Берлога солнца (сборник) - Александр Котляр

– Мы не пьём пива, – поспешно ответила за Витю Люся.

– А я пью, но предпочитаю вино, – сообщила Внезапно Возникшая Женщина.

– Какая разница, пиво или вино, лишь бы в удовольствие, – со знанием дела сказал я. – Бывает, что и выпивка первоклассная, и грибочки, и осетринка, и огурчики маленькие, с пупырышками, а поговорить не с кем.

– А давайте сядем вместе в самолёте, – предложила собеседница, – они меня утомили рассказами про сына, он такой противный.

– Он адекватный, – ответил я.

– Как это?

– Неважно, главное, что наши мнения сходятся. Пойдёмте регистрироваться, а потом в бар, здесь, в Схипхоле, неплохой бар на втором этаже.

Мы быстро получили посадочные талоны, поднялись на второй этаж и заказали красное вино с голландским сыром. До посадки оставалось полтора часа, и я оказался для женщины благодарным слушателем. Благодарный слушатель отличается от неблагодарного тем, что не вставляет в чужой рассказ примеры из собственной жизни, и Таня – так звали женщину – говорила без остановки, как будто боялась, что не хватит времени и самое важное останется за кадром.

– Конечно, у меня и до него были мужчины, но он не напивался до свинства, как другие, не ругался матом, всегда носил пиджак. Он знал русский, его мать была из русской семьи, белая иммиграция. Когда он предложил уехать с ним в Голландию, я согласилась не задумываясь. Красивая жизнь, зависть подруг, подвенечное платье, кольцо с бриллиантами. Мне тогда было чуть больше двадцати, и я видела мир через призму материального благополучия. Вилла недалеко от Амстердама, вечеринки с дорогим вином. Было так ярко, необычно. Но прошёл год, и я поняла, что мне душно здесь, в чужой роскоши. Я стала летать в Москву. Встречи со старыми друзьями, привычные застолья. Да, я отрывалась в сексе, и это было по-другому, не как в устроенной супружеской спальне, когда ложишься в пижаме. Это было вдруг – в ванной, в пролёте между этажами. А утром – головная боль, едкий запах чужого тела. Я возвращалась опустошённой и ложилась в супружескую постель. Хотелось крикнуть ему: сожги ты эту пижаму, я хочу прикасаться к твоей коже! Но он был другой, он не мог понять. Я смирилась и перестала замечать, и всё было бы, как у всех, если бы случай не занёс меня в Израиль. Я сразу поняла, что он – мой человек, в нём всё было родным – и как говорил, и как прикасался ко мне, и запах, – я не про парфюмерию, – запах его пота. Мы влюбились друг в друга, влюбились до невозможности не быть вместе. Я решилась на развод – и вот я лечу к нему. Я знаю, что он в аэропорту, уже ждёт меня, что у него в руках букет роз, ярко-желтых.

Она пила вино, и её глаза сияли счастьем.

– Сейчас позвоню, я и часа не могу без него, – и она набрала номер.

Я отошёл к окну и стал наблюдать за садящимися самолётами. Когда они дотрагивались до посадочной полосы, из-под колёс выпархивало облачко дыма.

Она коснулась моего плеча.

– Вы знаете, он уже в аэропорту. Это ничего, что я вам всё рассказываю? Меня переполняет, я не могу держать в себе.

– Конечно, бывают такие состояния, когда переполняет, – кивнул я. – Рейс короткий, скоро встретитесь.

Через полчаса мы сели в самолёт. Компания KAM голосом первого пилота сообщила, что длительность нашего полёта четыре часа двадцать минут.

– Долго, – вздохнула она, – я думала, три с половиной.

И вдруг повалил снег. Мириады кружевных снежинок сыпались с неба, ковром покрывали взлётное поле, машины, людей. Наш самолёт быстро превращался в сугроб, иллюминаторы закрыло снежными занавесками.

– Почему мы не летим? – заволновалась Таня.

– Снегопад. Пошёл сильный снег. Думаю, мы немного задержимся.

Но я оказался неправ: снегопад оказался таким сильным, что рейс отложили до утра. Нас вывели из самолёта, посадили в автобусы и привезли в отель. Там раздали талоны на ужин и завтрак, карточки для бесплатных звонков, наборы с зубными щётками и сменными носками. Я поискал глазами своих попутчиков. Витя с Люсей стояли рядом с колонной. Витя доедал бутерброд из чемодана, катающийся мальчик спал на полу, раскинув руки самолётиком.

Таня говорила по телефону:

– Нет, как ты мог подумать, просто снегопад, сильный! Нет, я не знала, мы уже в самолёте сидели, его остановили почти на взлёте… Что ты говоришь, опомнись, я думаю только о тебе, хочу только с тобой! Зачем мне врать? Здесь всё завалило – и аэропорт, и город, всё под снегом… Ничего я не спланировала! Как ты сказал… – она отключила телефон и зарыдала:

– Он сказал мне «сука»…

Потом вышла из отеля и исчезла в падающих снежинках.

Утром снегопад закончился, нас посадили в автобусы и повезли в аэропорт.

Таня на рейс не пришла…

Фаршированная рыба

Если бы я родился женщиной, то никогда не вышел бы за себя замуж. Брак со мной обречён по двум причинам. Во-первых, я разбрасываю вещи по комнате, а во-вторых, у меня мама заботливая.

Вещи можно успеть поднять с пола и повесить на спинку стула, пока я моюсь в душе, а маму…

Фаршированная рыба, оставленная мамой у порога, вызывает остро негативную реакцию у той, которая делит со мной быт. Я звоню маме и прошу больше не приносить рыбу. Она не соглашается. «Тогда приноси ночью и оставляй под дверью», – предлагаю я… и она приносит. Женщина понимает, что рыба возникает ночью, и спит неспокойно. Я пытаюсь объяснить маме, что временно близкий мне человек затравлен её заботой и неадекватно реагирует даже на моё желание купить ей цветы. Вторник и четверг становятся любимыми днями соседской кошки. Она отказывается от сервелата и вискаса в пользу фаршированной рыбы.

Мама, пробираясь к двери, замечает, что кошка играется на подоконнике кусочками бывшего карпа. Она звонит и как бы невзначай спрашивает:

– Тебе понравилась вчерашняя рыба?

Я смотрю мультик про кота Леопольда и опрометчиво отвечаю: «Мяу!». Мама бросает трубку, но рыбу приносить продолжает. Соседская кошка от нехватки витаминов нерыбного происхождения заболевает. От меня съезжает женщина. Всё возвращается на круги своя.

Мама звонит и, как всегда, начинает с прогноза погоды. Я тяну время:

– Нормально, вкусно, умерла, равен сумме квадратов катетов, родился в семье рыбака.

– Я не хотела портить с ней отношения. Теперь, когда её уже нет, я могу тебе всё про неё рассказать.

– Равен сумме квадратов, – машинально соглашаюсь я.

– Ты меня, похоже, не слушаешь?

– Что ты, я преисполнен внимания, хочешь – повторю последнюю фразу?

– Я хочу поговорить с тобой серьёзно.

Я включаю Фредди Меркури ещё громче.

– Той ночью я видела, как соседская кошка игралась с куском фаршированной рыбы, – мама ненадолго прерывает повествование, продолжая возмущённо шуршать в трубке помехами на линии.

– На то она и кошка, чтобы играть, рефлексы у них такие, игорный инстинкт. Помнишь, как я маленьким привязывал на верёвочку бантик и бросал котенку? Он вставал на задние лапы и потешно ловил его передними. – Я приветливо смеюсь, чтобы отвлечь маму от тяжёлых мыслей о рыбе.

– Не делай из меня умалишенную, та кошка игралась не фантиком, она игралась с фаршированной рыбой.

«You have to kill the conversation…» – звучит из динамиков.

– Мама, это была не рыба, а мышь, мышь, инкрустированная морковкой. Ты в темноте не рассмотрела. Кот – из приличной еврейской семьи и в мыши видит фаршированную рыбу. Мам, это совершенно необычный зверь. Иногда трудно поверить, что он – животное. Иван Соломонович с пятого этажа по случаю пасхи приклеил ему БФ-ом кипу, представляешь? Так кот даже не пытался содрать её с мохнатой головы. Это точно была мышь, мам! Кот таких правил не мог без разрешения вскрыть свёрток с твоей рыбой! Я уверен в нём, как в себе.

– Ну ладно, может, это на самом деле была мышь. Ты спишь в пижаме? – Разговор втёк в привычное русло.

Тепло, нормально, вкусно, умерла, равен сумме квадратов катетов, родился в семье рыбака…

Ночная коррида

Фрида одевалась со вкусом: строгие, тёмного цвета брюки со стрелочками, белая блузка, лакированные туфельки на каблуке. И ещё у неё был муж. Его наличие не вызывало у подруг ни зависти, ни жалости, но с ним можно было не казаться невостребованной, и поэтому он… был.

Дни напролёт Фрида задумчиво созерцала монитор, и, забреди в скромное здание научно-исследовательского института какой-нибудь великий Бертолуччи или даже сам Михалков, её наверняка пригласили бы сниматься в роли Склодовской-Кюри. Но ни Михалковы, ни Бертолуччи не забредали, и Фрида продолжала изнуряющий поединок с компьютером. Устав от неподвижности, она плавно поднималась с кресла, окидывала помещение лаборатории рассеянным взглядом больших голубых глаз и задавала вопрос из разряда познавательных. Её вопросы ставили в тупик даже самого директора института академика Светлосвищина. «Вот вы много по миру ездите, – спросила она как-то у случайно заглянувшего в лабораторию светила академической науки, – и как там – тоже Кока-Колу пьют?». Светлосвищин заморгал умными глазами, посмотрел на манжеты, галстук, на ширинку, не понимая, чем вызван саркастический вопрос.