Темный ангел - Салли Боумен

Я окинула взглядом и лужайки, и ряд надгробий. Никого не было видно. Повернувшись, я припустилась бежать.

Констанца была в городе, сюда ее привело сострадание. Та любовь, которую я испытывала к своей крестной матери, вернулась ко мне с удивившей меня силой, сжав сердце. Как в старые времена, когда Констанца убегала от меня, а я, пыхтя, старалась ее догнать.

Я сделала то, чем никогда в жизни не занималась. Я подкупила швейцара. Не того, кто встретил меня в день первого появления, и не того, которого я помнила, – он, должно быть, уже на пенсии. Нет, нового швейцара, молодого, щеголеватого, догадливого и сговорчивого, который откровенно рассматривал меня, что не позволяли себе его предшественники.

– Не отвечают. – Он положил трубку. – Я же говорил вам: квартира закрыта.

Я прикинула, что можно пококетничать с ним, но предпочла двадцатидолларовую банкноту. Я ожидала возмущений и возражений. К моему удивлению, купюра с мгновенной легкостью перешла из моих пальцев в его ладонь и тут же исчезла в кармане его аккуратной ливреи.

– О'кей. – Он изобразил пожатие плеч. – Поднимайтесь прямо наверх. Они не отвечают. Пятый этаж…

– Я знаю. Мне доводилось жить здесь.

– Если кто-то спросит… – Он снова пожал плечами. – Вы просто проскользнули, о'кей? Я вас не видел.

Просто смешно. Это был не тот дом, в который можно проскользнуть мимо швейцара.

– Кого еще сегодня вы не заметили – кроме меня?

– То есть?

– Например, мисс Шоукросс. Вы ее видели?

– Никоим образом. Вот уже несколько недель. Говорю вам…

Я видела, что он начинает нервничать. Еще один вопрос, и, несмотря на двадцать долларов, он может передумать.

Меня охватило неизъяснимое чувство ликования, когда я нажала кнопку звонка у дверей Констанцы. К моему удивлению, дверь сразу же открылась. Я заглянула в знаменитую прихожую Констанцы. Сочетание зеркал создавало иллюзорное пространство, уходящее, казалось, в бесконечность.

«Считай, – сказала мне Констанца в первый же день, когда я оказалась здесь. – Считай, сколько Викторий ты видишь? Семь? Восемь? Их куда больше – присмотрись. Видишь? Они уходят в бесконечность».

– Констанца, – сказала я тридцать лет спустя, делая шаг вперед. – Констанца, это я, Виктория…

– Нельзя! Нельзя!

Из-за высоких дверей вынырнула миниатюрная горничная-филиппинка в аккуратном сером платьице. Она смотрела на меня с нескрываемым изумлением, словно ожидала появления кого-то другого. Затем она с яростной решимостью преградила мне путь.

– Нельзя, – повторила она, качая головой из стороны в сторону. – Мисс… Мисс Шоукросс… она нет… все закрыто… никаких посетителей.

Она попыталась слегка оттолкнуть меня.

– Но прошу вас… подождите, – начала я. – Я только хотела узнать… когда уехала Констанца? Где я могу найти ее?

– Никаких чисел. Никакой адрес. Никакой посетитель. – Еще один легкий толчок. – Теперь все закрыто. Закрыто на… на лето.

– Тогда, разрешите, я оставлю записку? Можно? Не больше минуты. Только впустите меня. Констанца – моя крестная мать. Мне очень нужно увидеться с ней…

Выражение «крестная мать» было понято совершенно не в том смысле, и мелкие черты лица горничной обрели яростное выражение.

– Никаких детей! Тут никогда нет детей…

– Да не сейчас. Но так было. Я жила тут ребенком с Констанцей. Послушайте, вы, конечно, что-то знаете, какой-то ее адрес…

– Полиция! – Она уже основательно толкнула меня. – Вы сейчас уходить или я звонить в полиция, звонить им очень быстро. Вот видите, кнопка тревоги, вот здесь… – При этих словах она слегка отклонилась. Одной рукой она придерживалась за дверной косяк, а другую протянула к маленькой коробочке на стене. – Тревожная кнопка – теперь видите? – Горничная старательно вытянулась. Она взглянула на меня снизу вверх – я была куда выше ее, и решительно топнула ножкой.

– Подождите, – начала я, немного отступая назад и пытаясь понять, почему Констанца, которая никогда не держала постоянную прислугу, наняла эту маленькую ведьму. Шаг назад был ошибкой. На лице горничной появилось выражение триумфа. Дверь с грохотом захлопнулась. Раздалось лязганье торопливо закрываемых запоров, цепочек и замков.

Поднималась я на пятый этаж на одном лифте, а спустилась на другом. Как только его створки закрылись, я напряглась. Остатки первобытных инстинктов, живущих в нас, заставили встать волосы на затылке дыбом. Кабина лифта была невелика, и воздух в ней был спертым. В душной атмосфере стоял какой-то запах. Вздохнув, я уловила знакомые неопределенные ароматы: свежесть зелени папоротников, смешанную со слабым мускусным запахом. Запах Констанцы: он был присущ только ей и незабываем, как ее голос или глаза. Прошлые воспоминания ударили мне в голову.

Лифт спускался невыносимо медленно. Я не сомневалась, что она, должно быть, несколько опередила меня, спускаясь в левом лифте, когда я поднималась в правом. Именно поэтому горничная оказалась у дверей. Констанца, вероятно, только что вышла, и горничная предположила, что, дойдя до лифта, хозяйка вспомнила о чем-то и вернулась. Речь идет о нескольких секундах. Констанца может быть в холле или, в крайнем случае, на тротуаре около дома.

Холл был пуст, и швейцар сидел, уперев глаза в стол перед собой. Я вылетела в жар улицы. Я стала всматриваться в лица прохожих, а потом перевела взгляд в сторону входа в парк – на ту дорогу, по которой мы с Констанцей в сопровождении Берти гуляли едва ли не ежедневно.

Какое-то мгновение я была уверена, что увижу не только Констанцу, но и себя ребенком, маленькую нескладную девочку, которая держится за ее руку, и обе мы смеемся и болтаем, а Берти, вскинув свою огромную голову, ждет, когда мы окажемся в парке.

Чувство потери было непередаваемо острым. Я продолжала стоять на месте, не отводя невидящего взгляда от парка. Затем, потому что ощущение потери вызвало поток и других эмоций, я в первый раз сделала кое-что еще – куда более глупое, чем взятка швейцару. Я пересекла улицу и двинулась к западу, по направлению к улице и кварталу, которых я старательно избегала все восемь лет.

Ничего из того, что приносило боль, не изменилось. Семьдесят шестая улица, третье здание слева, если идти в том же направлении к западу; здания выщербленного красного кирпича в районе, который Констанца дарила презрением. Я жила здесь; и человек, изображенный на снимке Конрада Виккерса, жил со мной. Наша квартира была на верхнем этаже, и на площадке пожарной лестницы мы любили сиживать летними вечерами, рассматривая многоликий Манхэттен, прислушиваясь к его разноязыкому гомону.

Я посмотрела наверх. Пожарная лестница была пуста. Оттуда доносился звон перемываемых тарелок – теперь там жил кто-то другой, какая-то другая пара. Я повернулась уходить. Меня колотило. Верить, что ты можешь излечиться лицезрением прошлого, а затем выяснить, что страдания продолжаются, что боль возвращается, как приступы малярии, – это было выше моих сил.