Девушки нашего полка - Анатолий Баяндин

Пулеметчики устанавливали пулемет у водонапорной башни, рядом с шоссе. Мы с Толькой Федоровым размещали свои роты. Толька по своему обыкновению был весел и словоохотлив.

— К девчатам пойдем?

Я пожимаю плечами.

— Не хочешь? Ну, да тебе что — Вера рядом.

Вера действительно где-то неподалеку, вместе с Фаридой и Розой Нейман.

— Наши артиллеристы говорят: наткнулись на птичник.

— На какой птичник?

— А на такой, где живут птички-невелички лет этак под семнадцать. Чистокровные арийки и еще, говорят, коренные берлинки. Сюда эвакуировались от бомбежек. Ну как, пошли?

Толькина ухмылочка разозлила меня. Я сжал кулак и поднес его к красивому Толькиному носу.

— А это видал?

От неожиданности Толька даже зажмурил глаза.

— Ты в своем уме или контузило маленько?

Мне вдруг припомнился недавний загадочный разговор с Фаридой о Розе.

— Вот что, приятель… — Я схватил Тольку за ворот шинели, легонько встряхнул его и сказал ему то, что просила Фарида.

Лицо Тольки вдруг переменилось, точно невидимая рука стерла с него грим: оно стало озабоченным и в то же время радостным. Я ни разу не видел его таким.

— Ты не врешь? — спросил он. — Не врешь? Не врешь, спрашиваю? Ну, скажи, пошутил ведь? А? Скажи, Андрюха?

— Черт, а не ребенок, — засмеялся я. — Иди и сам спроси у Фариды.

— Нет, ты мне скажи, — не унимался он.

— Поди ты к черту! А лучше к своим птичкам-невеличкам.

Но Толька, видимо, не слышал меня. Он тер щеки, точно они были обморожены.

— Роза, Роза… А знаешь, я ведь зря тогда накричал на нее. Как же теперь, как же… Ну, так я пойду, — сказал он.

— Куда, к птичкам?

Толька обернулся и в свою очередь послал меня ко всем дьяволам. Мне почему-то радостно стало за своего непутевого друга.

Я собирался идти разыскивать Веру, но в это время Толька крикнул:

— Танки!

И тут же в водонапорную башню ударил снаряд. Осколки снаряда и битого кирпича с пронзительным свистом рассекли влажный воздух. Стаи пернатых испуганно взметнулись и отвалили в сторону леса. Башню окутал черно-рыжий дым. Послышались крики и стоны.

Мы с Толькой бросились к шоссе. Но впереди уже бежали Роза и Вера.

— Вера-а! — предчувствуя что-то недоброе, взревел я.

Вера обернулась — обе девушки потонули в вихре нового взрыва. Я не помню, как подбежал к ним, схватил Веру и на руках отнес за кирпичный дом.

Рот Веры был приоткрыт. Из угла губ выбегала тонкая струйка крови. В синих сумерках ее лицо казалось мертвым.

— Вера!

Она приоткрыла глаза.

— Андрюшка, мне больно…

Я положил ее на землю. Прибежала Фарида. Она оттолкнула меня, быстро расстегнула ворот Вериной гимнастерки, сорвала лифчик, и я увидел обнаженную грудь девушки.

Я понимал, что надо отвернуться, может — уйти, но не мог сдвинуться с места. Почему опять Вера? Почему не я?

За спиной послышались чьи-то тяжелые шаги. А я все смотрел и смотрел на Верину грудь, на которой, как крохотный сгусток крови, алел сосок.

Наконец я обернулся. Передо мной лежала Роза Нейман. Мертвая. Ее принес Толька. Он осторожно ворошил волосы Розы. Ее взгляд еще был задумчив и печален.

Грохот на шоссе усилился. Фарида, дернув меня за руку, показала на Веру:

— Прибери! — И побежала к другим раненым.

Толька все ворошил и ворошил курчавые волосы Розы.

Утро пришло из-за леса. Туманное чужое утро. Два часа назад отправили в тыл раненых. Вера так и не приходила в сознание. Толька так и не сказал больше ни слова.

Витька Верейкин ушел в разведку. Ушел не вперед — на запад, а назад — в тыл, на восток. Так приказал командир полка. Теперь мы ждем разведчиков, чтобы идти дальше.

Витька вернулся скоро и доложил командиру полка, что на нас движется до роты немецкой пехоты с двумя самоходными орудиями. Известие не из приятных. Предстоит бой.

Комбат вызвал меня и Тольку Федорова.

— Вот что, гвардии лейтенанты. Забирайте людей и бегом на восточную окраину.

Пока мы бежали по пустынным улицам города, на восточной окраине, где размещались тылы полка и санитарная рота, разгорался бой. Немцы под прикрытием самоходок ударили по тылам полка. Наши хозяйственники растерялись. Девушки санроты, вооруженные только пистолетами, стали отстреливаться от наседавшей пехоты, Но слишком неравными были силы. Когда к месту схватки подоспели наши роты, самоходки обстреливали дом, где укрылись девушки. Немцы, видимо, решили, что в этом доме находится наш штаб. Девушки же с помощью немногих санитаров-мужчин хотели во что бы то ни стало продержаться до нашего прихода.

К нам на помощь подоспели полковые артиллеристы с двумя пушками. Бой длился недолго. Потеряв обе самоходки, гитлеровцы разбежались по лесу. Но наших солдат остановить было трудно. Они продолжали преследовать фрицев, пока те не стали сдаваться в плен.

Через полчаса все было кончено, и мы вернулись в город. У дома, где размещалась санитарная рота, стоял чуть ли не весь полк. С высокого крылечка спускался Витька Верейкин с Ниной на руках. Черные косы девушки падали со ступеньки на ступеньку, подметая кирпичную пыль, Лицо Витьки было страшным. За Витькой показались Дерябин и парторг полка. Они на носилках несли еще кого-то.

— Кого?

— Кого?

— Кого? — сыпались со всех сторон сдержанные вопросы.

Наконец, откуда-то от крылечка, как шепоток листопада, пронеслось к задним рядам, где стояли мы с Толькой Федоровым:

— Лиду…

— Лиду… — выдохнули мы оба.

Девушек хоронили в братской могиле, выкопанной в городском парке под тощими почерневшими липами.

Когда Витьке, стоявшему на дне ямы, подали тело Нины, он вздрогнул и словно сел. От неловкого движения его шапка упала на лицо Розы Нейман. Витька растерянно поднял голову, будто спрашивая у нас с Толькой, что делать, По щеке его катилась крупная прозрачная капелька.

Рядом с Лидой положили двух санитаров. На щеке Лиды ярко чернела родинка.

Кто-то сказал Виктору про шапку. Он наклонился и подложил ее под голову Нины.

Полк форсировал Одер и закрепился на подступах к Берлину. Здесь пришел мой черед.

Вечерело. Недавно выпавший снег отливал сиренью. Я возвращался с ничейки, с задания… Сперва шел, потом полз, потом… потом я смотрел на разноцветные кружочки, которые плавно уходили все кверху, все кверху. Эти кружочки были похожи на мыльные пузыри; когда-то а детстве я очень любил их выдувать из золотистой соломинки с расщепленным в виде лапки кончиком.

Радужные пузыри, в которых отражались и самовар, и стол, и кринки с молоком, и картины, висевшие на стенах, и даже потолок с почерневшей матицей посередине. Только все предметы имели нарядный вид и мелко-мелко дрожали.

Радужные кольца поднимались все выше, выше и скоро совсем исчезли в плотной черноте беспамятства.

Я очнулся от боли. Кто-то тащил меня по мерзлой пахоте, чуть-чуть прикрытой снежком. Мне захотелось ругнуться, но губы не слушались. Возле уха кто-то нашептывал:

— Не было печали, да черти начхали, не было печали, да…

«Да ведь это Фарида!» — подумал я и так же тихо поправил:

— Не было печали, да черти накачали, говорят.

— Очнулся, Андрюха!

И я увидел над собой темные глаза-заклепки Фариды.

Дорога казалась бесконечно длинной. Повозка то подскакивала на ухабах, то проваливалась до самых ступиц. Меня швыряло из стороны в сторону, вперед, назад.

— Потерпи, потерпи, старший лейтенант, потерпи. Скоро уж прибудем. Вон она-сь, санрота-то.

— Кого привез? — раздался девичий голос.

— А товарища старшего лейтенанта гвардии Копылова, — степенно ответил ездовой.

— Тпру, лапушки, приехали!

Незнакомая девушка помогла слезть с повозки. Заметив на моей голове белый тюрбан, наложенный Фаридой, она спохватилась:

— Девоньки-и, тяжелого доставили!

Из дома выскочили еще четыре девушки. Вероятно, я был неузнаваем. Марийка и Катя Беленькая подхватили меня под руки и затащили в помещение. На столе, покрытом марлей, стояла крупнокалиберная гильза с низким, но очень широким гребешком пламени. Пламя колыхнулось, выбросив пучок копоти.

Марийка внимательно посмотрела на мое лицо, и ее губы как-то очень уж неловко задрожали.

— Андрюша!

— Андрей! — вскрикнула Катя.

Вокруг меня с любопытством толпились незнакомые мне девушки, среди которых я узнал только двух санитарок-ветеранов Любу и Зою, чудом уцелевших, когда погибли Нина и Лида.

Через минуту я уже лежал на топчане, и Марийка делала мне какие-то уколы.

— Марийка, не надо… Знаешь, я очень боюсь уколов. Не надо… Марийка.

После уколов я уснул. Среди ночи я просыпался и просил пить. Мне все казалось, что подходит Вера; я хотел что-то сказать ей, но каждый раз, очнувшись, видел склоненные надо мной лица Марийки и Кати. Марийка поправляла на моей голове сбившуюся повязку. Катя подносила кружку к губам, и я снова засыпал.