Змея - Анджей Сапковский

— Что ж, — майор все еще выглядел нерешительно, — уставом не запрещено, партия не осуждает… Эта змея… Может, она золотого цвета? С золотыми глазами? Не обязан отвечать. Если не хочешь.

Леварт не ответил. Не хотел.

Савельев повернулся на пятке.

И Леварт все же решился.

— А вы, — спросил он, — видели когда-нибудь такую змею?

Майор приостановился.

— Нет, — ответил он, обернувшись, — не видел. Не мог. Потому что таких змей нет. Не существуют… И не должны существовать. Действительно не должны.

— Но это Афганистан, — добавил он через минуту. — Здесь все возможно.

Четыре дня спустя, утром, когда Леварт уже собрался отправиться в ущелье, прибежал запыхавшийся посыльный.

— Старший прапорщик Самойлов, — прохрипел он, — срочно вызывает к себе Леварта и руководство блокпоста «Горыныч».

Срочно так срочно. Леварт, Жигунов и Ломоносов через десять минут прибыли на «Муромец». Их уже ждали там Якорь и Гущин с «Руслана». А еще Захарыч, сержант Леонид Захарович Свергун, ростом правда, невелик, но красив, как, к примеру, Вячеслав Тихонов.

— У нас будет встреча, — начал без предисловия Бармалей. — Военная дипломатия. Салман Амир Юсуфзай, главный местный дух и ближайший враг, пригласил встретиться и объявил на время переговоров перемирие. Надо идти, отказ будет позором и потерей лица. Пойду я, пойдет Захарыч и ты, прапорщик Паша. Ты тут новичок, есть случай представиться. Еще пойдет Станиславский, он образованный и имеет глуповатую интеллигентную морду. я хотел сказать, честные глаза. На «Горыныче» остается за старшего сержант Жигунов, на «Руслане» Гущин. Общее командование на время моего отсутствия осуществляет старшина Авербах. Вопросы есть? Нет. Очень хорошо. Отправляемся немедленно… Что такое, Ломоносов?

— Идем с оружием, как я понимаю?

— В этой стране, профессор, — Бармалей холодно посмотрел на него, — мужчина без оружия все равно что без яиц. Мужик только по названию. Типа член-корреспондент. Он себя может считать мужиком, но для других партнером по переговорам не является. Несмотря на обещания о перемирии и данное слово сам Салман Амир будут увешан железом до зубов… Пусть они знают, что и мы не лыком шиты.

Иллюстрируя свои аргументы, Бармалей зарядил Макарова и сунул его сзади за пояс, а потом взял АК-74. Элегантный, как Штирлиц, Захарыч вооружился аналогично и еще сунул в карман Ф-1.

— Если что, — пояснил он, видя, что Леварт смотрит с недоумением, — она сделает вокруг себя круг. Предпочитаю свою эфку, чем их кинжалы и щипцы. Лагеря для военнопленных в Пакистане мне тоже не улыбаются.

Захарыч не мог знать, что плен ему уже не грозит. Лагерь Бадабера в Пешаваре был переполнен, были там еще и бунты доведенных до отчаяния военнопленных. По приказу Гульбуддина Хекматиара моджахеды перестали брать пленных. Пойманных убивали на месте. Или немного позже.

— Так, из любопытства, — спросил Леварт, заряжая свой АКС. — Вы доверяете этому Салмону Амиру? И его слову? Ведь в отличие от Ломоносова у меня некоторый опыт в этом отношении есть. Я знаю, что духи держат свое слово и клятвы Аллахом. Но только до тех пор, пока это им выгодно. Аллах им простит, потому что джихад это джихад…

— Оставь Аллаха, — прервал его Бармалей, одевая панаму. — И джихад. Я уже встречался с Салманом, Захарыч тоже. И живы, как видишь. Но осторожность никогда не помешает, и надо быть готовым ко всему. Если дрейфишь, можешь остаться на хозяйстве, пойдет Якорь…

— Я пойду с вами.

— Я знал, что ты так ответишь. — Бармалей потрепал его по плечу. — Это не мы, а нас должны бояться. Правда, Пашка?

— Правда.

— Ну, — Бармалей поправил ремень АК-74. — В путь. С богом!

— Храни вас Господь! — напутствовал их Гущин.

Они ушли. Примерно через двести метров свернули с дороги на извилистую тропинку, которая шла между скал. Она была довольно крутой. Не прошло и четверти часа, как Ломоносов начал тяжело дышать. Заметив это, Бармалей немного замедлил шаг.

— Должен тебе сказать, что Амир Салман Юсуфзай не всегда был бандитом, — пояснил он Леварту. — До того, как пошел к духам, был учителем. Даже говорят, был коммунистом. Но это пока мы еще не вошли — очень нас не любит. Когда я разговаривал с ним, то чувствовал, что он читает мои мысли. Он не даст себя обмануть, я уверен. С ним надо осторожно. Подождите, надо отлить.

— Обычно, — продолжал он, повернув голову, с ним вместе Хаджи Хатиб Рахикулла. Это мулла, в банде человек номер два, типа политрук. Но я не огорчусь, если его сегодня не будет. Это — старая падла, нетерпимый фанатик, нас, неверных, готов живьем резать на куски и посыпать солью. Говорят, правда, что он так и делал. В смысле, резал. Носит длинную бороду и вправду похож на старого колдуна — спецназовцы, которые за ним охотились, прозвали его Черномором.

— Волшебник страшный Черномор… — сопя, процитировал Ломоносов. — Полнощных обладатель гор…

— Ну, прямо как будто ты сам там был, профессор, — Бармалей застегнул штаны. — Пошли.

Они шли вверх мимо скальных стен. Ломоносов сопел. Захарыч вдруг остановился, поднял руку.

— Музыка, — указал прямо перед собой. — Как бы музыка. Долетает.

— В самом деле, — Бармалей сдвинул панаму на затылок, навострил уши. — Как бы музыка и как бы долетает. К тому же как бы знакомая.

— Фестиваль в Сопоте, — Захарыч высморкался пальцами, — везде нас догоняет. Даже на Гиндукуше.

За скалой, невидимый за поворотом тропы, тихо играл магнитофон. Было уже достаточно близко, чтобы распознать мелодию и голос.

Małgośka, mówią mi,On nie wart jednej łzy,On nie jest wart jednej łzy!Oj, głupia!Małgośka, wróżą z kart,On nie jest grosza wart,A weź go czart, weź go czart!Małgośka…[3]

Магнитофон вдруг умолк. Они услыхали шум шагов, скрип гравия.

Бармалей остановился.

— Стой, кто идет? — закричал он, подняв АК-74. — Дост я душман? Друг или враг?

— Враг! — Ответил из-за скалы звучный голос. — У вас нет в этих краях друзей, шурави.

За поворотом, где тропа стала шире, стояли три мотоцикла, один из них с коляской, возле них шесть человек. Черноволосый моджахед, который вышел вперед, был в камуфляжной куртке с китайским калашниковым, он жестом предложил следовать за ним. На вещмешке у него была эмблема «US Army».

— Салям, — приветствовал Бармалей ожидающих. — Салям Алейкум, Салман Амир.

— Алейкум ва ас-салям. Здравствуй, Самойлов. Здравствуйте, советские.

Тот, кто с ними поздоровался, и был Амир Салман Юсуфзай, очень худой пуштун, одетый в пакистанскую армейскую куртку, подбитую искусственным мехом, с новенькой бельгийской винтовкой FN FAL в руке, с кинжалом на поясе и биноклем Никон на груди. Рядом с ним стоял не кто иной, как пресловутый Черномор — Хаджи Хатиб Рахикулла — враждебный взгляд, запавшие щеки, крючковатый нос над снежно-белой бородой до пояса, в большом тюрбане и черном жилете, одетом на длинную рубашке, вооружен АКМС, калашом со складным металлическим прикладом. На поясе у него тоже был кинжал, красиво изукрашенный, несомненно старинный и очень дорогой. Остальные, все до единого пуштуны, выглядели как братья-близнецы: в чалмах, халатах, широких свободных штанах и сандалиях, даже вооружены одинаково, автоматами типа 56, китайской версией калашникова.

Уселись в круг поговорить. Бармалей представил Леварта и Ломоносова. Амир Салман Юсуфзай смотрел молча. Его темные глаза были живыми, быстрыми, зловещими, как у хищной птицы. Говорил он по-русски без малейшего акцента.

— Новый прапорщик, — он сверлил Леварта глазами. — Новый командир западного блокпоста. Тот, кто сделал блокпост аккуратным, удалил жестяные банки, блестевшие на солнце в течение месяца. Ха, какая мелочь, но как много говорит о человеке.

Леварт поблагодарил кивком головы. Амир Салман с минуту смотрел на Ломоносова. Потом перевел взгляд на Бармалея. По его знаку моджахед с эмблемой армии США на вещмешке вытащил из коляски мотоцикла два туго набитых мешка.

— Подарок для вас, — сказал Салман Амир. — Баранина с приправами, кукурузные лепешки, кое-что еще. Никаких деликатесов, простая пища, но здоровая. Потому что тем, что вы едите на заставе, я бы и собаку не стал кормить.