"Таможенный досмотр" - Анатолий Ромов

— Почему?

— Атрибутировать “Константина” здесь, в полуконспиративных условиях, трудно, а практически невозможно.

— Значит? — сказал Ант.

— Значит, остаются две вещи.

— Две? Как я понимаю, это два твоих главных удара?

— Может быть. По крайней мере, данных, что эти вещи могут плавать, мне бы не дала ни Оружейная палата, ни Исторический музей. Приходится всю информацию добывать у любителей. Вы слышали про панагию Ивана Грозного?

Панагия… Кажется, это что-то вроде образа, который носят на груди священники. Но о панагии Ивана Грозного я ничего не слышал.

— Я не слышал.

— А ты, Ант?

— К стыду своему, нет, — сказал Ант.

— Панагия — небольшой образок, обычно металлический, реже каменный, инкрустированный драгоценными камнями. Носили панагию лица духовного сана, но были панагии и у Ивана Грозного. До сих пор под вопросом, две их было или три. В Оружейной палате хранились раньше две личные панагии Ивана Грозного — каменные миниатюры, богато инкрустированные бриллиантами и изумрудами. А сейчас… Сейчас хранится всего одна. Во время революции вторая панагия была утеряна или похищена, след ее затерялся. И вот сейчас появились данные, что эта вторая панагия где-то плавает. Опять, конечно, только разговоры. Известный московский фарцовщик Сарджанов, который сейчас сидит — всадили ему на полную катушку, — во время предварительного следствия показал, что ему предлагали эту панагию “шестерки” другого крупного фарцовщика — Гуревича.

— Где сейчас этот Гуревич?

— Убит в прошлом году при ограблении его московской квартиры. Убийца был быстро выявлен и получил “вышку”. Но среди найденных при нем ценностей панагии не оказалось.

— Так. Подожди, что значит настоящую цену?

— Я беседовал с экспертами Третьяковки, с частными коллекционерами. Панагия дорога не своими розочками и изумрудами, которых в ней сравнительно мало. Суть в ее исторической, а значит, коллекционной ценности. По общему мнению, максимум, который могут дать за нее на аукционе за границей, — двести пятьдесят, много — триста тысяч долларов.

— Что-то не очень укладывается в наш прейскурант, — заметил Ант.

— Фанатик — коллекционер, “чудак” — мог бы дать за нее и больше. Естественно, цены в этих разговорах аукционные.

— Ладно, Эдик, — сказал я. — Последний объект.

Надо все запомнить. Хорошо запомнить, потом это поможет.

— Последний объект — золотая корона работы Фаберже. Корона эта была изготовлена в тринадцатом году по заказу царя известным мастером Фаберже-старшим и пропала без следа тоже во время революции. В короне двенадцать крупных бриллиантов амстердамской огранки, столько же старых индийских изумрудов. Изумруды уникальной величины — каждый не менее двадцати карат. Напомню, что это неизмеримо повышает цену камней такого ранга. Вообще по набору драгоценностей корона Фаберже — вещь баснословно дорогая. В центре огромный, уникальный по массе ягер-маркиз. Его окаймляют четыре круглых весселтона по двадцать восемь карат — чистейшей воды. Пара самых маленьких бриллиантов в короне — это два красавца ривера по тринадцать и три карата. Можешь себе представить?

— Да, — я попробовал приблизительно прикинуть цену. — Такая вещь на аукционе может пойти миллиона за три.

— Вполне. Моя оценка такая же. При рекламе могут дать даже четыре миллиона. При расчете цены тут все просто. Коллекционная ценность такой короны невелика. Сама работа Фаберже тоже стоит “копейки” рядом с общей стоимостью. Тысяч пять долларов, ну десять, не больше. Вся ценность короны не в работе, а в бриллиантах. Это облегчает вопрос для оценщика. Атрибутировать корону Фаберже здесь, в Союзе, неизмеримо легче, чем панагию. А значит, легче и нацелить “чайника” на ее покупку.

Мельком я подумал, что список Инчутина в таком случае вряд ли понадобится. Кукла на корону? Вряд ли даже самый экстравагантный пассажир — или пассажирка — решился бы выйти в город в короне.

— Не томи, Эдик, — сказал я. — Где плавала эта корона?

— Плавала… Данных об этом очень мало. Ходит малоправдоподобная история про Гиену — пожалуй, самого крупного спекулянта валютой. Он же Евгений Радько.

— Процесс прошлого года? — сказал Ант. — Так, кажется? Он ведь приезжал и к нам, в Таллин, этот Гиена?

— Приезжал. По рассказам, Гиена через своих людей узнал, что корона Фаберже находится в Горьком, у местного доскаря Карунного. Гиена приехал в Горький опять же со своими людьми якобы для того, чтобы сбыть Карунному несколько икон. Во время переговоров Гиене была оказана знаменитая корона. Он предложил за нее Карунному сто тысяч рублей. Карунный сказал, что этого мало. Торг ни к чему не привел, и корона осталась у прежнего владельца. Но, как рассказывают, Гиена во время осмотра подменил корону, подложив вместо нее искусно сделанный фуфель. Узнав об том через некоторое время, Карунный со своими людьми приехал в Москву и предъявил Гиене ультиматум. Так или иначе Карунный был убит, а Гиена, в том числе и в связи с этим убийством, взят. Однако следов этой короны так и не нашлось, и на процессе она не фигурировала. Дальнейшие следы как оригинала, так и фуфеля, если он был, затерялись.

— Ты видел это? — я протянул Ефимцеву записную книжку.

— Да. — Эдик перелистал страты. — Записная книжка убитого Горбачева. Не то слово — видел. А убил на изучение этих записей весь вчерашний вечер. Всю эту книжку я рассортировал и разделил на части. Вот, гляньте. — Он протянул мне и Анту фотокопию.

— И что? — Ант рассматривал глянцевый лист с перефотографированными страницами. — Что-нибудь выудил?

— Ничего. Много номеров, записей, но, если быть честным, ничего интересного среди них нет. Горбачев был мелкой сошкой. Так себе спекулянтишка.

Я вгляделся в фотокопию. Записи, которые можно найти в обычной записной книжке, Эдик разбил на разделы и аккуратно рассортировал в несколько столбцов. В общем, это были обычные имена и фамилии, номера телефонов и адреса, изредка названия учреждений. Конечно, все их не запомнить. “Сберкасса”. “Бармен Серг.”. “Гор. отдел сбыта”. Почти на каждой страничке — несколько женских имен. “Вета”. “Хельга С”. “Линда” (бел. танц. в Кунг.). Таких расшифровок-сокращений было много, после одной, например, “Катя”, в скобках было написано: “с веснушками”. Все эти описи Эдик разбил на три части, заглавие их: “местные”, “иногородне” и “неопознанные”. В этом позднем разделе я насчитал всего семь записей.

— Пока я проверил только часть записей и, естественно, сверил все со своей картотекой, — сказал Эдик. — Интересовали меня в первую очередь только возможные связи Горбачева с крупными валютчиками. Их нет, увы. Одна мелкота.

Насчет мелкоты Эдик прав. Нас должны интересовать только возможные связи Горбачева с крупняком. Вряд ли мелкий спекулянт или кто-то связанный с ним начнет палить из снайперской винтовки с глушителем.

— А может быть, через мелкоту можно выйти на крупных? — поинтересовался Ант.

— Ну, знаешь, таким методом можно пристегнуть к этой книжке целое адресное бюро.

Я подумал. Да, если уж основываться на этих записях, то надо исходить только из того, что есть в книжке. Так сказать, из общего характера записей. И не фантазировать.

— Так-таки ничего нет? — сказал я. — А неопознанные?

— Неопознанные, увы, не обещают ничего интересного. Хотя. — Эдик открыл лист, видимо уже хорошо ему знакомый. — Вот, смотри. Интерес, думаю, может представлять одна запись. Семизначный номер телефона. Двести четырнадцать—пять четыре—одиннадцать. Под ним имя и отчество: Вениамин Михайлович. Конечно, Вениаминов Михайловичей немало на белом свете. Но, понимаешь, в общем контексте книжки такого пижона, как Горбачев, это подчеркнуто уважительная запись. Думаю — она может говорить о какой-то серьезной, солидной связи. Единственное, пока неясно, какого города это телефон: московский, ленинградский, киевский?

— Выяснить это не так сложно, — сказал Ант.

— Не спорю. Выяснить фамилию абонента — да. Но кто он и каким был характер его связей с Горбачевым, посложнее.

— Тут много иногородних адресов, — сказал Ант. — Смотри, вот среди неопознанных: Гдов, Печорск, Валга. И все — небольшие городки у нас под боком.

— Скорей всего это места для отдыха, облюбованные Горбачевым. Скажем, комната, которую можно снять, или что-то в этом роде.

— Но проверить?

— Ну проверить, — Эдик поморщился. — Если ты решил проверять все, что есть в этой книжке, на это уйдет год как минимум. Те же женские имена типа “Света” или “Линда”. Конечно, и среди них можно что-то найти. Но серьезного” — тю-тю, Ант. Вряд ли.

— И больше ничего нет? — спросил я. — Эдинька? Кроме Вениамина Михайловича?

— Есть. Вот видишь, запись: Зенов Григорий Алексеевич.