стекол, они запачкались. И все же света достало, чтобы рассмотреть его. Красивая форма обтрепалась, покрылась пятнами, галун отпоролся, на сапоги налипли комья грязи. Прекрасные густые волосы, промасленные и продымленные, липли к голове, открывая желтоватое лицо. Он сохранил свою исключительность, но постарел на десять лет. Ему рассекли щеку, и на месте раны образовался лиловый струп, а левая рука была обмотана грязными бинтами. Из всего, что я помнила, остались лишь его глаза, асимметрично расположенные, разной формы, горящие и загадочно-тусклые.

— Ты знаешь, кто я такой? — Помолчав, он похлопал рукой по эполетам, указывавшим на его ранг. — Война способствует скорому продвижению по службе. А завтра, как знать? — Он рассмеялся. Этот фальшивый смех тоже оказался мне знаком. Затем он взял себя в руки. — Не могу выразить, до чего мне жаль. Мы провели на стенах два месяца. — Во взгляде сквозило сдерживаемое до поры до времени омерзение, навеянное двумя месяцами, стенами и чем-то еще. Тусклый, бледный накал в глазах, окруженных со всех сторон тенями. Мои глаза, смотревшие на меня из зеркал, выглядели теперь так же. Как интересно наблюдать их на чужом лице.

За последнее время мой слух приобрел болезненную остроту, и я услышала, как наверху тихо отворилась резная дверь комнаты Илайивы. Наверное, ей доложили Он тоже услышал и сказал:

— Извини меня. — Он вышел из комнаты и стал подниматься по лестнице.

Сама не понимая почему, я отправилась следом за ним, как и в прошлый раз. Фенсер. Ненужное бессмысленное имя пришло на память. Я услышала, как они разговаривают друг с другом вдалеке, под лестничным сводом; вот так же я слышала их разговор в тот вечер, когда он обедал у нас. Но их голоса и слова переменились. А может, другими стали его слова и голос.

— Илайива, я оказался здесь по службе. И ни по какой иной причине. Нет ли у вас в чем-нибудь нужды? Предупреждаю: еды осталось мало, есть лишь немного славного вина для друзей.

Она ответила, что ни в чем не нуждается.

Он сказал:

— Это хорошо. Это славно, — а затем — Что ты намерена делать с девочкой?

Она либо ответила жестом, либо промолчала.

— Когда ты сообщила ей?

— Я ни о чем ей не сообщала, — сказала она.

Так ясно донеслись до меня ее слова, будто звон серебра в воздухе. Холодные-прехолодные струйки их речей стекали на меня.

— Ты… не сказала ей? Но ведь она в таком положении.

— Я ни о чем ей не говорила.

Он снова разразился бранью. Ругательства звучали жутко, яростно, совсем как богохульство, но они не потрясли меня. Он говорил:

— Фригидная ты сука, ты оставила ее гнить здесь, и даже ничего не сказала. Ни жалости от тебя, ни помощи. Ты беспощадна ко всем и во всем. Что течет у тебя в жилах, ледяная моча? Ну и дрянь же ты.

И тут я услышала, как резная дверь тихо закрылась.

Он стал спускаться обратно. На полпути между ее дверью и площадкой моего этажа он остановился, тяжело прислонившись к перилам. До меня доносился звук его дыхания: как будто он пробежал много миль, и бег его на этом еще не закончился.

Однако он успокоился, а уже потом отправился ко мне. Он шел мне навстречу, твердо, но неторопливо.

— Давай зайдем еще на минутку в комнату, ладно?

Мы снова оказались у меня в комнате. Он усадил меня на стул у грязного окна и сел рядом со мной. Как будто нуждаясь в поддержке, он сказал:

— Арадия, пожалуйста, дай мне руку.

Через некоторое время я протянула ему руку. В мозгу у меня все кружилось бесформенное крошечное цветное завихрение. Оно поглотило меня, все остальное стало расплывчатым. Рука его на ощупь казалась очень теплой; по-видимому, моя была совсем холодной.

— Они послали нас в город, — спустя мгновение проговорил он. — Оборона. Мой батальон и три других. Они считали, что Высокобашенный неприступен. Разумеется. Они разрешили женам офицеров приехать туда, потому что он был надежен и чтобы показать кронианцам, сколь велика его надежность. Вызывающая насмешка. Развлечения и танцы. А к тому времени дороги уже стали чересчур опасны для женщин. Мы сами пережили немало волнующих мгновений, пробираясь сюда. Снайперы и засады… Нет, прости меня, Арадия. Я должен сказать все до конца. Дурные новости. Твой отец, Арадия. Он умер как храбрец. Быстро. От удара шпаги. Он пал одним из первых. Твоя мать… я не присутствовал при этом. Но это произошло, когда арсенал взлетел на воздух.

Неожиданно. Говорят, в таких случаях… Она не успела ничего почувствовать. Ничего, Арадия.

Мы сидели не двигаясь, и он держал меня за руку.

Блистающий вихрь у меня в мозгу очень медленно стал удаляться. Во мне набухала невероятная боль, словно звук органа, словно звон в ушах. Из глаз хлынули слезы, они прорывались наружу силой, царапая и обжигая глаза. Слезы капали нам на руки.

— Да, Арадия, — сказал он. — Поплачь, поплачь.

И, придвинув стулья вплотную друг к другу, он прижал меня к себе, как раньше прижимала меня к себе мама, прижал к своей форме, пахнувшей кровью, порохом и дымом, ибо люди умирали, прижавшись к нему, а я всего лишь плакала. Я едва замечала его. Он не мог меня утешить. Я знала с самого начала. Величайшая на свете ложь — правда.

Я плакала до оцепенения, а потом он взял меня на руки и отнес в спальню, положил на неприбранную кровать и укрыл простыней и пледом. Я услышала, как резко звучит его голос, он звал кого-нибудь из служанок, в нем говорила злость и в то же время отчужденность, обособленность. Я уснула, и мне приснилось, будто мама, одетая в одно из самых красивых своих платьев, прячется вместе со мной в грязной земляной яме. За нами охотились мясники. Я зарыдала от ужаса и страшной тоски. Но как во сне, так и наяву уже не осталось и следа от преграды между демонами жизни и демонами грез.