Предатель - Андрей Щупов

- Не надо, - Ларсен покачал головой. Сашка послушно выпустил веревку из рук.

- Однако, непросто быть звонарем. Тяжелый, зараза.

Ларсен молча шагнул к широкому арочному проему, напоминающему воротца среднего калибра, и, придерживаясь за шершавую стену, выглянул наружу.

Здесь было светло и вольно. Храм стоял на холме, и с открытого яруса звонницы земля просматривалась, казалось, до самого горизонта. И даже было заметно, что она чуть округла, и это странным образом умиляло. В лицо дышало морозным ветерком, подогретая алкоголем кровь благоговейно остывала. Ларсен внезапно подумал: а ведь жить бы здесь и жить! Какого черта лезем в душные, промозглые землянки, отрываем блиндажи в три наката... Он с удовольствием набрал полную грудь воздуха. Пространство опьяняло, но это был иной хмель, совершенно не похожий на тот, что был результатом большинства офицерских пирушек. Лейтенанта чуть покачивало, и он бесцельно озирал окрестности, думая о чем-то добром, что могло бы состояться и не состоялось, а возможно не думая вообще ни о чем. Сладкое бездумие - тот же сон, а сон - соприкосновение с детством.

Сразу за деревней открывался вид на сосновый бор. Кое-где среди леса темнели уродливые проплешины. Этих мест тоже коснулось "северное сияние". Сарайчик, подожженный "слепцом", уже догорал. Черный дым относило к дороге, по которой они добрались сюда.

- Пусто. Как однако пусто, - Ларсен пробежался взором по голым улочкам, черным, без единого огонька кубикам домов. - А раньше тут, наверное, на гармошках играли, девки намакияженные гуляли, семечки лузгали.

- Ага, и парни пьяные махались, - Сашка встал рядом, далеко циркнул слюной. - Хорошо поработал супостат. Всех повымел. Начисто!.. Как полагаешь, лейтенант, может, и правда, существуют деревушки для жмуриков?

- Ты о чем?

- Да о мозырях, - Сашка несколько смешался. - Болтают-то разное. Вроде кто даже и видел такие деревни. И людей усопших, значит, тоже. Ты-то как считаешь? Враки это все про мозырей или на самом, значит, деле есть там что-то.

- Там - это где? На том свете, что ли? - Ларсен хмыкнул. - Нет, Сашка, не верю я в эти чудеса. Слишком уж красиво. Не хочу потом разочаровываться.

- Ясное дело! - солдат взбрыкнул ногой, отправляя вниз бессловесный камушек. - Неприятно, конечно, когда такой выкрутас. Метишь мозырем стать, а попадаешь в жмурики.

Лейтенант рассеянно улыбнулся.

- Это точно... Ты вот что, Сашка!.. Ответь-ка мне лучше на другое. Только по-честному.

- А что такое?

- Да вот... Вопрос дурацкий. Думал ли ты когда о скверном? - Ларсен мучительно наморщил лоб. - То есть, чтобы, значит, не какое-нибудь скользкое, а по-настоящему скверное?

Сказав это, он вдруг испугался. Испугался того, что денщик поднимет его на смех. О подобных вещах лейтенант ни у кого еще не спрашивал. Ни у Сержа, ни у Клайпа, ни у других офицеров. А вот с Сашкой получилось. Само собой. Может быть, - в ответ на его наивных "мозырей". Оттого, что верилось - Сашка поймет или во всяком случае не засмеется. И Сашка действительно не засмеялся.

Коротко шмыгнул вздернутый нос, и денщик обстоятельно прокашлялся в кулак. Похоже, вопрос он оценил по достоинству.

- А что ж тут такого? Жизнь есть жизнь... Цыплятам ресторанным тоже кто-то головы сворачивает. А есть - и вовсе никто не отказывается. То есть, думал, наверное. И думаю... Может, даже каждый день думаю. Мысли они ведь навроде кепки, - вот и примеряешь от нечего делать. То, значит, о бабах тех же, то еще о чем-нибудь, - Сашка замялся. - Но в в основном, конечно, о бабах. Только тут уж я не знаю, скверно это или не скверно. Само оно как-то думается....

Денщик неожиданно замолчал, и Ларсен сразу заподозрил неладное. Взор его метнулся к деревенским улочкам, и от увиденного сердце болезненно дрогнуло. На самой окраине по узкому проходу между заборами что-то неспешно перемещалось. Толком ничего не удавалось рассмотреть, но что-то мерцало там между досок, ворочалось, бросая фиолетовые блики на потемневший брус строений, на пыльного цвета частокол изгороди.

- Видишь?! - он цепко ухватил Сашку за локоть.

- Вижу, - Сашка резким движением вскинул было автомат, но тут же и опустил. - Не достану, далеко... Да и полоснет он оттуда. Как пить дать, полоснет. А тут ориентир верный, - промазать трудно.

- Ладно. Пусть уходит, - голос у Ларсена сел.

- Значит, это он и есть?

- А черт его знает!..

Некоторое время они стояли, в безмолвии наблюдая за удаляющимся мерцанием. Может быть, чувствуя, что за ним следят глаза людей, "слепец" проявил осторожность и на открытом пространстве так и не показался. Первый же овражек на краю деревушки поглотил его бесследно.

- Слушай, лейтенант, а не вернуться ли нам в избу?

- Это еще зачем?

- Повторим по одной. Все ж таки и повод есть - живыми остались. Да и в твою флягу перельем из бутыли. Не успели ведь. А чего добру пропадать?

Верно... Зачем добру пропадать? Доберется до деревни другой полк, и другие дотошные изыскатели разнюхают тайну погребка. Конечно, жалко. Лучше самим выпить. А что не выпьется - разлить на снег. Так сказать, по праву первого. Первому можно все, ибо он первый. И первые всегда берут - берут, потому что вторые делятся...

Ларсен, вероятно, долго молчал, потому что Сашка тронул его за плечо.

- Так как, лейтенант, возвращаемся?

Помешкав, Ларсен, кивнул. Пить не хотелось, но ничего другого делать тоже не хотелось. По витой лестнице они медленно стали спускаться вниз. Неожиданно оказалось, что подниматься было гораздо проще. Извив постоянно убегающей за поворот лестничной гармони кружил голову, вызывал странные ассоциации. На секунду лейтенанту представилось, что он вовсе не на лестнице, а внутри гигантской пустотелой раковины. Когда-то здесь обитал моллюск - и вот он вышел прогуляться - может быть, совсем ненадолго. Как знать, возможно, именно в эту самую минуту огромный хозяин раковины, возвращаясь, протискивал свою желеобразную тушу под своды колоколенки, вползал на первые ступени... Наваждение было столь сильным, что лейтенант замедлил спуск. Выручил его Сашкин ребячливый прискок. Денщик снова обогнал Ларсена и тем самым разрушил чары лестничной спирали. Уже через полминуты они снова стояли под открытым небом.

От самогона болезненно молотило в висках, руки и ноги сами собой порывались делать несуразные движения. Спрашивается: отчего пьяные пляшут? Да от того, что не умеют ходить. Во всяком случае управление ревущим "Хаккелем" давалось Ларсену с трудом. А сзади, держась за ременную петлю, сидел Сашка, распевающий во все горло не то белорусские, не то украинские песни. "Хаккель" то и дело съезжал с торной дороги в заснеженное поле, машину начинало швырять, колеса плевались ошметками грязи, бешено пробуксовывали. Один раз они уже перевернулись, дважды с ухарским воплем слетал с сиденья Сашка. Ругаясь, Ларсен разворачивал мотоцикл и не сразу находил затаившегося среди сугробов хохмача. Сашку все это здорово веселило, Ларсена, впрочем, тоже, хотя он и чувствовал, что страшно устал. Хотелось поскорее добраться до родных позиций, плюхнуться на еловые нары и, закутавшись в пару казенных ватников, уснуть под заунывный бубнеж Сержа...