Дайте нам крылья! - Клэр Корбетт

— Что она забрала с собой?

— Хьюго! — хрипло рявкнул Чешир, окончательно утратив самообладание.

Куда только подевался аристократический выговор и надменная сдержанность ученика дорогой школы? Чешир перевел дыхание.

— Исчезла кредитка, инфокарта, но черт с ней, плевать. Главное — вернуть Хьюго.

— А какие-то ее личные фотографии есть? Снимки родных, друзей?

Чешир мотнул головой.

— Мистер Чешир, есть у Пери хоть какие-нибудь причины похитить Хьюго? Ничего не предполагаете?

— Сам голову ломаю, — отрывисто ответил Чешир. — Возможно, ей стало здесь одиноко, или депрессия накатила, но, право слово, не знаю. Все равно это не причина.

— Она способна причинить ребенку вред?

Чешир на миг заслонил ладонью глаза, словно отгораживаясь от нестерпимого зрелища.

— Вряд ли, ведь она очень привязана к Хьюго. Но, конечно, кто знает… чужая душа — потемки. — И он вышел во дворик, а я продолжил осмотр комнаты.

Теперь я заглядывал во все углы и щели, рылся в немногочисленных вещах. За ночным столиком? Пусто. Под подушками? Пусто. Я переворошил постельное белье, заглянул под кровать. От простынь слабо припахивало потом и чем-то еще, более едким. Когда я положил подушку на место, в ней что-то зашуршало. Я ощупал наволочку, запустил внутрь руку и извлек несколько исписанных листков бумаги. Быстро оглянулся через плечо, но Чешир, к счастью, стоял ко мне спиной, поэтому я успел сложить листки и проворно запихнуть в карман брюк. И вовремя — он как раз повернулся и двинулся мне навстречу.

Я откашлялся.

— Видите ли…

Чешир застыл.

— Поскольку дело срочное, его надо ставить на первое место. А если я поставлю его на первое место, мне придется бросить все остальные свои заказы.

— Все понятно, — прервал меня Чешир. — Вас устроит?… — И он назвал гигантскую сумму, которая во много крат превосходила мои самые дерзновенные чаяния. — Вы ведь об этом? — Голос у него вновь стал бесцветный и ровный, а с лица сошла вся краска. Последнюю фразу он бросил уже уходя: — Но это в случае, если вернете ребенка.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ним обратно в кухню.

Авис разливала чай, и над чашками поднимался прозрачный парок, благоухающий апельсинами. Появился на столе и пирог.

Я сверился с часами. Уже десять минут третьего! Авис между тем устроилась у стола с чашкой, но мне чаю даже не предложила. Впрочим, она и сама не пила — сидела, подсунув под себя ладони, видно, иначе ей было никак не унять дрожь. Она и не смотрела на меня — глядела в окно, и лицо ее ничего не выражало.

— Чем скорее я приступлю к поиску, тем вероятнее благоприятный исход, — честно предупредил я. — Счет сейчас идет на минуты. Так что давайте перейдем к делу.

Авис разрыдалась в голос. Чешир стоял рядом с женой и нервно приглаживал волосы.

— С чего начинать? — спросил он, глядя мне прямо в глаза.

— С начала, — посоветовал я.

Минута была тяжелая: родителям в таких случаях неимоверно трудно заговорить о случившемся с посторонними, потому что это означает — признать несчастье как свершившийся факт. Немыслимое обретает плоть, страшная новость выходит за пределы семьи, во внешний мир. Начинается расследование, и обтекаемых выражений уже недостаточно — приходится говорить все прямым текстом.

— Как я уже сказал, Пери забрала Хьюго, — тяжело, через силу начал Чешир. — С нашей точки зрения, она к нему привязана и поэтому намеренно вреда ему не причинит.

Авис вскинула голову и что-то возразила, но Чешир припечатал ее руку своей, и хозяйка смолкла, а я ни слова не успел уловить.

— Однако нас очень тревожит, в своем ли она уме, не повредилась ли в рассудке. Поэтому будете искать, опрашивать — действуйте как можно осмотрительнее. Мало ли что.

Я кивнул, ощущая новую волну раздражения. Они что-то скрывают, они упорно что-то скрывают, а ведь им ясно дали понять: говорить надо начистоту!

— Хорошо, я верю, что Хьюго забрала его няня Пери. Но почему? Вот что меня интересует. У нас несколько возможных сценариев. Один из них — что Пери тоже похищена или погибла, защищая Хьюго. Другой — что она кем-то подослана, скажем, вашим, мистер Чешир, конкурентом. У вас есть хоть какие-то догадки, почему она сбежала? Она что-нибудь говорила? Намекала, требовала, просила?

Чешир многозначительно свел брови и пристально глянул на жену: мол, смотри, не проболтайся! Но вслух сказал:

— Нет, ничего она не требовала.

Однако я засек его немой приказ. Муж и жена совершенно точно что-то скрывали! Они расстроены, но не напуганы, не опасаются, что Хьюго может оказаться в заложниках.

— Что ж, требования вы, возможно, еще услышите. Пока еще рано, но потом… Насколько я понимаю, Хьюго вполне мог расправить крылья и упорхнуть.

— Нет, — отрубил Чешир. — Возможно что угодно, но только не это. Сразу видно, вы ничего не знаете о слетках. — Он внезапно вышел из кухни, словно что-то вспомнил.

Авис уже не плакала и молча расставляла перед собой посуду и приборы — солонку, перечницу, баночки с приправами, бутылочки с соусами; сначала расставила по размеру, потом начала переставлять по цвету.

На колени мне плюхнулось что-то теплое и увесистое. От неожиданности я едва не упал со стула. Это карликовый лев Плюш запрыгнул мне на колени. Потерся о мою руку. Грива у него была словно из грубоватого шелка-сырца. Шершавый львиный язык прошелся по ладони. Я почесал льва под подбородком. Надо же, какой тяжеленный, мышцы так и играют, лапы толстые. Лев поднял голову и задышал на меня теплом, выпуская когти от удовольствия. Я поморщился.

— Похоже, вы ему понравились, — заметила Авис. — Обычно он к чужим не подходит. — Она уронила голову на руки. — Знаете, заберите-ка вы его с собой. По-моему, Питер его уже видеть не может.

Ну уж нет, этого я не слышал. И отвечать не буду. Шутит она, что ли? Так или иначе, а я не намерен привозить домой льва, пусть и карликового.

— Вы хорошо знаете Пери? — спросил я как ни в чем не бывало. — Можете рассказать о ней подробнее?

— Она откуда-то из деревни, из какого-то глухого угла, — пренебрежительно процедила Авис. — В Городе недавно, родни нет, друзей нет, парня нет. Больше ничего не знаю. — Каждое слово слетало с ее губ, точно плевок яда. — Расспросите лучше Питера, меня с этой девицей ничто не связывает.

«Кроме Хьюго», — подумал я.

— Кроме Хьюго, — добавила она. — А так больше особенно и не о чем было разговаривать.

Ну еще бы. Могу себе представить, как эта богачка засыпала няню приказами и командами. Я навидался таких, как она, предостаточно. Все у них расписано по минутам, все им надо контролировать, всегда держать руку на пульсе. Помешаны на совершенстве и поэтому превращают материнство в выступление на конкурсе «Я — лучшая мать».

Я тряхнул головой и велел себе не смешивать личное и профессиональное. Авис ты совсем не знаешь, сказал я себе, и изволь судить о ней непредубежденно. Ну-ка, погляди на нее объективным взором. Вот она сидит, опершись подбородком на руку, и, хотя лицо у нее злое и надутое, все равно ведь напоминает изображения ангелов, которые ты, бывало, подолгу рассматривал.

Но теперь, лицом к лицу столкнувшись с летателем во плоти и крови, я отчетливо понял: у этой новой разновидности рода человеческого с ангелами в традиционном, привычном понимании нет ничего общего.

Прежде всего, как ни странно, отличали их от ангелов крылья. Огромные, неимоверного размаха. Художники былых времен явно не представляли себе, какой величины должны быть крылья, чтобы выдержать вес человека.

Вернулся Чешир, протянул мне инфокарту. На экране была фотография улыбающегося младенца, примерно году от роду. Его держала на руках молодая женщина. Миловидный малыш — темные кудряшки, спокойные синие глаза. Такой ангельский вид у маленьких где-то с полугода. Я живо вспомнил Томаса в этом возрасте — он прямо-таки излучал сияние. Тогда-то я осознал, что означают строки Вордсворта: «…А в ореоле славы мы идем/ Из мест святых, где был наш дом!/ Дитя озарено сияньем Божьим»[2].

— Вот Хьюго, — пояснил Чешир. — Хьюго Гир Катон-Чешир.

Я вгляделся в фотографию и уточнил:

— Это самая свежая?

Авис закрыла лицо руками. Чешир кивнул, но и не подумал ее утешить.

— Что вам известно о Пери? — спросил я. Придется их дожимать. Авис совсем поплыла, и хуже уже все равно не будет.

Как же я заблуждался! Как мог забыть свое основное правило: хуже может быть всегда. Я опирался на него в работе, а теперь стараюсь учитывать его в жизни. Увы, пока что мне не удается его опровергнуть. Лили однажды заявила мне, что я набил шишку на первой из Благородных истин, изреченных Буддой: жизнь — это страдание. «Слушай, о чем ты говоришь? — возмутился я тогда. — Меня воспитали в лоне католичества. Мне ли этого не знать!»