Белые одежды. Не хлебом единым - Владимир Дмитриевич Дудинцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я все проверил еще раз, — сказал Стригалев, обугленный худощавый брюнет с длинными нитями седины в непричесанных лохмах. Он был по-летнему в белой рубахе с засученными рукавами. — Дайте мне, Леночка, кофейку. — Он протянул к Лене плоскую, длинную, волосатую руку.
И Лена, не взглянув, ответила красивым тонким жестом: сейчас, сию минуту вы получите свой отменный, прекрасный кофе. И уже подавала с наклоном головы полную пробирку.
— Я боялся, что пришлют этого… карликового самца, — проговорил с улыбкой академик.
Карликовым самцом здесь называли часто приезжавшего в институт Саула Брузжака, «левую руку» академика Рядно, за его маленький рост и всем известную скандальную связь со студенткой — рослой, тяжелого сложения девицей.
— Эта Шамкова, она, по-моему, уже аспирант. Саул ее двигает, — сообщила Вонлярлярская.
— Она у меня, — пробормотал, хмурясь, Стригалев. — Не знаю, что из нее получится.
— Дивны божии дела! — проговорил профессор. — Известно, что у некоторых пауков, где замечена карликовость самцов, самки пожирают своих супругов… По миновении надобности…
— Ну, Саула не очень-то сожрешь, — заметил академик.
— То, что Рядно прислал этого Дежкина, надо еще осмыслить, — проговорил профессор.
— Он был у меня вчера, — сказал Светозар Алексеевич. — Он далеко не дурачок. Довольно тонок и правильно реагирует… Очень хорошо улыбается. Говорит, открыл ключ к пониманию добра и зла. Правда, развивать не стал…
— Эритис сикут дии, сциентес бонум эт малюм, — сказал, кряхтя, Вонлярлярский.
— Переведите, пожалуйста, — попросила Лена.
— Станете яко боги — будете ведать добро и зло.
— Это змий сказал, надо не забывать, если даже говоришь о человеке, который открыл ключ к пониманию добра и зла, — слабо улыбнулся Стригалев, показав стальные зубы. — А вы-то, Стефан Игнатьевич, что это вы парадную форму надели? Новый костюм, бантик…
— Оделся в чистое, — сказал Вонлярлярский. — По морскому правилу.
— Чтоб идти ко дну? — спросил профессор Хейфец, и все жиденько засмеялись.
— Паникеры, — баском сказала Вонлярлярская.
— Я не закончил, — проговорил академик Посошков. — Он не дурачок, но в правоте уверен железно.
— Если не дурак — значит у него есть какая-то сложная собственная концепция лысенковской галиматьи, — профессор покачал головой, — значит он раб этой доктрины. Приехал к нам помочь… Излечить от заблуждения, вернуть в лоно…
— С христианской любовью, без кровопролития, спасительным, все исцеляющим огнем, — сказал Вонлярлярский.
— Каяться не буду, — тихо проревел профессор. — Санбенито не надену.
— И зря, — заметил академик, мягко сверкнув глазами. — Сейчас не пятнадцатый век.
— Как понять? — Профессор обернулся к нему.
И тут все затихли. В дверь негромко стучали. Раздались четыре мерных удара. Лена взглянула на профессора, тот кивнул, и она повернула в массивной двери тяжелый старинный ключ. Вошел Федор Иванович Дежкин — явно с каким-то важным делом.
— Легок на помине, — сказал он, оглядывая всех. — Поклон уважаемой конференции. Простите, я должен сделать заявление. Можно? Вы не приглашали на это заседание ни меня, ни моего старшего коллегу Василия Степановича Цвяха. Тем не менее мы против своей воли оказались среди вас, хотя и без права голоса. У вас здесь перегородка… Фанерная, по-моему… А мы там бумаги листаем, уже часа полтора. Я уполномочен сказать вам, что у нас нет дурных намерений, что пользоваться вашими промахами мы не хотим.
— Давайте представимся, — сказал академик Посошков, поднимаясь из своего кресла, изящный, как юноша, в своем темно-брусничном костюме. — Это профессор Натан Михайлович Хейфец. Это кандидат Федор Иванович Дежкин, в прошлом наш студент. Это наш завлаб — генетик и селекционер Иван Ильич Стригалев, доцент, доктор наук…
Громоздкий и худой, как дикарь, Стригалев распрямился, словно выбираясь из клетки, и показал стальные зубы, и что-то толкнуло Федора Ивановича. Он уже видел когда-то давно такое измятое лицо и стальные зубы у одного геолога…
— Иван Ильич, — сказал Стригалев. — Доктор, только неутвержденный.
— Это Леночка Блажко, кандидат…
— Тоже неутвержденный, — отозвалась Лена с улыбкой и полупоклоном.
— А это наши цитологи…
И сразу поднялся навстречу новому человеку чистенький старичок с пестрым бантом на шее — вчерашний синий бегун.
— Торквемада… — шепнул ему Федор Иванович.
— Ваше преосвященство… — чуть слышно пробормотал бегун с еле заметным поклоном, как бы приложившись к руке Федора Ивановича. Тут же он выпрямился и громко назвал себя: — Вонлярлярский, Стефан Игнатьевич. Как это я мог не узнать своего студента!
— Леночка, кофе гостю, — сказал академик.
А Леночка уже несла полную пробирку, и жесты ее, как иероглифы, которые Федор Иванович сразу прочитал, говорили: «Хоть вы и ревизор, я вас нисколько не боюсь и даже полна любопытства».
— Такая у нас кофейная посуда, — сказал академик.
— Я примерно догадываюсь, что это за посуда. — Федор Иванович принял от Лены кофе, еле сдержав ухмылку. — Она у вас, конечно, носит ритуальный характер…
Как раз в это время маленькая искорка плавно опускалась перед ним и наконец села ему на мизинец. Это была мушка-дрозофила — знаменитый объект изучения у морганистов. Она несколько раз раскрыла крылышки и сложила, пробежала вправо, пробежала влево и исчезла.
— Кажется, дрозофила меланогастер, — сказал Федор Иванович. — Правда, я не очень в этом…
— Фруктовая мушка, могла запросто с улицы прилететь, сейчас лето, — небрежно заметил Стригалев.
— Мне показалось… у нее были красные глаза, — возразил с улыбкой Федор Иванович. — Я читал Добржанского.
— Составим акт? — угрожающе-устало сказал профессор Хейфец.
— Уж и акт! Однако у мушки был такой же вызывающий вид. Она заодно с вами!
— Вся природа заодно с нами, — сказал профессор. Он уже лез на вилы.
Академик подошел к нему, положил руку на плечо.
— Натан Михайлович, не забывайте, вы лежите в обороне.
— Кто лежит в обороне? — раздался зычный голос от двери. Там стояла невысокая тяжеловесная женщина с тройным блинчатым подбородком, как бы в тройном ожерелье, да еще с двумя нитками красных крупных бус. — Это вы в обороне? Федор Иваныч! Дай-ка посмотрю, чем они тебя поят. Это же пробирка, в которой формальные генетики разводят своих мух! Ничего, пей, этим нас не проймешь! Так кто лежит в обороне?
— Анна Богумиловна, теперь, когда вы пришли, уж, наверно, мы зароемся все в землю, — сказал профессор Хейфец.
— Федор Иваныч! Светозар Алексеевич! Какая же это оборона! Зачем они повесили портрет нашего президента с ветвистой пшеницей, когда знают, что у академика с нею неприятности?
— А вот зачем, — ответил профессор. — Открыто критиковать вас нельзя. Так пусть ваши собственные позы, слова и дела будут вам критикой. Не хватает еще, чтобы мы за вас думали, как оберечь вас от позора.
Федор Иванович покраснел.
— Неужели
