Юнгаши - Александр Воронцов

И Володька, опомнившись, лихо заработал ложкой.

После обеда он поднялся на палубу, прошел в самый нос корабля, на бак, и долго смотрел на панораму Невы, на строгий силуэт родного города. Весеннее солнце и редкая тишина располагали к раздумью.

На душе у Володьки было муторно. Он вспомнил об отце, о матери, о том, как хорошо жилось им до войны. И опять вернулся мыслями к своим бедам и тревогам. Почему другие — тот же Костя Слизков или Сухов со Степаном — чувствуют себя уверенно, в любой момент знают, что им делать, как вести себя? Значит, чего-то ему не хватает, в характере, видимо. А чего?

— По дому скучаешь? — прервал его размышления чей-то голос.

Володька обернулся. Рядом, попыхивая «козьей ножкой», стоял Корытов. Тот самый матрос — рулевой, кажется, — который вчера вместе с Суховым и Степаном доставил его на «Галс». Да и на Фонтанке он был с ними тоже.

— Думаю, — боясь показаться необщительным и несерьезным, солидно ответил Володька.

— О чем, если не секрет?

— Обо всем. — В детали Володьке вдаваться не хотелось.

Корытов затянулся, выпустил изо рта облачко табачного дыма.

— Зря ты солидность на себя напускаешь, — сказал вроде сочувственно и в то же время с иронической усмешкой. — Переживаешь, поди, свои невзгоды.

— А чего мне переживать? — продолжал ерепениться Володька.

— Да хотя бы давешнюю тревогу, — усмехнулся Корытов. — Как ты хотел с корабля сигануть.

Володька удивленно поднял брови.

— А вы?.. — Он не знал, что подумать.

— Точно, видел, — весело подтвердил Корытов. — И команды тебе тоже я подавал. Дежурным был, естественно, соблюдение порядка обеспечивал.

— Я не знал, — промямлил Володька.

Он словно бы просил прощения.

— Само собой, тебе не доложили, — согласился Корытов, пуская вверх новое облачко. — Только ты не очень вини себя. По первости со всяким случиться может. Главное — верный вывод сделать. А тревог в твоей жизни еще ой сколько будет. Еще натренируешься.

— Конечно, натренируюсь, — ухватился за подходящее слово Володька. — Я ведь под обстрелом много раз был. Там, в городе. — Он кивнул в сторону видневшихся на берегу построек.

— В городе, на берегу, — одно, а на корабле — другое, — назидательно заметил Корытов. — Здесь главное — не суетиться. По тревоге надо действовать быстро, но без поспешки, точно делать то, что тебе положено.

— Понятно, — согласился Володька. — А я как-то растерялся.

— Ничего, это пройдет, — успокоил его Корытов. — Освоишь специальность корабельную, суть обязанностей опять же познаешь — и все пойдет как надо. Будет тебе легко и просто.

Корытов весело, по-свойски, похлопал Володьку по плечу.

А Володька после этого разговора словно преобразился. Он чувствовал себя так, будто побеседовал по душам с хорошим другом. Будто сил у него прибавилось и от сердца отлегла томившая его тяжесть.

VII

Капитан-лейтенант Приходько вернулся из штаба под вечер. Отдав кое-какие распоряжения, касающиеся в основном хода ремонтных работ, он собрал экипаж в кормовом кубрике — самом большом помещении корабля. Позвали и Володьку, из чего можно было предположить, что будет решаться вопрос о его судьбе.

Так оно и оказалось.

— Так вот, товарищи, — начал Приходько, — по поводу нашего утреннего разговора на построении, о мальчонке, который случайно попал к нам. — Он сделал паузу и обвел взглядом напряженно притихший кубрик. — Я доложил командованию суть дела, и нам разрешено принять его в свой экипаж.

По кубрику прокатился шумок, будто все облегченно вздохнули. Кто-то выкрикнул:

— Правильно!

— Вот это здорово!

Многие посмотрели на Володьку, который сидел понурившись, ни жив ни мертв, втянув голову в плечи, боясь пошевелиться.

Капитан-лейтенант поднял руку.

— Прошу внимания, — спокойно попросил он, и кубрик снова затих. — Разрешено… при одном условии. Команда корабля должна взять его на свое обеспечение.

У Володьки кольнуло под ложечкой.

— Как это — на обеспечение? — послышалось из дальнего угла.

— Очень просто, — разъяснил Приходько. — Ни одного грамма продуктов сверх положенного по штату нам сейчас выделить не могут. И придется нам содержать мальчонку на своем иждивении, то есть выделять ему часть нашего пайка. Думаю, все понимают обстановку, которая сложилась в Ленинграде с продовольствием.

— Уж чего не понять, каждый день чувствуем, — пробасил боцман.

— Зачислить его в штат! — выкрикнул Костя Слизков.

— В штат нельзя, — сказал Приходько. — Он несовершеннолетний.

— Был бы совершеннолетний — его и без нас бы зачислили, — сказал Сухов.

— Верно, — поддержал Приходько. — Тогда бы и весь разговор ни к чему… — Он выдержал паузу. — Так какие будут предложения?

В кубрике словно плотину прорвало. Лавиной со всех сторон обрушились голоса:

— Принять на общий котел!

— Зачислить!

— Ложкой меньше, ложкой больше — какая разница?

И лишь одинокий выкрик — опять из дальнего угла:

— Не принимать, самим есть нечего! Да и негоже мальцу на корабле околачиваться. Погибнет — кто отвечать будет?

— Тише, товарищи! — опять поднял руку Приходько. — Давайте по порядку. Кто хочет слова?

— Разрешите мне? — поднялся с передней скамьи боцман.

— Конечно, — поддержал его Приходько и громко объявил: — Слово боцману, секретарю партийной организации корабля, товарищу Титову… Давай, говори, Иван Фомич.

Боцман вышел вперед, встал лицом к собранию и начал:

— Сложное, конечно, положение. И дело не только в пайке. Много ли мальцу надо? Наша команда — я уверен — никогда не откажется помочь голодающему, тем более ребенку.

— Верно, Фомич, — поддержал боцмана Сухов.

— Я говорю это, прежде всего, от имени коммунистов, но уверен: и беспартийные от моих слов не откажутся, — продолжал боцман.

— И комсомольцы тоже, — дополнил Костя Слизков.

— Но есть другая сторона. — Боцман потеребил кончик уса. — Нам скоро в море выходить, в бой. А там, известно, всякое может случиться. И поэтому мы прежде всего должны взвесить такой вопрос: имеем ли мы право рисковать его жизнью?

— Сам-то как думаешь, Фомич? — спросил молчавший до этого Степан.

На какой-то миг его взгляд остановился на едва заметной фигурке Володьки, словно потонувшей в глубине кубрика.

Будто почувствовав этот взгляд, Володька еще больше съежился, покорно ожидая решения. В то же время где-то внутри у него все больше крепло желание остаться на корабле.

Моряки в напряжении ожидали, что ответит Иван Фомич на прямой вопрос Сухова. К мнению парторга на корабле прислушивались, во многих делах, особенно морального плана, оно оказывалось решающим.

— Сам-то? — Боцман привычно провел ладонью по усам. — Во-первых, думаю… А куда такой малец без нас денется? В городе голод, смерть по домам гуляет. Опять же обстрелы, бомбежки.

— Справедливо говоришь, Фомич, — снова поддержал боцмана Сухов. — В городе тот же фронт. Погибнет мальчишка ни за понюшку.

— Значит, — подвел итог боцман, — не можем мы в такой ситуации выбросить его на улицу. У многих из нас свои дети есть, понимаем, что к чему. Словом, будь это мой сын, я оставил бы его при себе.

— Так-то оно, конечно, надежней, — вставил Степан.

— Это во-первых, — продолжал боцман. — А во-вторых… — Тут он поискал глазами Володьку и, увидев его, улыбнулся. — Во-вторых, пусть он сам скажет, что ему больше по душе. Перед всем экипажем.

— Вот это верно, пусть скажет… — послышалось сразу со всех сторон. — Ему решать… Говори, не стесняйся!

— Ну что ж, правильное предложение, — согласился Приходько. — Скажи, Володя Чистяков, свое слово.

В кубрике стало тихо. Все головы, как по команде, повернулись к Володьке. На лицах немой вопрос: «Ну как ты, что теперь скажешь нам?»

У Володьки зарябило в глазах. Наступал решающий момент, от которого зависела, может быть, вся его судьба. Он и представить себе не мог, что вернется в свою опустевшую, промерзшую квартиру на Фонтанке. Нет, он останется здесь. Ему так необходима поддержка этих сильных и мужественных людей. Он вместе с ними будет сражаться против фашистов.

Обо всем этом Володька и хотел сказать, но язык, как назло, не слушался его. Он стоял онемевший, ошарашенный, будто скованный.

— Не робей, Вова, — подбодрил его Костя Слизков — он сидел поблизости.

— Говори, не стесняйся, — добавил и Сухов, — здесь чужих нет.

И волнение улеглось, Володька ощутил вдруг радостный подъем. Ему захотелось раскрыть перед новыми друзьями всю свою душу, сказать им сердечное «спасибо». И главное — пообещать, что не подведет их, не обманет надежд, если они оставят его у себя.