Дорога Смерти - Eldar Morgot

— Иди за ним, дружочек. Не трогать, ты понял?

Рычание стало утробным. Мгновение, и черная тень исчезла. Сарис дунула на руку, и огонек в ее ладони погас.

— Поспеши же, храбрый теневик! — насмешливо проговорила ткаесхелка. — И побереги послание. Особенно второе…

— Отстань, едрит твою налево душу проститутку мать! — гаркнул тевад Мурман, отмахнувшись. — Не хочу я жрать, едрит твою направо! Уф, надоел…

Аристофан деликатно отступил в сторону, но судя по его спокойному лицу можно было заключить: тщедушный лакей не оставит попыток уговорить господина что-то съесть. Необычность ситуации, когда тевад отказывался покушать, тем не менее отразилась в чуть приподнятой левой брови достойного слуги.

Зезва не без сочувствия взглянул на стойкого лакея. Юный Победитель Каспер, облаченный в плащ махатинского пехотинца, улыбнулся, а монах Храма Дейлы Кондрат покачал головой. Все трое стояли, спешившись, держа на поводу лошадей. Мурман остался в седле, и, приставив ладонь к глазам, внимательно изучал дымки костров мятежников, вид на который открывался с самого высокого холма деревни Шрам — передового поста правительственных войск под Цумом.

Предрассветная мгла стелилась вокруг, мягко обволакивая едва проступавшие из полумрака предметы, деревья и два или три дома, расположенных на холме. Где-то впереди, раздавалось ржание — то намеренно шумел мзумский разъезд, словно давая понять мятежникам — даже и не думайте попытаться проникнуть в село. Со стороны Каласской Стены, древней полуразрушенной цитадели ткаесхелхов, все было тихо, но Зезва знал: арбалетчики, занимавшие там позиции, не пропустят никого. Река Хумста ворчливо опоясывала холм, на котором раскинулось домиками село Шрам, Тихий Лес, рассеченный пополам Каласской Стеной, чернел сплошным непроницаемым пятном, упираясь на правом фланге мзумцев в скалистые берега Хумсты, а не левом — обрываясь песчаным берегом в хмурое и неспокойное море. Дальше, через реку, — насыпи и деревянные укрепления вплотную подошедших к Цуму войск мятежников.

Мурман все смотрел и смотрел, не убирая ладони от глаз, с таким видом, словно вокруг его сонной лошади и спутников царил не ночной туман, а светил ярким солнцем веселый день. Громко вздохнул Аристофан, но жареную курицу так и не убрал, так же, как и большой кувшин с вином и целую гору сыра, подливки и вареных овощей, высившуюся на расстеленной прямо на влажной земле скатерти.

— Зезва, поди сюда.

Смерив подскочившего Ныряльщика тяжелым взглядом, Мурман снова воззрился на дымки душевничьих костров.

— Значит, этот Марен — важная шишка среди хыгашей?

— Да, светлейший. Выяснилось, что он занимает весьма высокий пост в иерархии морелюдов.

— Хм, твою налево… А не врет твой морской приятель, э? Как чиновник его ранга мог оказаться на галере прикованным к скамье?

— Хыгаши, они… — Зезва похлопал Толстика по упитанной шее. Жеребец тряхнул головой, недовольно покосившись на хозяина. Он тоже хотел есть, а в этой грязи под копытами разве что-то отыщешь пожевать?

— Не врут они, — прогудел брат Кондрат, обмениваясь с Каспером многозначительным взглядом, — вообще.

— Да ладно? — проворчал Мурман. — Надо же, какие порядочные.

— Нет, светлейший тевад, — вмешался Каспер, сжимая рукоять отцовского меча, — вся культура морелюдов зиждется на презрении к лжи. Обман — это бесчестие, а бесчестие для хыгаша хуже смерти. С самого рождения морелюд живет с мыслью, что нельзя обманывать, хыгаш, пойманный на лжи, изгоняется в море, то есть обрекается на смерть или, в лучшем случае, жалкое существование изгоя.

— Теперь хыгаши отдыхают и отъедаются, — сказал брат Кондрат. — Дейла поможи, с выжившими все будет хорошо. А четверо все-таки умерло. Галерные изверги доконали их!

— Хм, — Мурман слез с лошади, покосился в сторону скатерти и приунывшего Аристофана. — Говоришь, их охраняют? Сколько времени понадобиться, чтобы наши гости снова обрести способность нормально плавать? Э? Тре-четыре дня, ага…

— Государыня лично проведала их, светлейший тевад. Да хранит ее Ормаз! — отец Кондрат вздохнул, набросил капюшон. — Зябко, дети мои. Закапало снова. Не подкрепиться ли нам, во славу Дейлы?

Аристофан сразу оживился и подступил к скатерти, приводя ее в боевое положение. Зезва и Каспер с энтузиазмом наблюдали за этими маневрами. Но Мурман нахмурился.

— Груз фальшивых денег?

— Огромен, светлейший, — помрачнел Зезва, чувствуя, как запах жареной курицы щекочет обоняние.

— На меня смотри, едрит твою душу, не убежит твоя курица. Не, ну что за народ?! Кругом война, а им лишь бы брюхо набить! Сколько?

— Около сорока тысяч роинов, — доложил Зезва, вспоминая, как вчера, во время проверки постов, светлейший тевад самолично съел котелок солдатской каши.

— Качество при этом отменное, не так ли? А что насчет… Аристофан, убери жратву, твою мать! Не, ну что за рыцари пошли, а?! Мы, вашу душу, в разведке и в корчме, а?!

Лакей обиженно завозился, снова накрывая снедь чистой льняной тряпочкой.

— Внешне не отличишь, светлейший тевад, — покорно сглотнул слюну Зезва, — но если подержать в руке, взвесить, сразу чувствуешь неладное. Отменно выплавленные подделки, серебра нет вообще, или самый мизер. Все признаки того, что это точно такие же фальшивки, небольшое количество которых попали в руки достойного Вахи Гордея.

— Королевский звездочет, — пробормотал Мурман, словно и не замечая усилившегося дождя, — горбатый гений… Где, значит, грузили монеты?

— Марен утверждает, что в Эстане.

— Эстан? — Мурман смачно сплюнул. — Западное побережье, далеко за Кивскими пределами. Он уверен? Как он может знать, где грузили сундуки, если все это время сидел прикованный к веслу?

— Хыгаши, светлейший тевад, — пояснил Каспер, — по самому воздуху чуют, в какой области Темного моря они находятся.

— Ну, надо же, твою направо…

Тевад еще раз сплюнул и отошел за дерево помочиться. Донесся новый вздох Аристофана. Достойный лакей очень волновался, что господин ходит голодным. И это в условиях этой мерзкой войны. Шорох заставил Аристофана подпрыгнуть от неожиданности и обернуться.

— Прости великодушно, добрый человек, я не хотел тебя пугать. Мое почтение благородным господам…

Пожилой простолюдин с охапкой хвороста за спиной склонился в поклоне. Слезившиеся глаза на испещренном глубокими морщинами лице переводили взгляд с одного военного на другого. Задержались на отце Кондрате.

— Святой отец…

Зезва с удивлением увидел, что за спиной старика прячется мальчик лет восьми, худой как палка, в оборванном тулупе и нелепой зимней шапке. Болезненные серые глаза испуганно смотрели на людей с оружием. Пожилой эр шикнул на ребенка. Из-за дерева вышел Мурман, подпоясывая на ходу штаны. Смерил эров внимательным взглядом.