Самая страшная книга 2017 (сборник) - Майк Гелприн

Да, конечно. Я сдаюсь и называю ей имя.

Сколько прошло времени, я не помню. Я, кажется, спала в кабинете психолога. Когда проснулась, она уговорила меня съесть яблоко. Вид бутербродов с колбасой вызывал тошноту.

– Юля, вас больше не задерживают. Там небольшие формальности, подписка о невыезде. Какое-то время вы не сможете уезжать из города. Возможно, вас еще раз вызовут, если возникнут вопросы. Пойдемте, оформим все бумаги, и вы свободны.

– А Боря? Где он?

– Его нашли через психиатрическую клинику, где он состоит на учете. Точнее, не его, а его квартиру, выделенную службой социального страхования. Я не знаю, нужно ли вам об этом говорить, но стены его квартиры завешены морскими пейзажами и портретами. Вашими портретами. Это доказывает то, что вы с ним не просто знакомы, а занимаете какое-то важное место в его жизни. Его ищут, так что, если знаете, где он может находиться, пожалуйста, сообщите нам.

Она протягивает мне карточку с телефоном.

Я не знаю, где может быть Боря. Я давно его не видела. Но я точно знаю, что он никого не убивал. Он просто не мог.

Я стою на автобусной остановке и плохо соображаю, куда мне ехать. Под стеклом – расписание маршрута и карта города. Перебирая в уме все точки на карте, пытаюсь вызвать в памяти хоть какой-то отклик.

«Южный микрорайон» – мимо. «Судоверфь» – мимо. «Химфармкомбинат» – близко. Кажется, я там работаю. Но мне не нужно на работу. Дальше. «Центральный парк» – мимо. «Улица Юрия Гагарина» – в яблочко. Я живу на улице Гагарина. От того, что я наконец знаю, куда ехать, мне делается спокойней. Вот дура, могла бы просто в паспорт заглянуть. Надо будет запомнить на следующий раз.

Кто мог позвонить мне с телефона убитой девушки? Я просматриваю пропущенные звонки. Есть один. Шесть дней назад. Мне звонят редко. У меня нет друзей и родственников. С работы? Может, они мой номер кому-то дали? Предположим, это Борька. Нет, я не могу такое предположить. Должен быть кто-то еще.

У меня больная, нездоровая память. Я помню много деталей, но упускаю главное.

Вызываю у себя в памяти обрывки воспоминаний, связанных с интернатом. Чувствую: ответ там, потому что кто-то знает обо мне слишком много. Кто-то ждет от меня каких-то действий, какой-то ответной реакции, но у меня с этим сложно. Я так и не научилась реагировать адекватно.

Месяц назад я видела Андрея. Едва узнала его – он так изменился за несколько лет. Просто красавец, от девчонок у него, наверное, нет теперь отбоя. Это была случайная и совершенно необязывающая встреча, мне было немного не по себе, но особого значения я ей не придала. Мы столкнулись у входа в городской парк. Разговор не клеился. Было очень неловко. Как дела, где работаешь, что делаешь? Андрей заканчивал мединститут, похоже, очень этим гордился. Его брали в ординатуру в какое-то суперпрестижное место.

– Может, дашь мне свой телефон, созвонимся?

Я покачала головой:

– Не стоит.

– Ну тогда я дам тебе свой, – Андрей протянул мне листок бумаги, – захочешь, позвонишь.

Мы попрощались. Я скомкала листок и сунула в карман куртки, собираясь выбросить его в ближайшую урну.

Я не вхожу в одну реку дважды – не умею плавать.

Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я влюбилась. Это было то самое чувство, на адекватное проявление которого, если верить диагнозу, моральные уроды вроде меня не способны. Андрей был на пару лет старше и казался мне самым умным человеком на свете. Он знал ответы на все вопросы. Статистически, люди с синдромом Аспергера имеют высокие показатели интеллекта. Еще ребенком Андрея поместили в наше заведение с посттравматической идиосинкразией, после того как с родителями произошел несчастный случай. Неизбежность нашего притяжения друг к другу определялась отсутствием других вариантов: мы были самыми функциональными среди неликвидов. Нас многое связывало. Мы могли долго молчать вместе и не испытывали желания смотреть друг другу в глаза.

Мне всегда было интересно, что же происходит от взгляда. Ведь мы все что-то при этом чувствуем, но не все можем об этом рассказать. Почему, например, когда я смотрю в глаза многим людям, мне кажется, что с меня сдирают кожу? И почему, когда я смотрю в глаза Борьке, мне хорошо? Легче всего принять это за выверт больного подсознания, ведь на спине у меня никаких ожогов не остается. Значит, и то, что я вижу, – фикция? Так мне сказал Андрей, а я ему верила.

Собственно говоря, я никогда в глаза ему не смотрела. Кроме одного раза.

Наверное, это тоже было неизбежно.

Андрей стащил у завхоза ключи от подсобки. Курить там было огнеопасно, но кто ж об этом думал? Где он достал вино и сигареты, я не знаю. Мы целовались на куче каких-то мешков, зная, что ночью сюда никто не полезет. Мне не нужно было этого делать, но я подняла веки и увидела. Все еще чувствуя вкус его губ на своих губах, я провалилась в бездну. В зрачках Андрея полыхал огонь. Там, в самой глубине, в пламени горящего дома корчились тела. У них вздымалась волдырями кожа, глаза вываливались из глазниц и лопались гнойными пузырями. Я тщетно пыталась вырваться, но жар пошел по моей спине, пробирая до самого позвоночника. Пахло гарью. Это горела моя плоть, обугливаясь и превращаясь в пепел. Я смотрела в глаза Андрея, когда он входил в мое выжженное нутро, разрывая тонкую ткань бытия, и хотела одного: умереть.

В кармане куртки карточка с номером психолога. Я набираю номер и жду. Она отвечает сразу.

– Юленька, вы что-то вспомнили?

– Мне нужно поговорить с Леной, которая из аналитического отдела. Вы можете меня с ней соединить?

– Да, конечно. Вы не против, если я останусь на линии?

– Мне все равно.

Трубка плюется щелчками. Проходит какое-то время.

– Лена? Ты можешь посмотреть в своем компьютере статистику по трупам без глаз?

– Что?

– За последнюю пару лет, ну когда трупы без глаз находили.

– Юля, я не могу вот так вот взять, залезть в базу данных и выложить абы кому информацию. Да и вообще, у меня нет под рукой компьютера.

Ну да, абы кто – это я, понятно.

– Лена, компьютер у тебя в офисе на столе. На том столе, где сегодня утром следователь Самохин едва не опрокинул чашку с кофе, когда…

– Откуда ты… Чего ты хочешь?

– Нас ведь слушают, да? Вот и спроси их, пусть ответят на мой вопрос.

– Уже ответили. За последние три года не было убийств с вырезанными глазами. Хотя подожди. Тебя интересуют именно убийства или глаза? Трупы без глаз были. Я тогда только работать начала. Я это дело запомнила, очень уж оно странное. Но оно шло не через убойный, потому как убийств не было. Трупы были из морга, уже заведомо мертвые, просто какой-то акт вандализма. Зачем это тебе, Юля?