Некоторые удивительные события из жизни Бориса Пузырькова - Александр Шаров

Пахло смолой от сосен, карауливших домик, и особой весенней сыростью — запахами, от которых кружится голова и теснит в груди.

Солнце поднялось уже высоко, и Трошин пошёл отдыхать. Поспав часа два, он принёс воды из колодца, вымылся до пояса над деревянной кадкой, вскипятил закоптелый чайник, позавтракал и открыл дверь. Дел на сегодня было много. Трошин посмотрел в безоблачное небо, глотнул тёплый воздух и заторопился. Он прикрепил верёвку к проволоке, опутывавшей кладку, взвалил её на санки и медленно зашагал знакомой тропой к бобровому озеру.

Снег стал ещё более ноздреватым, оседал и таял. Кора на деревьях и хвоя были мокрыми и блестели на солнце. На концах веток нависали большие капли и падали с еле слышным звенящим шумом. Густая дымка висела над землёй, смягчая все предметы и как бы прикрывая от постороннего взгляда то важное и значительное, что совершалось в лесу. Ручьи, подмёрзшие было под утро, проломили кружевной ледок и с журчанием прокладывали себе дорогу всё дальше и дальше.

«Весна!» — подумал Трошин и невольно ускорил шаги.

Не останавливаясь, он спустился по крутому берегу, опёрся на санки коленом и огляделся. Кое-где сквозь трещины темнела вода. Было тихо, озеро спало.

«Должно быть, бобры прогрызли плотину, чтобы понизился уровень воды на озере и паводком не снесло всего, что они построили, — подумал Трошин. — Кто знает…»

Солнце пригревало всё сильнее, и с каждой секундой усиливались капе́ль, шум ручейков, со всех сторон торопящихся к озеру, шорохи, шелесты, разноголосое птичье пение.

У самого берега, возле норы, Трошин свалил тяжёлую кладку, привязал к проволоке верёвку, а к концу верёвки прикрепил ивовый прут.

На крутом берегу росли три берёзки, ветла и несколько осин. Трошин внимательно осмотрел деревья одно за другим, проводя ладонью по мокрой коре; наконец облюбовал осину с прямым и гладким стволом и, согнув вокруг неё ивовый прут, прикреплённый к верёвке, соединил концы прута проволокой. Потом отошёл на несколько шагов, оглядывая сделанное, вернулся, вынул из-за пояса топор и обрубил ветки, мешающие кольцу скользить по стволу.

«Теперь хорошо, — подумал он, — теперь надёжно, — и с облегчением перевёл дыхание. — Теперь хоть бы самый большой паводок, хоть бы и затопило берег…»

…Был ещё день, надо спать, но Седой очнулся в одно мгновение и не раздумывая рванулся в нижний коридор, точно его швырнуло пружиной. Вода неслась мимо норы, иногда что-то тяжело ударяло о берег, и тогда всё вздрагивало, а с потолка коридора падали комья земли.

Седой свернул в ход Верхней норы, которая почти никогда не затапливалась паводком, но почувствовал, что сыновья уже прошли этой дорогой, и вернулся обратно.

Сколько раз он со старой своей бобрихой в такие же паводки провожал в дальний путь подросших детей, чтобы они искали новые места, создавали озёра на протоках и ручьях, пересекавших лесной край, когда-то заселённых бобриным народом…

Но вот старая бобриха погибла. Седой остался один, и ему надо заводить новую семью или доживать в одиночку. А это озеро пусть останется сыновьям; они уже достаточно выросли и знают, как валить деревья, строить и чинить плотины, заготовлять корм на зиму, рыть подземные ходы, встречать волка, не давая ему зайти со спины, — нелёгкую бобриную науку, которой Седой обучался всю жизнь и которую он передал своим детям.

Бобр шёл по коридору медленно, втягивая носом с юности знакомые запахи, заполнявшие просторное и крепкое жилище.

Вода шумела всё сильнее. Вот она, пенясь, неся листья, веточки, щепки, устремилась в кольцевой коридор. Бобр ринулся против течения. Он окунулся, пробрался к выходу, проплыл под водой несколько десятков метров и вынырнул на поверхность, ослеплённый ярким светом.

Нельзя было узнать старого леса. Река Суровица, протекающая в километре от бобриного озера, разлилась и затопила лес, докуда хватал глаз. Деревья стояли по пояс в воде. Льдины, брёвна, кучи валежника плыли, обгоняя друг друга.

Крутой берег, где под корнями старой ветлы глубоко спряталась Верхняя запасная нора Седого и его семьи, превратился в остров.

Седой выбрался на берег. Заяц с зайчихой сидели под берёзкой и не отрываясь испуганно глядели на вспененные потоки. Брёвна и льдины подплывали к острову и, ударившись о переплетённую корнями, ещё не оттаявшую землю, стремительно скользнув в воронку водоворота, выплывали на простор и исчезали вдали.

Мокрые зайцы провожали их глазами, вздрагивая каждый раз, когда течение с силой, точно пробуя прочность маленького островка, ударяло по нему огромными брёвнами, подкидывая их легко, как щепки.

Вода ревела в водовороте, со свистом прорывалась через густые заросли, прибывала с каждой минутой, срывая с места всё, что не могло противиться её могучему напору. Она несла вдаль по бесконечной весенней дороге деревья, вырванные с корнем, и дубовые листья, стог сена и бледно-зелёные водоросли…

Только кладка — плотик, сделанный Трошиным, — натянув верёвку, противилась потоку. Вода заливала плотик, бросала из стороны в сторону и мчалась дальше с негодующим всплеском, словно поручая следующей волне сорвать наконец и унести эту не покорную груду брёвен и хвороста.

Следующая волна снова швыряла кладку, ивовое кольцо с лёгким скрипом скользило по стволу, верёвка натягивалась, как струна, но когда волна проносилась, плотик по-прежнему покачивался близ островка, на неспокойной воде.

Седой уже давно внимательно наблюдал за кладкой. Наконец он поплыл, вынырнул около плотика, принюхался, отыскал вход в кладку и забрался внутрь.

Под тяжестью Седого плотик глубже осел в воду и покачивался на верёвке, точно корабль, бросивший якорь, чтобы противостоять шторму.

Плотик по-прежнему швыряло из стороны в сторону, а Седой, не обращая внимания на то, что творилось кругом, не отвлекаясь, прогрызал себе ход в середину кладки. Там, в середине, он выгрыз удобное и поместительное гнездо, устлал его древесной стружкой и, не отдыхая, начал вести ещё один, почти отвесный ход так, чтобы можно было выбираться из дому, ныряя под воду.

Наступила ночь, когда Седой закончил подводный ход. Вода не прибывала, успокоилась и, посеребрённая луной, застыла между неподвижными стволами деревьев.

Всё кругом отдыхало, дремало, только зайцы на берегу по-прежнему сидели под берёзкой, непонимающими глазами вглядываясь в затопленный лес.

Седой подплыл к берегу, отломил передними лапами ком глины и отправился обратно.

Боковой ход больше не был нужен, и Седой заделывал его, старательно укладывая ветки так, чтобы они переплелись между собой, замазывая просветы мокрой глиной. Всё тише, темнее и спокойнее становилось в гнезде в середине кладки.

Только теперь, когда плавучий домик был готов к путешествию, бобр лёг отдохнуть.

Плотик покачивался на тихой волне. Выхухоль забрался на край его и, наловив бурых дубовых листьев, выложил у самой воды дно гнезда, а потом из таких же дубовых листьев построил крышу. Водяная крыса с водорослями в зубах поднялась на плотик, чуть повыше жилища выхухоля, и тоже начала строить себе гнездо.

На корабле был теперь не только капитан, но и команда.

Под утро Седой ещё раз выплыл из своего домика.

Вода стала еле заметно спадать. Паводок не залил Верхней норы, и за сыновей можно было не тревожиться. Пройдёт половодье, они переселятся обратно в главную нору, починят и заделают плотину, а потом обзаведутся семьями. Озеро не останется без хозяина. А ему надо искать новые места. Сыновья подрастают, и всем на озере будет тесно.

Седой перегрыз ивовое кольцо, догнал плотик, медленно поплывший по течению, и забрался в своё гнездо. Он отправился в далёкие края, где придётся строить новые плотины, норы, подземные ходы. Что ж, работы он никогда не боялся, и неведомые края не пугали его…

Когда на рассвете Трошин в маленькой лодочке подплыл к островку, то сразу заметил, что ивового кольца уже нет на осине. Вглядевшись дальнозоркими глазами охотника, он различил далеко между деревьями свой плотик с буро-красным от дубовых листьев гнездом выхухоля и, повыше, сплетённым из светло-зелёных водорослей жилищем водяной крысы.

У островка из воды вынырнули и сразу скрылись головы сыновей Седого — одного, потом другого. Теперь Трошин уже не сомневался, кто ещё, кроме выхухоля и водяной крысы, покачивался там на уплывающем корабле. На секунду вспомнилось всё, что он пережил вместе с Седым за эти годы, стало тоскливо, и больно сжалось сердце. Трошин оттолкнулся от островка и, загребая воду редкими, сильными ударами вёсел, поплыл вслед за Седым.

Минут через десять он догнал плотик и, положив вёсла на дно лодки, долго плыл рядом по тихой воде. Потом затабанил и сидел неподвижно, пока плотик не скрылся из глаз.